— Я бы подробно все описал, да при юной даме даже упоминать неудобно.
Я мысленно улыбнулся и опять щелкнул хвостом. Юная дама отработала некоторое время в «Распутье», самом известном стрип-клубе Москвы. Удивить ее было непросто. Собственно, она и не удивилась.
— Я бы сделала просто. — вдруг заговорила Юля. — Выставила бы по супермаркетам промоутеров — симпатичных девушек в меру коротких платьях. Ходили бы, улыбались и предлагали попробовать эту вашу чудо-воду.
«И что?» — подумал я, почувствовав себя на рабочем совещании. Конечно, улыбка симпатичной девушки приятна всегда. И глоток воды — освежает и заряжает, особенно когда ты толкаешь тележку, нагруженную продуктами на две недели вперед, половина из которых — тебе не особо-то и нужна. Это старая уловка маркетологов — в большую тележку так и хочется нагрузить побольше. Если вам хочется купить только то, что необходимо, — возьмите корзинку. Так, пора прекращать поток сознания. Не то новогоднее настроение точно сменится рабочим.
— И что будет? — спросил я уже вслух. — Ну настроение покупателям поднимем, конечно, но далеко не всем, у каждого свой взгляд на красоту. Чтобы начали покупать — нужен какой-то якорь в сознании. А здесь он никак не возникает. Не с чего.
— Ты меня слушать будешь? Что у вас, у руководителей, за отвратная привычка делать выводы с половины фразы? Можно я договорю? В емкость, из которой мы разливаем пробные образцы, надо добавить немного виагры. Совсем чуть-чуть. Чтобы эффект был небольшой, но был. Вы понимаете?
— Юля, это слишком смело. И вообще — обман потребителей, запрещено законом.
— Ну вас всех к черту! — Махнула рукой Юля, слегка погрустнев. — Как что-то интересное, так либо незаконно, либо аморально.
— Либо от этого толстеют, — добавил водитель, — в моей молодости так говорили.
— И в моей тоже, — поддержал я.
— Успокойтесь, и сейчас так говорят, — подвела черту Юля. — Но я на вас обижена. Такую идею запороли![69]
— Ладно, Юля, я уверен, что у тебя будет еще много идей, — попытался успокоить я. — Лучше посмотри в окошко, пейзаж вокруг нас доживает последние дни.
Виртуоз-таксист завез нас в Шереметьево с «черного хода», с Рогачевского шоссе. Впереди уже показалась башенка старого аэропорта Шереметьево-1.
— Почему? — заинтересованно спросила Юля.
Мой ход по отвлечению сработал. Я продолжил:
— Скоро все снесут или модернизируют. А это ведь история. Смотрела старые фильмы? Там пассажиры спускались к самолетам из стеклянного павильона в виде рюмки. Там же устраивали торжественные встречи космонавтам, актерам, спортсменам. Даже разведчикам иногда. А теперь — увы. Мало таких терминалов у нас осталось. Терминал Тран Уорлд Эрлайнз[70]в Нью-Йорке тоже под угрозой. Бетон — плохой материал для вечности…
Минуту мы проехали молча.
— А вот знаменитая стекляшка. — Я показал на небольшое кафе, украшенное летной символикой. — Сколько же здесь было выпито пассажирами и провожающими! И была известная традиция: когда провожали тех, кто улетал, казалось, навсегда, и не было никакой надежды встретиться, — сюда, после прощания во втором Шереметьево, доезжали или доходили на своих двоих, чтобы вспомнить. В те дни нам казалось, что из того мира — не возвращаются. Как сейчас помню — мы заедали плохой коньяк, хотя тогда поддельных-то и не было, были просто дешевые, пельменями, которые были еще хуже. А казалось — вкусно. Хотя рецепторы ощущали в основном уксус, которым эти пельмени щедро заливали.
— Да и я здесь многих провожал! — Подхватил таксист. — И коллеги мои по аспирантуре уезжали, и преподаватели. Может, и мне стоило программистом оставаться, мой диссер сильно хвалили. Я его, представляете? защитил в начале девяносто второго года — и сразу после улетел к себе, у нас приватизация начиналась, а еще в ВЦ работал, к нам фирмачи приезжали из ФРГ, и я у них спросил, у кого списанных компьютеров купить, занял денег, купил, привез в Россию, оттуда в Армению — две тысячи процентов прибыльность была у моей операции. Так и не нашел времени документы в ВАК[71]отвезти. А был бы сейчас кандидат физ. — мат. наук.
Юля хмыкнула.
— А вы очень спешите? У вас когда рейс?
— Через час пятьдесят, — ответил я, посмотрев на мобильник.
Есть у меня странная привычка — редко ношу часы. После работы в одной очень большой корпорации, где мне объяснили, что часы должны стоить две зарплаты. А зарплата у меня была очень хорошая. И таскать на руке подержанную иномарку ради тщеславия — слуга покорный.
— А может быть, зайдем на десять минут? — Предложил таксист. — А отсюда во второе Шереметьево я вас уже бесплатно отвезу?
Он явно проникся воспоминаниями. Как и я. Но сентиментальность сентиментальностью, а опаздывать нельзя. Хотя запас времени хороший.
