Однако географию надо было учить, иначе дома предстояли крупнейшие неприятности. И Лёшка сообщил другу, что окончательно и бесповоротно усаживается за учебники с послезавтрашнего дня.
Но тут как раз и началось такое, что опять сделалось не до географии.
В то самое послезавтра утром — звонок в квартиру. Является Витяй, вызывает Лёшку на лестницу и приглашает поехать в Зоологический сад. Там появился какой-то муравьед. Что за штука — непонятно, но, видать, образина страшная. Витяй, кроме того, берёт на себя связанные с поездкой расходы. Ну как тут откажешься. Действительно, надо же знать, что там у них за муравьед. В конце концов — ещё неделя. Успеется и с географией.
— Ладно, если уж тебе так приспичило, пошли.
Лёшка предлагает проехаться в автобусе. В автобусе интереснее.
Витяй согласен. Он, как известно, человек сговорчивый и за две копейки, если они есть, стоять не будет.
Они идут по Суворовскому две остановки и садятся в новенький голубой автобус. Машина бежит мимо знакомого Таврического, потом едут вдоль набережной, сворачивают на мост. Хоть и август, а день — только бы выкупаться. Нева и небо синие, одного цвета. Асфальт шинами натёрт, блестит, как пружина из будильника. В автобусе душно, и Витяй и Лёшка норовят высунуться в окно и жадно глотают встречный ветер.
Слева — крепость. Народу на пляже — что крупы на сковороде насыпано. Потом улица, как аллея. Потом опять дома справа и слева, но не такие, как у них на Дегтярной, а высокие, в большущих окнах, будто дворцы.
— Тётенька, нам в Зоологический. Скоро?
— Да вы уже лишнего проехали! Сейчас сходите. Назад остановку, и направо по Горькому.
Витяй и Лёшка наперегонки метнулись к дверям. Но из автобуса на ходу не выйдешь. Пока не выпустят,— сиди, как запаянный в банке.
Наконец на панели! Уф, легче дышать! Перешли на другую сторону и зашагали по Кировскому проспекту. Ничего себе — очень даже хорошая улица. На проспекте разные магазины. Стёкла огромные. По такой улице и погулять невредно. Вдруг нате вам! Витяй останавливается и задирает голову. На стене орден величиной с колесо грузовика, а под ним вывеска.
«Ор-де-на Ле-нина студия «Ленфильм», — читает вслух Витяй. — Вот здорово! Гляди, Лёшка, тут кино делают!
Лёшка слегка пожимает плечами. Он вообще любит показать, что его не удивишь ничем. Но красуется он зря. Лёшка и сам не знал, что кино делается в таком обыкновенном доме.
Внизу большие окна. За ними сидят тётки и что-то считают на машинах, как в приходной кассе, на Суворовском. Ни артистов, ничего такого особенного не заметно. За стеклом бумажное объявление :
— Неужели один? Зачем им? — Лёшка невольно касается торчащего из-под кепки клока.
Да нет. Много надо, и длиннющих, — догадывается Витяй и думает о том, что тому, кто это писал, конечно, не поставили минуса по письменному. Хорошо этим взрослым. Он толкает локтем Лёшку.
— Пошли! В Зоологический опоздаем.
Ещё несколько шагов, и опять задержка. Теперь остановился Лёшка. Он схватил Витяя за руку.
—Смотри-ка!
На стене объявление :
Лёшка, как будто его толкнули чем-то, рот раскрыл.
— Витяйка, ведь сегодня же и есть двадцать четвёртое августа...
— Ну и что?
— Как что? . . И время одиннадцать...
— Ну и что?
— Вот серый. Какой у нас тип?
— Как какой. . . — Витяй обалдело смотрит на друга,
— Ну, русский у нас с тобой тип?
— Не американский же, конечно.
— Пошли скорей, Витяйка!
— Куда?
— В кино записываться!
— Да ты что, чокнутый? Кто нас возьмёт? Что мы — артисты?
— Артистов мальчишек не бывает.
— А не прогонят?
— Видишь же, — приглашают.
Витяй ещё раздумывает. В кино записаться, конечно, заманчиво, но и муравьед — тоже вещь. А Лёшка уже шагает к входу на студию, и Витяю остаётся только спешить за ним.
Они минуют решётку двора и видят возле стеклянных дверей толпу подростков. Лёшка вздыхает:
— Опоздали уже.
С хода оба друга втискиваются в толпу.
— Записывают ещё?
— Не знаю,— лениво отвечает какой-то долговязый парень.
— А что сказали?
— Не знаю.
— А вы просились?
— Не знаю.
«Вот бамбук, — думает Витяй.—И что стоит тут? Ничего не знает». Но тут какой-то живой, гладенько подстриженный под чёлочку :
— Сейчас один дяденька выйдет.
Лёшка весь дрожит от нетерпения. Ему вдруг очень захотелось сниматься в кино. Постепенно оба протискиваются к самой двери.
И тут появляется довольно-таки ещё молодой дядька в больших тёмных очках и рубахе с коротенькими рукавчиками. С ним девушка с блокнотом.
Дяденька в клетчатой рубахе неторопливо оглядывает замершую толпу мальчишек. Глаз его не видно, потому что вместо стёкол в очках у него зачем-то вставлены зеркальца.
— Поднимите руки! Сколько вас тут? — Они начинают считать собравшихся. Рук никто не опускает до самого конца счёта.
