— Приехали, вылезайте! Сейчас будут проверять пульс.
Глебка торопливо вскочил на ноги. При этом он тряхнул головой. Серебряный «скафандр» наехал ему на лицо и закрыл Глебкину голову до самой шеи.
— Вот ненормальный! — прогудел он из горшка и хотел его сдвинуть назад, на затылок. Но горшок не сдвигался. Наверное, зацепился за Глебкин подбородок.
— Погоди-ка, дай! — Серёга решил помочь дублёру. Он стал запрокидывать Глебкин «скафандр». Но тот никак не запрокидывался. Что-то там мешало в Глебкиной голове, за что-то зацеплялось. Тоненькая шея жёрдочкой торчала из-под горшка.
— Вверх надо тянуть, — предложил я.
Вместе с Серёгой мы стали поднимать горшок вверх.
— Ой, больно! . . — загремело оттуда. Мы стали тянуть медленно.
— Ой, не так!
Мы с Серёгой поднажали.
— Ой, ой! . . Голову сорвёте!
Мы стали опять тащить потише.
— О-о-й! . . Не могу! . . Стойте! — выл Глебка из горшка.
Как мы ни старались, а «скафандр» не поднимался дальше Глебкиного подбородка. Непонятно было, как это он так легко наделся. Мы с Серёгой даже устали с ним возиться. И надо же было этому Глебке всунуться! Но что было делать — не оставлять же его с дюралевым горшком на голове.
— Надо с мылом, — сказал Серёга. — Моя мама, когда кольцо не снимается, намажет палец мылом — оно и слезает, как по маслу.
Он сбегал домой, принёс хозяйственного мыла и мисочку. Мы развели мыла побольше.
— Видишь чего-нибудь? — кричим Глебке.
— Вижу кусок живота, — гремит он.
Мы поднесли миску с разведённым мылом к его животу и велели намазать подбородок и шею до затылка.
Глебка старался вовсю. Он набирал в руки мыльную пену и совал её пальцами в отверстие между краями горшка и своим лицом. Глебка чихал, и мыло капало на водоотталкивающую куртку.
— Может, хватит?
Мы опять принялись тащить «скафандр», но мыло совершенно ничему не помогло. Серыми ручейками оно стекало Глебке за ворот, и он дёргался алюминиевой головой. Что было делать? Не опрокидывать же его вверх ногами и тащить из горшка?
— Ведите меня к бабушке, — хрипло прогудел Глебка. — Она снимет.
Мы с Серёгой взяли Глебку за руки и повели его домой. Он шёл, как слепой, высоко поднимая ноги. Взошли по лестнице и подвели Глебку к двери их квартиры. Потом я сказал :
— Вы станьте тут за дверью, а я позвоню и успокою твою бабушку. А то, если она тебя увидит, умрёт от страха. Серебряный горшок кивнул и отодвинулся в сторону. Серёга встал рядом с ним. Я нажал кнопку звонка. . .
Глебкина бабушка посмотрела на меня сверху через очки и уже хотела опять закрыть двери :
— Глебчика нет. Он гуляет.
— Правильно, — согласился я и пошёл на бабушку. Она отступила и смотрела на меня, не понимая, что мне ещё нужно.
— Знаете что. . .-— сказал я.— С вашим Глебчиком ничего не случилось. Вы, пожалуйста, не пугайтесь. . .
Но она — вот и поговори с этими старухами — сразу схватилась мокрыми руками за сердце :
— Господи, что там ещё?!
— Да ничего, — успокаиваю её. — Он дышит. Просто у него скафандр заело. Ерунда!
Тут я открыл дверь и велел, чтобы Глебка и Серёга входили.
— Матушки вы мои?! — хлопнула в ладоши бабушка.
— Это я. Ты не бойся, я живой. Только он не снимается. Помоги мне! — будто из-под пола кричал Глебка.