— Нет, мы поедем, все-таки хочется в аэропорту пораньше быть, — сказал я, приняв решение.
— А я бы заехала! — раздалось с правого переднего сиденья.
Вариантов не оставалось.
Такси припарковалось у стеклянных дверей. За стеклом был приклеен листок стандартной офисной бумаги с напечатанным на принтере текстом, обильно изукрашенным смайликами и восклицательными знаками, нарисованными желтым и зеленым маркерами. На бумаге значилось:
31 декабря мы работаем до 20–00.
Это будет последний день нашей работы.
1 января наше кафе будет снесено.
Последним посетителям — наша последняя бутылка коньяка бесплатно.
Коньяк «Ахтамар»!!!!
Ереванского завода!!!
На часах было ровно 19–30.
Каковы наши шансы? Я посмотрел на стеклянную стену. В кафе никого не было. На трех столах из пяти уже стояли стулья, обращенные ножками к потолку. Судя по простоте их внешнего вида, владельцы кафе не очень хотели забирать их с собой после того, как заведение прекратит существование.
— Сомневаюсь, что их «Ахтамар» — с Ереванского завода. Уж в этом-то должен разбираться. Хотя, когда я там жил, больше любил тутовый самогон. Жаль, о нем мало знают за пределами Армении. Зайдем?
Улыбка водителя походила на улыбку гномика из гэдээровского кинофильма, предлагавшего героям держать с ним заведомо невыгодное пари.
Я понял, что придется лезть в пещеру за сокровищами. И через несколько минут на столе уже стояли небольшая, всего 0,375 литра бутылка коньяка, нарезанный лимон и шоколадка.
— На самом-то деле коньяк полагается шоколадом закусывать, — сказал таксист. — На дегустациях, если не ответственные, всегда так и делают. А на ответственных — всегда выплевывают и запивают водой. Но вот сколько к нам из России делегаций с экскурсиями ни приезжало — никто не выплевывал. Эх, не был бы я сейчас за рулем…
— Может, мы тут пешком дойдем? — Предложила сердобольная Юля.
— Далековато тут пешком, барышня… Километра два…
— А давайте вас мой сын отвезет? — Неожиданно обратился к нам трактирщик. — Не отказывать же понимающему клиенту. Тем более вы ведь…
Я приосанился. С тех пор как я светился на голубом экране, прошло уже несколько лет. Тем не менее меня продолжали узнавать, особенно представители целевой аудитории, мужчины от сорока, не сдающиеся под натиском всяческих ураганов, и интеллигентные дамы библиотекарского вида. Юных девушек, писавших мне в социальных сетях, к огорчению моему, изначально было немного, а после нескольких лет — и вообще не стало.
— Да, это я, — ответил наш таксист.
Буфетчик и водитель перешли на древний мелодичный язык— с периодическими вкраплениями русских слов. Я успел разобрать «вентилятор» и генерал-полковник.
Тем временем в помещение вошел плохо выбритый мужчина лет тридцати.
— Арик, — попросил его содержатель придорожного или, точнее, привзлетнополосного трактира, — отвези, пожалуйста, наших предпоследних клиентов к терминалу. А последний клиент — это знак судьбы. Это же сам… — тут его речь снова обрела музыкальную плавность.
Через пару минут, обременные двумя рюкзаками и жгучей тайной, мы подъехали к входу выстроенного еще к Олимпиаде аэропорта. На прямой вопрос наш случайный водитель, подвозивший в подержанном фольквсвагене-фургоне с кузовом, заваленным всякими полезными для индустрии гостеприимства штуками, ответил как-то невнятно:
— Большой человек был у нас. Я-то его не знал особо, но папа с ним хорошо знаком был. С ним почти все были знакомы.
Помахивая рюкзаками, мы пошли по терминалу. Он производил какое-то странное впечатление. Предновогодняя горячка уже улеглась, последние группы счастливчиков регистрировались на свои рейсы. Как и мы, они еще успевали проводить и встретить Новый год по российскому времени в Европе. На табло было указано, что регистрация на Белград — у тридцать девятой стойки. Я поморщился. Не люблю это число. Во-первых: тридцать девять — это тринадцать умножить на три. Во-вторых — Хичкок[72].
У тридцать девятой стойки стояло несколько человек. Потому, что они не образовывали правильной очереди, а напоминали облако, причем довольно хмурое, ноябрьское, легко было догадаться, что что-то пошло не так.
— Пропустите нас, пожалуйста, — обратился я к средних лет паре, облокотившейся на стойку, но явно не занятой разговором с девушкой в форменном шейном платке. — Нам на самолет в Белград зарегистрироваться надо.
Мужчина в порыжелой дубленке только хмыкнул.
— Извините нас, пожалуйста, — заговорила аэрофлотовская красавица, — у нас оказалось продано слишком много билетов на этот рейс. Овербукинг. Регистрацию пришлось закрыть досрочно. Мы вас, конечно, отправим, но завтра, наверное. Разумеется, компания компенсирует дополнительные расходы.
— Простите, но нас очень ждут друзья.
— Сейчас я ничем не могу по… — начала девушка и остановилась.
Я ненавязчиво постукивал по столешнице золотой картой часто летающего пассажира.