— Сто-оп! — крикнул он. — Посторонние звуки!
Режиссёр немедленно остановил съёмку. Опять погасли прожекторы.
— Тишина! — громко позвал Чукреев. — Тиши-и-на-а! Где Тишина?
Из глубины ателье появилась обыкновенная тётка.
— Я — Тишина! — сказала она.
— В чём дело? Почему шум в ателье?
Это не в ателье, — сказала тётка, которая называлась Тишиной. — Это монтёры внизу стучат.
— Прекратить немедленно!
— Уже пошли сказать! Сейчас не будут, — кивнула Тишина и неторопливо двинулась на своё место.
Снова всё замерло и засиял ядовитый свет. Но не успели и крикнуть: «Мотор!» — как маленький человек с наушниками засуетился.
— Муха! —закричал он. — Где-то в районе журавля муха!
Почти все, кто были в ателье, кинулись к микрофону, который висел на длинной железной палке. Эта палка и называлась журавлём. Огромная муха-бомбовоз сама покончила с собой. Она бросилась на раскалённое стекло прожектора и сгорела. Съёмка началась! Маг, который сидел в своём железном кресле, снова уткнулся в аппарат. Но лишь только рыженький проговорил несколько слов, Маг глухо крикнул :
— Кто там в кадре посторонний?!
Ну и досталось же рыжему! Оказалось, Лёшка, которому было до чёртиков интересно поглядеть, как это и откуда снимают, обошёл кругом декорацию и, высунув свой нос из-за щита, попал на плёнку. Витяй решил, что теперь Лёшку обязательно прогонят из студии и заступиться за него не удастся. Но Чукрееву, видно, было не до него, а Лёшка мгновенно запрятался так надёжно, что теперь его не только в кадре, но и во всём ателье было бы не отыскать! Рыжего снимали, наверное, целый час, а то и дольше. Однако Витяю повезло: когда очередь дошла до него, «стоп!» кричали только три раза! И всё-таки от жары волосы Витяя сделались мокрыми. Каждый раз, когда останавливали съёмку, девушка в белом халате стирала ему пот с носа. Как только выключили прожекторы, — пришла прохлада, и Витяй почувствовал, что действительно очень хочет есть. Объявили перерыв, и стало ясно, что отпустят их не скоро.
Оказалось, что петроградского мальчишку и рыжего во дворе ожидали матери, и они побежали хвастаться тем, что их намазали коричневой краской.
Ателье разом опустело. Откуда-то из тёмной дали объявился Лёшка.
— Ну, как я? — спросил его Витяй.
Лёшка, как всегда, пожал плечами, — дескать, ничего такого. Могло быть и лучше.
Прошлись по ателье. И тут, в стороне, Витяй, увидел дремлющего в удобном кресле Василия Васильевича. О нём все, видно, позабыли, и он спокойно спал, дожидаясь своей очереди. Наверное, Василий Васильевич привык к таким штукам, потому что, лишь мальчики приблизились к нему, приоткрыл глаза и спокойно спросил :
— Что, перерыв?
Витяй ответил. Знаменитый артист кивнул, потом, раскинув руки, потянулся и встал. Поглядев сверху вниз на Витяя, он сказал :
— Слушай, коллега, ведь ты, наверное, давно тут страдаешь. Не пойти ли нам подкрепиться?
Понятно было, что Василий Васильевич зовёт его поесть за компанию. Запахи столовой они с Лёшкой слышали ещё вчера, когда их водили по лестнице. Но в кармане Витяя позвякивали только две медяшки, и он отказался :
— Не. Я не хочу.
— Врёшь, — ласково сказал Василий Васильевич. — Хочешь. Пойдём. Пригодится. Поверь, я их знаю. Они ещё долго нас терзать будут.
Витяй молчал.
— Пошли! — повторил Василий Васильевич.— Угощаю. У меня на двоих хватит. — Потом он поглядел на Лёшку, который стоял тут же наготове, и добавил:
— Вы что, вместе?
— Это мой товарищ. Мы с одного дома.
— Так за чем дело стало! — Артист смешно подмигнул. — Пошли все! Поделимся по-приятельски.
Лёшка слегка подтолкнул локтем друга: соглашайся, мол, чего там!
Василий Васильевич обнял Витяя за плечи, и они пошли. Лёшка бесшумно поплёлся сзади.
Столовая была как столовая — ничего особенного. Пахло жареной рыбой и кислыми щами. В прорезанных в стене окошках виднелись распаренные тётки в белых куртках, в стеклянной будке сидела кассирша. Но вот народ тут обедал такой, что ни в каком другом месте не сыщешь. За столиком возле буфета сидел рыжебородый извозчик в цилиндре и ел компот, а в очереди в кассу стоял высоченный, очень важный поп, с длиннющими волосами и сере бряным крестом на груди. Вдруг к нему подбежал царский генерал, весь в орденах, с эполетами на плечах, и, крикнув: «Опаздываем, Александр Иваныч ругается!» — исчез в дверях. Поп забыл о своей важности, поднял рясу, под которой оказались узенькие брюки, и кинулся вслед за генералом. За ними, оставив недоеденный компот, побежал извозчик.
Напротив столика, к которому направился Василий Васильевич, сидел большой дядька в белом парике и кафтане с кружевными манжетами. Витяй сразу догадался, что это был Ломоносов. Ломоносов ел сосиски с горчицей, поклонился Василию Васильевичу. Тот ответил кивком и сказал : — Здравствуй, Дима!