— Да как же это тебя угораздило?! Кто же это тебя так?! Вот озорники, вот безобразники! . . Удержу на вас нету. — Ругая нас почём зря, Глебкина бабушка кинулась к внуку и хотела стащить горшок.
— Ой, потише! . . Ой, бабушка, больно! Не надо!
— Вот горе-то, вот напасть-то, — заметалась по кухне старуха. — Что же и делать-то теперь, не придумаю. Отцу, что ли, на работу звонить? Вот страсти!
— В поликлинику надо, — сказал Серёга. — Там одному мальчишке бусинку из носа вытащили. Он её туда для смеха засунул.
Глебкина бабушка стала поскорей снимать с себя фартук. Потом сбегала в комнаты и вернулась в синей вязаной кофте, а на ногах уже баретки вместо шлёпанцев. Притащила Глебкины ботинки. Посадила его на табуретку и надела их ему вместо бот.
Ни куртки, ни штанов бабушка второпях ему менять не стала, а только накинула сверху на горшок косынку и тоненьким жгутиком завязала её Глебке на шее.
— Всё не такой срам будет перед людьми-то. Вот наказание! — вздыхала она.
Теперь Глебка сделался похож на обвязанную платком автомобильную фару. Так его и повели в поликлинику. Впереди шла бабушка и держала Глебку за руку. За ними не отставали мы с Серёгой. Мы делали вид, что ничего такого не случилось. Просто идём, и всё. А Глебкина бабушка всё время плакала и вытирала слёзы платком.
И, конечно, все на нас обращали внимание. Потому что, во-первых, каждому интересно, чего это старуха ревёт ; а во-вторых, все, кто успел увидеть Глебку, прямо столбенели от удивления. Что это за фигура с алюминиевой блямбой вместо лица. За нами уже тащилась целая толпа.
— Что это такое случилось? — спрашивали встречные.
— С ребёнком беда. В кастрюлю попал.
— Как же он дышит-то?
— Через кишку, наверное.
— Куда же ведут-то?
— Кто его знает. Голову, наверное, резать.
— Кто же это сунул его?
— Хулиганы, говорят. Мало ли. . .
Так мы дошли до поликлиники, Глебку повели в «хирургическую». Мы с Серёгой остались у дверей и опять слышим, Глебка из своего горшка, как радио на вокзале, орёт :
— Ой, больно! . . Ой, голову сорвёте! . .
Потом всё затихло. Доктор вышел и куда-то побежал. Мы приоткрыли дверь и видим — Глебка на стуле так и сидит в «скафандре». Бабушка плачет, а сестра в белом халате ей капли в рюмку капает. Доктор вернулся с каким-то постарше и в очках. Они опять закрылись, а потом все вместе вышли, и у Глебки, как раньше, голова завязана. Мы с Серёгой испугались. Неужели теперь Глебка так и будет в дюралюминиевом горшке жить? Ни кино, ни телевизора не посмотреть. Да и спать как? Доктор в очках, который пришёл позже, говорит Глебкиной бабушке :
— Вы, пожалуйста, не изводитесь. Я по телефону договорился. На заводе сделают что надо и освободят вашего космонавта. Идите вниз. Вас отвезут. Распоряжение дано.
Внизу Глебку ждала новенькая скорая медицинская помощь. Возле стоял шофёр и длинный дядька-санитар.
— Где этот завод? — спрашивает шофёр.
— На Мытнинской, сказали, — объясняет санитар.
— Я знаю, где завод металлоизделий на Мытнинской. Я был, я покажу, — выскочил Серёга.
— А ты что, близкий пострадавшему?
— Близкий. И он тоже.— Серёга подтолкнул меня.
Ух и хитёр Серёга! Шофёр открыл заднюю дверь машины :
— Ну, поехали. Раз вы близкие.
Первым влез Глебка с бабушкой, потом мы. Санитар сел рядом с шофёром. Всё-таки нам здорово повезло. Никогда мы не ездили в «Скорой помощи», не знали, попадём ли когда-нибудь в неё. До чего тут было чисто и гладко. Можно сидеть, можно лежать. Даже в два этажа.
