Далее шел список из десяти пунктов на латыни. Не слишком доступные вещества, но время у нее есть. Еще только начало июня.
Алина откинулась на спинку стула. Год поисков, год ночных кошмаров закончился. Она всё-таки отыскала способ.
Рыська прыгнул ей на колени и требовательно ткнулся лбом в плечо. Здоровенный, вырос котяра. Сердце сжалось. Она не выполнила свое обещание. Но эта жертва точно будет последней!
Котенка Сергей привез из приюта, когда они вернулись прошлым летом с моря. Помесь мэйн-куна и какого-то дворового бродяги – рыжий, лохматый, с кисточками на ушах. Лиза прикипела к нему сразу и намертво. Спать – вместе, есть – вместе. Осенью дошло до того, что отказывалась идти в детский сад, чтобы не расставаться с Рыськой. Да и сейчас время от времени закатывала скандалы, если ей казалось, что родители обижают кота.
«Не родители, – с горечью поправила себя Алина. – Только я. С папочкой они живут душа в душу».
Горечь была уже привычной. Ничего, скоро все наладится. Она купит Лизе спаниеля и чистокровного мэйн-куна. Все будет хорошо.
Алина распечатала список и выключила ноут. В наступившей тишине из комнаты Лизы послышалось невнятное бормотание. С кем она разговаривает, если Сергей на дежурстве, а кот в гостиной?!
Алина рывком открыла дверь детской. Лиза хмуро подняла на мать глаза от книги.
– Ты почему не спишь?
– Стих учу.
– Не волнуйся, ты его помнишь, – Алина отобрала у дочери книгу, даже не взглянув на обложку. – Спи, а то будешь завтра на утреннике, как кролик, с красными глазами.
Она выключила свет. Завтра последний день Лизы в детском саду. Послезавтра она с отцом уезжает в санаторий. А когда они вернутся, все уже закончится. Только бы Лиза не устроила очередную истерику перед расставанием.
Алина подняла крутящегося под ногами Рыську на руки, отнесла на кухню и насыпала полную миску корма.
– Все, что могу, – прошептала она, почесывая довольно урчащего кота за ушами. – Все, что могу…
– А сейчас перед нами выступит Лиза Кузнецова! – воспитательница с надеждой улыбнулась.
Предыдущий номер закончился провалом и ревом забывчивого Сережи из параллельной группы. Алина слышала, как страдальчески стонет его мама, сидящая в заднем ряду.
Лиза уверенно вышла на сцену. Широко улыбнулась.
– Где гнутся над омутом лозы, где летнее солнце печет…
Алину обожгло. Какие лозы?! Они же вчера повторяли «Мы уходим в школу»!
– Дитя, подойди к нам поближе, тебя мы научим летать, – звонко декламировала Лиза.
– Опять эти стрекозы… – поморщилась женщина рядом с Алиной. – В музыкалке уже задолбали.
Алина облегченно вздохнула. Действительно, есть такой романс. Должно быть, Лиза разучила слова на занятиях музыкой.
– Дитя побежало проворно на голос манящих стрекоз, – голос дочери изменился. Теперь в нем звучало… злорадство? Торжество? – Там ил был глубокий и черный, и тиною омут порос…
Что это? Откуда?!
– Однако! – сказал кто-то за спиной Алины. – Полный текст. Это еще найти надо было!
– Родители выпендриваются, – фыркнули в ответ. – А малявка молодец. Мой дубина и четырех строчек выучить не может.
– Стрекозы на пир поскорее приятелей черных зовут, – так зловеще читала Лиза, что маленькая девочка в первом ряду заплакала. – Из нор своих черные раки с клещами к добыче ползут…
Луч солнца проник между задернутых штор и упал на лицо Лизы. Ее глаза, всегда голубые, загорелись золотом.
Мамы и папы вокруг аплодировали. Лиза, улыбаясь, спускалась по ступенькам со сцены. Что-то говорила воспитательница, но Алина уже ничего не слышала. Она смотрела только на дочь, бегущую к ней по проходу между рядами кресел.
– Мама, пойдем!
– Да, да, конечно… – Алина покорно встала.
Как они добрались до реки, Алина толком не помнила. Должно быть, ехали на автобусе. Очнулась она только на пляже. В туфли набился песок, перед глазами расплывались радужные круги.
– Я её привела! – услышала Алина голос Лизы.
Воздух вокруг Алины замерцал от множества крылышек. Ее окружил рой.
– Что… – Алина попыталась отмахнуться от фей, но руки не слушались.
– Ты злая! – Лиза топнула ногой. – Ты меня не любишь! Это из-за тебя пропал Патрик! И Рыську ты тоже загубить хочешь!
– Замолчи… – беспомощно прошептала Алина. – Ты не знаешь, что говоришь. Я люблю тебя…
"Любишь, – согласился с ней шелестящий голос королевы. – И она тебя любит. И даже будет скучать. Потом. Но сейчас она больше любит своего кота".
– Но ведь еще не солнцестояние! – отчаянно крикнула Алина.
«О, разве я не говорила, что Купала – это крайний срок? Моих детей устроит любой июньский день. Иди, они ждут тебя».
Лиза с интересом смотрела, как рой сомкнулся вокруг ее матери. Теперь все будет хорошо. Они с папой не поедут ни в какой дурацкий санаторий. И Рыська всегда будет с ней!
Позади Лизы послышался крик. Должно быть, кто-то заметил, что Алина уходит под воду. Поздно, омут никого не отпускает.
