Он просунул бумагу под дверь, оставив со своей стороны примерно дюйм, взял проволочный стержень и аккуратно вставил в замочную скважину. Несколько секунд повращал его, пока не раздался тихий стук. Затем вытянул лист обратно – ключ лежал ровно посередине.
– Потрясающе! – восхитилась Таня.
– Да ладно, – Фабиан скромно ухмыльнулся, – я вычитал это в старом детективном романе. Простая логика.
Таня посмотрела на потертый лист:
– Наверняка ты уже такое проделывал.
Фабиан сложил бумагу и проволоку и убрал назад в карман:
– Раз или два. Хотя если ключ упадет неправильно, то может отскочить в сторону. Нам повезло.
Он вставил ключ в замок и повернул. Дверь открылась, и они вошли в небольшую темную комнатку.
Как и на лестнице, свет сюда не проникал: окно с наружной стороны тоже было полностью увито плющом. У окна приткнулся украшенный резьбой деревянный сундук под серым покрывалом из пыли. Угол занимал огромный гардероб с приоткрытой дверцей, будто кто-то впопыхах вышел из комнаты, да так и не вернулся. Посередине стояла красивая кроватка с вышитым комплектом постельного белья, развернутым словно в спешке. В кроватке лежал маленький потрепанный медвежонок. Таня осторожно взяла его в руки и обнаружила неровную прореху, из которой торчал комок грязной набивки.
– Здесь была детская, – сказала она.
Внутри плюшевого мишки что-то зашевелилось. Удивленно вскрикнув, Таня отбросила его назад в кроватку.
– Что такое? – спросил Фабиан.
– Кажется, в нем мыши.
– Жутковатая комната, как по мне. – Фабиан поднял крышку сундука. В воздух взметнулось облако пыли, заставившее его чихнуть три раза подряд.
В сундуке лежал еще один мишка, несколько кукол и старая юла. Чертик из табакерки валялся сломанный, с торчащей ржавой пружиной.
– Ты прав. – Таню пробрала внезапная дрожь. – Жутко тут.
– И знать не знал про эту комнату, – сказал Фабиан.
Он осторожно приоткрыл вторую дверь и воскликнул:
– Взгляни-ка!
Таня подошла ближе и посмотрела, куда он направил фонарик.
Дверной проем загораживало что-то массивное и деревянное.
– Задняя стенка шкафа. Кто-то основательно потрудился, чтобы этот вход в комнату не нашли.
– Из-за плохого дела, – произнес вдруг глухой, хрипловатый голос.
Таня застыла на месте, а Фабиан никак не отреагировал, будто ничего не слышал. Медленно она вернулась к кроватке. Плюшевый медвежонок пошевелился, и из прорехи показалось маленькое сморщенное лицо. Какого пола было существо – непонятно. Кожа пыльная и серая, выступающие передние зубы походили на зубы грызуна.
– Плохое дело, – проскрипело оно, укоризненно уставившись. – Плохое дело здесь случилось.
Не сводя с Тани подозрительного взгляда, существо порылось в своем гнезде и что-то вытащило.
– Давным-давно… Давно, очень давно.
Тошнота подкатила у Тани к горлу, когда она поняла, что существо достало наполовину съеденную мышь.
– Какое плохое дело? – прошептала она, чтобы Фабиан не услышал.
– Не скажу, – злобно пробормотало существо.
До Тани донесся хруст костей, и она отступила от кроватки. Но резкий металлический запах крови чувствовался и здесь.
– Давай уйдем, – позвала она Фабиана, наблюдая, как существо жует и обсасывает косточки. – Просто отвратительное место.
Прежде чем выйти из комнаты, Фабиан приостановился и последний раз посветил фонариком.
– А тут что?
– Фабиан! Пошли! – прошипела Таня.
Но он обогнул кроватку, не отрывая взгляда от чего-то на стене, и заключил:
– Просто старая вышивка с надписью. Плохо вижу при таком освещении. – Фабиан снял очки и стал протирать.
Таня подошла и, не обращая внимания на бормотание из кроватки, рассматривала вышитую крестиком картинку в рамке. Белая – или, по крайней мере, когда-то была белой, – с бледно-розовыми розами и словами: «Поздравляем с рождением дочери». Под ними – дата.
– А ведь редкость. – Фабиан уже надел очки. – Двадцать девятое февраля. Значит, ребенок родился в дополнительный день високосного года.
Таня нахмурилась:
– Двадцать девятое февраля – день рождения моей матери.
– Ага. Тогда это, вероятно, детская твоей матери. – И Фабиан неожиданно хихикнул: – Так что получается – ты покупаешь ей поздравительную открытку раз в четыре года?
– Нет, – покачала головой Таня. – Мы каждый год празднуем ее день рождения первого марта, хотя ей не надоедает шутить, что мне больше лет исполнилось.
Молча они вышли из комнаты. В следующей двери замок был, вероятно, поновее – ни общий ключ, ни прием Фабиана не помогли. Несколько других дверей удалось открыть, но ничего интересного там не обнаружилось.
В комнате Амоса работал телевизор. Они прокрались по служебному коридору, стараясь не обращать внимания на разглагольствования и бормотание старика.