Ну и неслись мы! Шофёр всё время давал сирену. Можно было подумать, и верно везут пострадавшего. Глебка хоть и не ныл, но, видно, надоело ему в своём горшке. Тем более обидно — едешь в такой машине, а видишь только пол.
— Куда это теперь меня везут? — спрашивает.
— На завод металлоизделий, — говорим.
— А что там со мной делать станут?
— Автогеном резать, наверно! — кричит Серёга.
Бабушка, как услышала про автоген, опять застонала :
— Ой, беда, беда! . . Что же это с ним будет?
— Ты, бабушка, не плачь, — хрипит Глебка. —Я тебе ещё лучше кастрюлю куплю.
На заводе нас ждали и без пропуска провели через проходную. В цехе, куда мы пришли, все рабочие сразу побросали работу и собрались вокруг Глебки. Бабушка сняла с него косынку :
— Вот, гляньте, что с дитём сделалось.
Пришёл инженер в берете. Поглядел на Глебку, постучал пальцем по его «скафандру» :
— Московское изделие, крепкое. Как же это он надел?
Мы с Серёгой говорим :
— Он сам наделся, дяденька.
— Сам, говорите. М-да, — задумался инженер. — Чем же разрезать? Автогеном? Пожечь парня можем. Ножницами не взять. Сверлить придётся.
— Милые вы мои, — молит бабушка. — Сверлите его, беспутного. Только хоть голову ему оставьте!
Глебку подвели к какому-то станку и поставили на колени, а горшок зажали в тиски. Похоже было, будто его приготовились казнить. Инженер командует :
— Ты, космонавт, лицом вперёд прижимайся.
И стали сверлить дрелью. Часто-часто, как многоточие. Досверлили горшок до низа. Потом каким-то крючком выломали металл между дырочками, а уж затем стали разгибать щипцами. Но горшок не разгибался, а только ломался, и от него отваливались кусочки, и получалось вроде входа в пещеру, а в нём Глебкин затылок.
Тут он вылез из горшка. Лицо красное, как будто его час держали в парной на верхней полке и он ещё мокрый. Глазами моргает, словно из темницы вылез, а руками шишки на лбу и носу трёт. Смотрит, сам не знает, что ему делать,— то ли смеяться, то ли реветь для безопасности.
— С приземлением, космонавт, — приветствуют рабочие.
Бабушка Глебкина, как увидела, что он живой, только с шишками, сразу платок убрала и давай нас опять ругать.
— Ну,— говорит, — погодите. Придёт отец домой, таких вам покажет космонавтов! Всем вам будет репетиция.
Глебкина бабушка всегда почему-то, когда нам попадало, называла это репетицией.
А инженер улыбается.
— Нет, — говорит, — он всё-таки молодец. Все перегрузки выдержал. Может, и выйдет из него космонавт!
Футбол с девчонками
Ну, как я жил две смены летом в лагере? Нормально жил. Пионерлагерь у нас — будь здоров! От завода. Всего там настроили, чего хочешь. Стадион со скамейками, вроде трибун. Купальня с вышкой. Ох, и сигали мы с неё! С утра до самого отбоя. По двадцать раз купались, если не увидят. Сам знаешь — погодка была подходящая. Иногда прямо дохнешь от жары. Димка Генченко из нашего класса, по-школьному — Гена-Научпоп, объяснял, что от солнца откололся какой-то кусок и превратился в плазму. Эта плазма повисла над европейской частью земли. Потому и стояла такая африканская жара. И ещё, говорил, спасибо, что глыба сделалась плазмой, а то, если бы упала на континент, то было бы хуже всякой водородной бомбы. Всё бы там начисто— в серый пепел и золу. Понятия не имею, откуда он это взял. Может, и заливал для поднятия своего научного авторитета. Я про это нигде не читал. Я в лагере вообще ничего не читал. Не было времени.