— Ну, это ничего. А чем увлекаемся?
— Как?
— Как в газетах пишут, в свободное от работы время. Действительно, подумал я, чем мы увлекаемся? Любим футбол и хоккей, читаем книги про шпионов, ходим в кино. . . Я ещё собирал спичечные коробки. Набрал их полный чемодан, но потом надоело и всё выбросил.
Тут Серёгин отец поставил колено на стул и задумался, глядя на доску. Один из Великанов со свистом зевнул, и все трое улеглись у ног хозяина. Серёга потянул меня за рукав, и мы вышли в коридорчик. У Серёги была своя маленькая комната. Там тоже не было ничего особенного. Он показал мне свои книги. Но мог бы и не показывать, потому что я и так знал, какие у него книги. Ведь мы уже полгода ими обменивались. Мы расчертили тетрадки по арифметике и стали играть в военно-морскую игру. Но мне думать не хотелось, и я стрелял, тыча карандашом наугад. Было скучно. Не такого я ждал от дома Елкиных. Я думал, что умру тут со смеху. Про что же я теперь расскажу Лёвке Смакову? Про шахматы, что ли? . .
— А почему три Великана? — спросил я. — Который настоящий?
— Все.
— Как же?
— А просто так. Отец всех одинаково выдрессировал, и каждая работать может. Часто так и бывает — сперва одна выступает, потом другая. Только старшую Великаном зовут, а те — её дети — Великанчик и Великановка. А главного, первого Великана, у нас уже давно нет. .. Но для публики они все Великаны. Я и сам часто путаю. Только отец даже по голосу угадывает. . .
— Ну, твой ход, стреляй! — продолжал Серёга.
Но в это время нас позвали обедать. Я хотел отказаться. Я вообще люблю обедать только дома, но Серёгина мать — она была невысокая, с короткой причёской — сказала, что всё равно меня так не отпустят, и велела нам идти мыть руки.
Обедали мы в маленькой кухоньке за белым, как вымытая посуда, столом. Серёгин отец пришёл без берета и оказался почти совсем лысым. Он просмотрел газету и отложил её в сторону, потом взял ложку. Расскажи я у нас во дворе, что обедал с самим Евгением Ёлкиным, так бы мне и поверили! Но, правду сказать, этот Ёлкин был совсем не похож на того, циркового, и я уже больше не ждал от него ничего такого.
Вдруг Серёгин отец спросил :
— Кто-нибудь из вас в физике силён?
Мы посмотрели друг на друга.
— Закон о теле, которому сообщено движение, знаете?
— Мы этого не проходили, — буркнул Серёга.
— Так. — Ёлкин-старший кивнул головой и вздохнул, — А мне нужен почти профессор.
Он вдруг проворно, как это делал в цирке, вскочил со стула и убежал, а затем сразу же появился, но уже с карандашом и бумагой в руках.
— Понимаете, друзья, я придумал такую историю.
Он быстро нарисовал на листке круг, а в нём — мотоциклетки.
— Мы с Великанчиком несёмся по манежу на мотоцикле. Он на заднем седле, за пассажира. Едем без всяких правил и вдруг. . . препятствие, неизбежна авария. . . Мы оба подлетаем вверх — сальто! А мотоцикл? Он умней нас. Он делает круг почти на месте, а мы с Великанчиком как раз приходим на свои места. Тут мы обнимаемся, радуемся, что остались живы, а машина сама нас везёт под ворота с надписью: «Автоинспекция».
Я громко захохотал. Рассмеялся и Серёга. Улыбнулась его мать.
— Смешно?— спросил клоун, поглядев на нас так, будто речь шла о чём-то очень серьёзном.
— Пойдёт, — кивнул Серёга.
— Сложно... — вздохнул его отец. — Всё тут, понимаешь, против законов динамики. Придётся поломать голову. — Он стал рисовать на листе какие-то кружки и восьмёрки, и тогда только я увидел, что на правой руке его не хватало среднего пальца.
Мы с Серёгой съели компот и вернулись к нему в комнату.
— Всегда что-нибудь выдумает, — сказал Серёга. — И, пока не добьётся, спать не будет. В цирке у нас целая мастерская. Он ведь сам всё делает. И тот мотоцикл, что ты видел, тоже сам сконструировал.
Это были опять новости. Такой чудак и вдруг техник-конструктор ?!
— Он учился? — спросил я.
— Нет, — помотал головой Серёга. — У меня все дедушки и прадедушки акробаты были. И отец с шести лет акробатом выступал. Его мало учили. Он сам всему выучился. Они раньше семьёй Карабино назывались. А отец потом сказал: «Буду под своей настоящей фамилией работать». Над ним сперва смеялись: «Что это за ёлки-палки в цирке?!» Теперь все привыкли.
— Слушай,— спросил я.— А палец -— это ему на войне оторвало?
— Нет, в цирке. Когда он воздушным эксцентриком был. Ему палец аппаратурой зажало. А он до конца номера, чтобы не сорвать выступление, терпел. Ну, потом палец почернел. Ему и отняли два сустава. Отец сказал, что ему этот палец необязателен, и перешёл в ковёрные.
— Он и тебя клоуном хочет сделать?
— Нет; он бы хотел, чтобы я на инженера или, например, на авиаконструктора выучился. Но это он напрасно. Я обязательно артистом буду, и непременно ковёрным, как отец. Только тут надо всё не хуже других уметь делать, а вид такой показывать, будто бы полный балбес.