Рой разлетелся над ровной гладью воды. Лиза обернулась, увидела бегущих к ней людей и заплакала.
«И вновь, где нагнулися лозы
От солнца палящих лучей,
Летают и пляшут стрекозы,
Зовут неразумных детей».
Макс Акиньшин. Я голодна
Прозрачная капля медленно наливается на кончике. Игла прокалывает кожу и входит в вену. Мне видно, как кровь врывается в прозрачную трубку, а потом останавливается. Моя кровь. Она расплывается в тонком пластике, окрашивая жидкость в бордовый.
– Вы меня слышите? – сестра наклоняется ко мне. Светло-серые глаза, лет под пятьдесят. У нее холодное дыхание. Холодное дыхание пожившей женщины, маскирующей проблемы с желудком жвачкой. Они уже три дня пытаются узнать, слышу ли я. Чувствую.
Я слышу и чувствую. Левую руку медленно поджаривают под гипсом. А все, что ниже груди, будто пришито наспех грубыми стежками. Кусок холодного мяса, который я совсем не ощущаю, кроме тех моментов, когда действие обезболивающих подходит к концу. Тогда все. Каждый нерв вытягивают и зажимают в раскаленных тисках. Проткнутая спицами правая рука нелепо торчит. Она тоже в гипсе, а значит, бесполезна.
Я все слышу и чувствую. И даже могу немного шевелить пальцами левой руки. Более того, у меня есть оружие – ампула с неизвестным содержимым. Я просто не могу поднести ее к глазам, чтобы прочесть надпись. Но у нее острый кончик, и можно попытаться воткнуть ее в глаз Леры. Воткнуть в глаз в том невероятном случае, если дверь медленно откроется, и она покажется в проеме. А потом подойдет ко мне. Ей просто необходимо подойти ко мне. Так она сказала.
– Вы меня слышите? – сестра не оставляет попыток. Служебный долг смешивается с любопытством. Она возится с колесиком капельницы, регулируя скорость. В ответ я прикрываю глаза. Они еле видны под бинтами. Полная катастрофа и хуже уже быть не может. Сжимаю ампулу в левой руке. Лере обязательно нужно подойти.
А ведь все было просто. Я. Она. МЫ. Ничего примечательного: тысячи, миллионы подобий. Слепки с одного образца. Я был счастлив, ощущая теплую тяжесть ее тела. Тихое дыхание на моей груди, покалывание там, где встречались ее бедра. Она любила спать на мне, ведь я большой, а она маленькая. Как котенок.
Ах да.
Был еще котенок.
– Температура 37 и 8 уже два дня, – слышу обрывки разговора. – Большая кровопотеря…
…Травма головы.
…Переломы конечностей.
…Перелом позвоночника в грудном отделе, ствол задет. И он не говорит. На свет реагирует, но не говорит.
– Почему? Томография делалась?
– МРТ только через два дня… Очередь. Он стабилен, ухудшения состояния мы не ожидаем. Так что…
Я представляю, как говорящий разводит руками. Потом они выходят. Сестра ушла еще раньше, и только гудение техники нарушает тишину. Иногда из коридора доносятся шаркающие шаги. Здесь все передвигаются в шлепанцах, стук каблуков большая редкость.
Медсестра зайдет около пяти, чтобы проверить капельницу.
Это все, что я усвоил за три дня.
Дверь на кухню приоткрыта, и я вижу Леру. Она сидит на табуретке у окна. Сидит в своей любимой позе, подвернув ногу, обхватив другую, согнутую в колене, руками. Меня она не видит. Для нее я вожусь с машиной в гараже. На подоконнике чашка чая, из которой льется пар. Лера сидит, неподвижно уставившись на черные ветки, судорожно двигающиеся под напором ветра. За окном вообще мрак. По стеклам барабанит дождь, а серенькое уставшее за лето солнце скрыто брюхатыми тучами. И от этого еще теплее и уютнее дома. Теплее и уютнее.
О чем она думает? Я наблюдаю за ней: Лера почти не дышит, неподвижно уставившись в одну точку. Туда, где осень срывает с сопротивляющихся деревьев последние листья. Туда, где дождь порывами. За окном жмется к стеклу промокший голубь. Сил у него почти не осталось, все, что он может сделать – это держаться коготками за гладкий металл отлива. Хохлится, беспокойно пряча голову от ветра. Лера спокойно рассматривает его. Прозрачные глаза отражают серый свет. А потом наклоняется к стеклу и дышит, дышит. Ее дыхание образует мутную пленку, сквозь которую слабо виднеется неопрятный ком перьев.
– Лера, – шепчу я.
Она резко оборачивается, а потом улыбается.
– Ты здесь? Замерз?
– Да, вообще.
– Мой руки, будем обедать.
Я бросаю взгляд на мутное от дыхания стекло и иду мыть руки.
– С мыло-о-ом! – громко уточняет Лера мне в спину. – Бензином провоняешь все.
– Яволь, майн фюрер! – кричу в ответ. Она смеется. И что-то неразборчиво говорит, что-то, чего я не слышу за шумом воды. Ветер взвизгивает в вентиляции, как кошка, которой отдавили лапу. Как кошка.
Котенок.
Маленький котенок.
Да, у нас был котенок.
За стеной палаты кто-то громко разговаривает по телефону. Пытаюсь уловить смысл слов, но у меня не получается. Бессмысленная абракадабра, прерываемая смехом. Я чувствую теплую ампулу в левой руке, пробую кончик указательным пальцем. Острый. Успею?