Уселись за свободный стол. Лёшка положил на колени свою кепочку и стал ждать. Витяй всё ещё осматривался. Рядом за столиком — это уж было совсем невесть что! сидел живой турок в феске. Штаны у него были широченные, шёлковые, сбоку болталась кривая сабля. Турок пил кефир. Напротив него нечёсаный и немытый оборванец с козлиной бородкой громко возмущался :
— Порядочки! Двадцать минут жарят порционный лангет!
— Чем займёмся?— спросил Василий Васильевич, проглядев напечатанное на машинке меню.
Лёшка по привычке пожал плечами. Дескать, он человек такой — ни от чего хорошего не откажется.
— Шницель пойдёт? Нет возражений?
Мальчики молчали. Какие могли быть возражения, когда в носу щекочет даже от запаха тушёной капусты.
Василий Васильевич позвал официантку и велел ещё дать пива и лимонаду.
— Потом всем компот, — добавил он.
Официантка заспешила к буфету и вскоре вернулась с бутылками. Себе Василий Васильевич налил жёлтого, пенистого пива, а Витяю и Лёшке по стакану пахучей, как одеколон, крем-соды.
— В одном классе учитесь? — спросил он, отпив глоток из стакана.
Мальчишки дружно боднули головами.
— Друзья — не разлей водой! Да?
Это было здорово — вот так запросто сидеть за столом с самим Василием Васильевичем, да ещё потягивать сладкую крем-соду. Расскажи они об этом во дворе, — так бы им и поверили!
— Артистами думаете стать? -— спросил Василий Васильевич.
— Неплохо бы! — сказал Лёшка.
— За чем дело стало!— кивнул Василий Васильевич.—Надо только научиться кое-каким пустякам.
— Каким?
— Ну, например, не спать и не есть!
— Как же?
— Не есть, чтобы не вырос живот, а не спать. Ну, скажем, будет у тебя утром репетиция, днём радиопередача, вечером спектакль, ночью киносъёмка, а утром — опять репетиция! Когда же тут спать?
— Сильно, — вздохнул Лёшка.
— Ну, ещё научиться запоминать сразу наизусть целую книгу.
— Зачем же сразу всю?
— Бывает, в театре случается. Надо выручать. Потом, вот.. Василий Васильевич проглотил кусок шницеля и спросил: — Вы по скольку раз в день переодеваетесь?
Витяй и Лёшка переглянулись. Они вообще не переодевались. Разве только, вернувшись из школы, снимали форму, да и то, когда требовали матери.
— Так вот, теперь попробуйте каждые полчаса пере одеваться во что попало. Да всякий раз мажьтесь то сажей, то разными красками и пудрите голову. Потом раздевайтесь, мойтесь до пояса и опять мажьтесь и переодевайтесь! Так раз семь.
— Ого! — вырвалось у Витяя.
— Ещё потренируйтесь изображать убитого, по часу не шелохнувшись лежать на полу с закрытыми глазами и не дёргаться, даже если на нос села муха.
Лёшка открыл рот и на некоторое время перестал жеваты А Василий Васильевич доел свою порцию и, принявшись за компот, продолжал :
— Но главное — это наловчиться сидеть в одной клетке с тигром и улыбаться, будто ты не знаешь, что он тебя может съесть. Теперь все картины или с тиграми, или с медведями.
С мальчиков, кажется, было достаточно; и тогда Василий Васильевич сказал :
Но вы не страшитесь. Тяжело только первые десять лет, потом привыкаешь. — Он ненадолго задумался. — Да! Забыл — всё это получится, только если есть талант. А без него — труба.
— А откуда его берут? — спросил Лёшка.
— Говорят, бывает от бога.
— Так его же нет?
— Ну, тогда просто не знаю, откуда и берётся.
Мальчики засмеялись. Потом Витяй спросил :
— А вы, Василий Васильевич, как стали артистом?
— История длинная. Я знаешь как в Ленинград ехал? Вместе с живностью. Набили баранов полный вагон. Им не шелохнуться. Я вызвался провожать. Забрался им на спины. Зимою было дело. Стужа! А у меня тужурочка, что называется, на рыбьем меху. А тут — на бараньих шкурах тепло. Так и доехал. Ну, кое-как на рабфак поступил. Школа была такая для рабочих и крестьянских парней, у которых образования до института не хватало. Вечером учился, а днём в порту мешки таскал. Денег-то у меня, вроде как у вас, тогда было.
— А потом — в артисты?
— Не сразу. Меня сперва брать не хотели. Я по-нашему — по-вятски — вякал. Для театра это не годится. Ну, потом попотел и научился правильно говорить, и приняли в институт.
— В инстит-у-ут? — удивлённо протянул Лёшка.
— А есть такой — на артиста? — спросил Витяй.
— Есть, и не один. Пять лет учиться надо, и всё это время не известно, выйдет ли из тебя что-нибудь.
Мальчики помолчали. Потом спросил Лёшка :
— Вы теперь народный артист?
— Такое звание дали.
— Ре-Се-Фе-Се-Ре?
— А Се-Се-Се-Ре — будете? — поинтересовался Лёшка.
— Кто его знает.
— Это самые главные артисты, которые народные СеСе-Се-Ре и ещё лауреаты, — сказал Лёшка.
— Главных артистов нет. Не будешь работать,— провалишь одну роль, другую... и, хоть «международный»,— не поможет.
— А бывают международные артисты?
По таланту бывают, но звания такого пока нет. Может, ещё будет.