— Тридцать семь, — говорит очкастый. — Как у тебя, Светлана ?
— Тридцать семь!
— За мной, по одному! — командует дяденька.
В дверях создаётся пробка: каждый старается пройти первым. Несмотря на все манёвры, Лёшке удаётся про скользнуть только четвёртым. За ним, пользуясь его спиной, пролезает и Витяй. При этом бока его оказываются порядком помятыми.
— Спокойно, все успеете! — кричит Светлана, которая оказалась в самом хвосте.
Но какое тут! Каждый считает, что чем раньше он пройдёт, тем скорее сделается Вовкой.
И вот они внутри помещения: За барьером охранник. Смотрит строго и неодобрительно.
— По общему пропуску, — говорит ему дядька в очках. — Тут тридцать семь.
По одному мальчишек пропускают за барьер. Слегка касаясь карандашом головы каждого, Светлана пересчитывает проходящих. — Все.
— Соблюдать порядок. Тишина! — Рука в коротком рукавчике поднялась вверх. — Пошли!
Их ведут по лестнице, потом по коридору. По пути им всё время попадаются куда-то спешащие люди. Седые и лысые, они одеты в яркие, как для маленьких, рубахи или пиджаки пупырышками. И каждый обязательно здоровается с их провожатым. Кто-то кидает ему на ходу: «Привет!» кто просто поднимает руку, кто здоровается не замедляя шага. На мальчишек не обращают ни малейшего внимания. Будто они тут вовсе не в диковину. Опять спускаются по какой-то лестнице, и вдруг надпись — красными светящимися буквами :
Вот это да! Начинается! Все разом притихли, почти не дышат. Подошвы ног едва шуршат по ступенькам. Лестница бежит крутыми изгибами. Витяй оглядывается, Цепочка мальчишек растянулась на три марша. Тридцать семь штук. Попробуй тут стань Вовкой!
Они минуют ещё коридор и снова выходят на двор. После тусклого света глаза слепит солнце. Тут нате вам — новое дело! Во дворе мальчишек раза в три больше, чем пришло сейчас. Те недовольно косятся на вновь прибывших: «И чего ещё вас привели?! Уже хватает». Лёшка толкает локтем Витяя.
— Видал, сколько гавриков, а?!
На мостовую во дворе вынесен стол и стулья. На столе разграфлённые, как классный журнал, листы бумаги. За столом толстый розовый дядька. Половина головы его гладкая, как мяч, а другая покрыта растущими во все стороны седыми волосами; и потому он похож на одуванчик, который не успели сдуть до конца. Седой дядька всем распоряжается. Возле него суетятся ещё какие-то люди.
— Ну, всё. Начнём, Генрих, — говорит он очкастому, что их привёл. — Строй в ряд.
— Становись в одну шеренгу! — командует тот, кого назвали Генрихом.
— По росту, по росту! — кричит Лёшка и норовит в голову колонны. Но те, кто пришли раньше, решительно оттирают его, и Лёшке приходится встать рядом с Витяем.
— Давайте без базара! Тихо! — кричит Одуванчик и стучит по столу. Он поднимается со стула и важно, как на параде, идёт вдоль выстроившейся на дорожке шеренги. За ним стайкой — помощники. Нет сомнения,— толстяк тут самый главный, все только на него и смотрят. Подойдя к последнему мальчишке, он мимолётно оглядывает того с ног до головы и, коснувшись его плеча, приказывает :
— Вот туда, влево!
— Ты — налево, — говорит он другому.
— Ты — тоже налево... Налево... налево... Направо. Иных толстяк проходит очень быстро, и все они оказываются на левой стороне дорожки. У других чуть задерживается и направляет их вправо. Одного почему-то посылает к столу и велит там ждать.
Вот Одуванчик приближается к Витяю. На Лёшку он почти не смотрит.
— Влево!
Лёшка неохотно бредёт в большую группу ребят. Он догадывается, что ничего хорошего это не предвещает. Витяй уже готов последовать за товарищем. Вместе всякое пережить легче. Но толстый неожиданно задерживается, снимает с Витяя кепку и пытается пригладить ко лбу его хохолок. Как бы не так! Знал бы он, сколько огорчений этот рог доставляет Витяю. Его и утюгом не прижмёшь. Торчит, как у стиляги с Невского. Только состричь — единственный способ. Но месяц пройдёт —и опять такой же. Так Витяй и знал, что этот хохол его подведёт. Вот толстый стоит и смеётся, и все другие улыбаются. Лёшка ухмыляется издали. Эх, называется, товарищ!
— Смотри-ка, Генрих, — оборачивается вправо Одуванчик. — Видал, а, какой! Бери его на карандаш. Есть! Давай туда, к столу, парень!
Витяй не знает, что это значит, но идёт, куда ему велели. Там ещё только трое мальчишек. И вдруг Витяй, к удивлению своему, замечает, что они все чем-то похожи друг на друга. А один — совсем обалдеть! — похож, кажется, даже на него, Витяя. И откуда выкопался такой!
Все! Переписать по группам! — командует Одуванчик, окончив смотр.
Витяя и остальных трёх записывает Генрих. Потом их по одному допрашивает главный толстяк.
— Тебя как кличут?
— Бориков Валерий.
— Откуда такой?
— С Петроградской,— быстро отвечает мальчишка. Это тот самый, что смахивает на Витяя. Оказывается, он живёт тут же рядом.