— А ты будешь всё уметь?
— Я уже с отцом копштейн и габриоль делаю.
— Что это?
— Это на голове... Как-нибудь покажу.
Скоро я уходил от Серёги. Когда мы вышли в коридорчик, я услышал песенку. Дверь в комнату его отца была приоткрыта, и было видно, как за столом сидел Евгений Елкин. Он смотрел на зарисованные бумажки, разложенные на столе, и, презабавно дирижируя карандашом, пел какую-то песенку. Слов я не мог разобрать, а может быть, и не было никаких слов, но песенка была такая шутливая, какую мог петь только очень весёлый и добрый человек.
— Поёт, — сказал Серёга. — Значит, опять что-то придумал. Как придумывает — всегда поёт.
Я надел кепку, потом осмелел, приоткрыл дверь и крикнул :
— До свидания, Евгений Васильевич!
Он ловко повернулся на стуле, очень серьёзно посмотрел в мою сторону и сделал рукой салют.
— Будь здоров, старина! Забредай!
В троллейбусе я всё ещё мурлыкал эту запавшую мне в уши песенку. Я закрыл глаза, и предо мной вставал то рыжий, цирковой, то лысый, домашний Ёлкин, и я уже не знал, какой мне нравится больше.
Вот ведь действительно. Я думал, клоун — ну чего тут особенного? Смеши — и всё. Ничего совершенно такого. . . И вдруг нА тебе! Конструкции, законы динамики. Сиди выдумывай, голову ломай. И всё сам. Только доехав до Невского, я вспомнил, что сейчас же должен рассказать Лёвке всё смешное, что творил дома Евгений Ёлкин. Что же ему рассказывать?! И я подумал: расскажу обо всём, что видел. Посмотрим, захочет ли он быть клоуном.
Дублёр
Я уже хотел давать команду запускать корабль, когда примчался Глебка и стал кричать, что он тоже хочет на орбиту.
— Уйди, — сказал я. — Люк уже задраен.
— Ну, что там опять?! Не слышу команды. Поехали! . . — орал из бочки Серёга, которому не терпелось поскорее в космос.
— Да вот, тут Глебка мешается.
— Я не мешаюсь, а тоже хочу быть космонавтом. А не возьмёте — отдавайте моё пожарное ведро!
Но как ему было отдать пожарное ведро — знаете, такое вороночкой, чтобы его нельзя было поставить? Оно у нас было остриём ракеты и торчало на каркасе абажура сверху железной бочки. Глебка был меньше нас с Серёгой. Он только перешёл во второй класс и не понимал, что корабль без последней ступени лететь не может.
В решётке ободранного абажура снова показалась Серёгина голова. Он смотрел на нас через дыру, которую вырезал консервным ножом в большой банке из-под конфитюра. Это был Серёгин «скафандр».
— Что там ещё? Когда будет команда отрываться? !
— Никогда! Гоните ведро! — вопил Глебка.
— Отойди в укрытие! — кричал я. — Можешь сгореть. Температура при отрыве три тысячи градусов. Капитан, на место! К полёту в космос товсь! Даю старт!
Но Глебку ничем не уймёшь.
— Ничего я не сгорю, — бесился он. — А вот заберу ведро, и посмотрим, как вы полетите в ваш космос.
Банка с Серёгиной физиономией снова закачалась за абажурными проволоками.
— Ладно. Пускай он будет дублёром, — сказал Серёга.
— Каким ещё дублёром?
— Обыкновенным, — объясняю Глебке. — На старт он вместе с космонавтом идёт, и ещё неизвестно, кто полетит.
— А кто приказывает?
— Самый главный конструктор. И пульс меряют. У кого лучше, тот и полетит.
— У меня, когда скарлатина была, доктор пульс щупал. Сказал — хороший.
— Ну и давай в дублёры.
— Согласен. Только пульсы честно считать.
Серёга, которому надоело ждать, кое-как вылез из бочки.
— А где твоё снаряжение, дублёр? — спросил он, стаскивая с головы «скафандр».
Глебка с завистью смотрел на банку с надписью «Фруктэкспорт» по сверкающей жести.
— Сейчас и у меня будет. Только не улетайте.
Он понёсся домой, а мы стали ждать.
— По-правильному без дублёра нельзя, — сказал я.
— Интересно, где это он возьмёт снаряжение, — вертя свою банку, продолжал Серёга.
У нас с ним была придумана полная программа.
Серёга должен был лететь и кричать, как его самочувствие и что он видит, а я — принимать его сигналы. Потом я ему — дать команду приземляться, а он — катапультироваться и спускаться на парашюте. Тут я его — искать и найти, а он мне — докладывать. Серёга ещё собирался в бочке петь. В общем, всё по-настоящему. Но теперь он заскучал.
— Вот и жди этого малолетку.
Но тут как раз прибежал Глебка. Он был в водоотталкивающей куртке своего брата, с завёрнутыми рукавами. На ногах красные лыжные штаны и ботики. В руках у него сиял новенький серебристый горшок. Мы догадались — это был «скафандр».
— Во, видали? Бабушка вчера купила. Дюралюминиевый! — Глебка надел горшок на голову.
— Открытый слишком, — навёл критику Серёга. — Можно и ниже.
Глебка надвинул «скафандр» на лоб.
— Поехали на космодром, — сказал я.
Мы сели на старую покрышку от грузовика и помчались на космодром. Космонавты молчали. Я фыркал, как мотор.