На втором этаже, где находились спальни всех остальных, неисследованных комнат было меньше. Последняя дверь перед лестницей оказалась незапертой. Льющийся через окна свет на мгновение ослепил их. Плющ снаружи был подстрижен, комната – ухожена, на всем чехлы от пыли. Посередине – огромная кровать с балдахином, в окружении красивой резной мебели. Перед камином лежал роскошный ковер, а над каминной полкой висел двойной портрет – сурового мужчины и молодой женщины.
Таня широко распахнула глаза:
– Чья это комната?
– Должно быть, спальня лорда и леди Элвесден, – сказал Фабиан. – Вот их портрет.
Таня внимательно изучала картину, всматриваясь в лица своих предков. Она видела их впервые.
«Эдвард и Элизабет Элвесден» – гласила медная табличка на раме. Угрюмый взгляд мужчины, казалось, буравил Таню, а женщине словно было не по себе в присутствии мужа. Внезапно Таня заметила на запястье леди серебряный браслет с подвесками, похоже, тот же, что был на ней самой сейчас, два века спустя. Отполированный до блеска, теперь он сверкал на солнце и выглядел очень красиво, но возникло неизъяснимое чувство от того, что она носит украшение своей давно умершей пра-пра…
– Почему комнату сохраняют в таком виде? – спросила Таня. – Со всей старой мебелью и остальным?
– Не знаю… Может, потому что они первые владельцы поместья. Элвесден был одним из самых богатых людей в графстве, и дом, кстати, построили по его проекту. Несколько лет назад Флоренс даже получала какие-то деньги, показывая людям поместье, – ведь оно внесено в список памятников архитектуры. Наверное, эта комната считалась одной из самых важных.
Таня не отводила глаз от портрета.
– Странная пара.
– Похоже на то, – согласился Фабиан.
– Интересно, какими они были. И были ли они счастливы?
– Сомневаюсь.
Таня с любопытством обернулась:
– Почему?
– Ты, наверное, слышала. Они недолго были женаты, когда все случилось.
– Когда что случилось?
– Я думал, ты знаешь, – удивился Фабиан. – Про леди Элвесден.
– Знаю только, что она жила здесь и что у них с мужем был сын, – сказала Таня. – А что произошло?
– Она умерла в лондонской лечебнице для душевнобольных. Всего в двадцать три года.
– Что… что свело ее с ума? – спросила Таня, не в силах оторвать взгляд от печальной молодой женщины на портрете.
– Неизвестно, была ли она вообще сумасшедшей. Она вела дневник – разделяла его на части и прятала по всему дому. И делала это довольно умно. Какую-то часть нашли зашитой в ее платье. Еще одну – спрятанной за высоким плинтусом. А остальные так и не отыскались. Считается, что их обнаружил и уничтожил ее муж.
– Почему уничтожил? – спросила Таня. – О чем она писала?
Фабиан пожал плечами:
– Флоренс никому не рассказывала, что именно, но кое-какая информация просочилась. На самом деле дневники – чуть ли не главная причина, по которой она перестала допускать публику в дом. Помнишь, несколько лет назад сносили старые конюшни во дворе? Так вот, тогда один из рабочих наткнулся на фрагмент дневника, спрятанный в щели старой каменной кладки. Его тут же выпроводили, строго велев не разглашать прочитанное. Думаю, Флоренс заплатила ему, чтобы держал язык за зубами. Но, конечно, в итоге все выплыло наружу.
– И что там было написано?
– Скажем так, ничего хорошего. Элизабет посещала местную знахарку, мудрую женщину, как их тогда называли, училась у нее разбираться в травах, врачевании и тому подобном. Очевидно, она обладала даром к целительству и хотела развить его – а это отнюдь не одобрялось некоторыми горожанами. Знахарей всегда связывали с колдовством. Суеверия были широко распространены. Не перевелись еще охотники на ведьм, и преследования случались, хотя страшные времена охоты на ведьм уже остались в прошлом. Лорд Элвесден чувствовал, что рано или поздно беда грянет, и не ошибался. Он запретил Элизабет иметь какие-либо дела со знахаркой, опасаясь, что жена и сама попадет под подозрение и будет повешена как ведьма. Но Элизабет продолжала поступать как хотела. Не обращала внимания на всякие правила и, казалось, совершенно не заботилась о том, что думают другие. Ее всегда считали эксцентричной, что тоже усугубляло ситуацию. В конце концов, как и предвидел Элвесден, произошло нечто, и обе женщины попали под подозрение. Знахарка была еще и повитухой. И как-то ребенок, которого она приняла, умер вскоре после рождения. Хватило, чтобы пошли толки. Заговорили о колдовстве. Знахарку прогнали из города, и она поселилась в лесу, предоставленная самой себе. Разве что несколько горожан сочувствовали ей и, когда могли, приносили еду. Без их помощи она, скорее всего, уехала бы отсюда. Говорят, Безумная Мораг – из ее потомков.
– А что случилось с Элизабет?
– Ей повезло меньше, – ответил Фабиан. – Дети обзывали ее на улице. Люди крестились, когда она проходила мимо. А то и плевали. Однако, несмотря ни на что, она оставалась невозмутимой и даже продолжала самостоятельно изучать целительство. Лорд не был дураком и понимал, что произойдет, если жена не изменится, но Элизабет стояла на своем. Его запреты только усиливали ее решимость. И в конечном счете Элвесден поддался давлению своих советчиков.