Лечь спать решила пораньше.
Из тревожных объятий сна меня выдернул скрежет, переходящий в ритмичный стук. Словно кто-то куда-то карабкался, цепляясь когтями. Я натянула одеяло на голову. Ну вот что я за бред несу? Нет, похоже на то, что кто-то из соседей занимается какими-то строительными работами. Да, в середине ночи.
Было темно. Луна укрылась облаками, а свет уличных фонарей почти не доставал – прелести первого этажа, забаррикадированного деревьями. Краем глаза я проверила местоположение Дуськи – меховой шапкой она дремала на комоде.
Громкий шорох раздался совсем близко. Прямо подо мной. Я выдохнула, сжала зубы, чтобы не закричать, и перегнулась вниз. Шорох повторился – а из-под кровати на миг вылезла мутная тень и тут же исчезла.
Что это было? Обман зрения? Или отблеск уличной жизни? Например, игра фар проезжего автомобиля.
Скрежет повторился. Он звучал оглушающе громко и глухо одновременно. Словно был очень далеко – точно не в нашей реальности, и безумно близко – только руку протяни. От этого потустороннего скрежета болезненно скручивало живот.
Я устала бояться. Страх высасывал из меня силы, словно большой промышленный пылесос. Все мои мысли в последние дни сводились к прямоугольнику тени под кроватью и тому, кто в ней живёт: будь то монстр или моя больная фантазия. Я поняла, что снова плачу.
Я набрала номер Вадика.
Он сбросил звонок. Я повторила попытку.
Вадик взял трубку с четвёртого раза:
– Ну, что тебе надо? Я же писал, что сейчас на корпоративе.
На фоне опять гремела музыка, слышался звон бокалов.
– Вадь, я больше не могу, правда. Мне надо отсюда уехать. Помоги мне с вещами, пожалуйста. Не к тебе, не беспокойся. Я к Нине поеду. Просто помоги мне с сумкой… – я уткнулась лбом в колени. – Я больше не могу, – шёпотом повторила я.
Вадик молчал минуту:
– Я скоро приеду. Всё будет хорошо, зай.
Я не знала, как скоро раздался звонок в дверь. Всё это время я лежала неподвижно в постели, мокрое пятно на подушке росло, а я смотрела в одну точку на паркете – там, где мелькнула та самая тень.
Пришлось встать с кровати и открыть дверь Вадику.
– Опять ревёшь, – сухо констатировал он. – Ну давай, заканчивай уже. Не очень-то сексуально вообще-то.
Я вытерла слёзы кулаком:
– Вызови такси… А я сумку соберу.
– Такси подождёт, – Вадик схватил меня за талию. – Первым делом, как говорится, самолёты.
Он прижался губами к моей шее, а потом впился в губы. Я почувствовала сладкий вкус виски и колы.
– Что ты делаешь? – я оттолкнула Вадика. – Не смешно. Помоги мне убраться из этого чёртова места. Никогда тут больше не появлюсь…
– Конечно, не смешно! – внезапно разозлился Вадик. – Потому что я не смеюсь. – Он снова поцеловал меня, жадно и грубо. – Ты думала, я приехал сюда для чего? Прибежал к тебе по первому зову, как собачка, зачем? Такси вызвать? Я тебе в секретари нанимался?
Я отшагнула назад. Вадик последовал за мной. В его пьяных глазах взрывались и гасли фейерверки.
– А для чего тогда?
– Привести тебя в чувство! Помочь тебе хочу, глупенькая. – Он обнял меня и принялся снимать ночную рубашку. – Знаешь, как в старину лечили бешенство матки? Занимались любовью, о как! И мы сейчас будем тебя лечить.
– Вадим, я не хочу, – твёрдо сказала я, натягивая рубашку обратно.
Тот будто бы и не услышал, он продолжал покрывать мою шею и плечи липкими поцелуями, оставляя на коже запах виски с колой.
– Ты поэтому и нервная такая! Поэтому и дёргаешься вечно по мелочам! У тебя просто это… давно не было. Ну вот мы сейчас это исправим.
Вадик расстегнул брюки. У него получилось это сделать далеко не сразу – руки дрожали и плохо слушались.
– Я не хочу сейчас, Вадим, – я старалась говорить спокойно и поймать блуждающий взгляд Вадика, чтобы установить зрительный контакт.
У меня резко обострились все чувства, которые я испытала за эту неделю. От предчувствия чего-то очень опасного и непредсказуемого обжигающий холод пробежался волной по позвоночнику. Во рту пересохло, зубы заныли.
Тело подавало первобытные сигналы: тут опасность. Беги!
Вадик посмотрел мне прямо в глаза, усмехнулся и толкнул в грудь. Не ожидая нападения, я не удержалась на ногах и упала, приложившись затылком о край кровати.
– Ну вот, может быть, теперь мои шутки станут тебе более доступными, – он улыбнулся.
На этот раз страх не парализовал мышцы, наоборот, придал сил. Я вскочила на ноги и забралась на кровать. Вадик, снимая мешавшие брюки, заполз вслед. Повалил меня на спину и забрался сверху.
– Поверь мне, любимая, я это делаю для тебя, не для себя. Тебе станет лучше. Я обещаю. Один хороший трах – и никакой истерики целую неделю. Как доктор прописал, – он хохотнул.
Зрачки Вадима расширились, его глаза казались такими беспросветно-тёмными, будто впитывали ночные тени.
– Отпусти меня, мне больно, – я плакала.
– Скоро, – пообещал Вадик. – Совсем скоро отпущу. А пока – лечебная процедура. Расслабься и получай удовольствие, любимая.
Я зажмурилась и дважды пнула Вадима, пытаясь столкнуть его тушу с себя.
– Ах, ты, тварь… – со злостью воскликнул и ударил меня по лицу.
Удерживая мои руки, стянул ночнушку через голову, дёрнулся и вдруг завопил на всю квартиру. Да что там квартиру – на всю улицу!
Это был совершенно незнакомый мне крик. Будь это в каком-то кино, я могла бы подумать, что Вадику отрезают ногу. Я набрала больше воздуха в лёгкие, чтобы рывком спихнуть с себя его тушу, но этого не понадобилось. Вадик съезжал с кровати, скользя животом по простыне. Он отчаянно цеплялся за всё, что попадало ему под руку: подушка, одеяло, мои колени, – но что-то будто бы тащило его вниз, затягивая в мрачный квадрат тени вокруг кровати. Квадрат расширился, словно голодный рот, стремясь поглотить жертву целиком, не оставя ни косточки. Вадим кричал, невообразимо растягивая губы, кусал простыню, чтобы затормозить движение, царапал мне колени, ломал ногти о деревянные бока кровати. Но тот, кто тащил Вадима вниз, был сильнее.
Был нечеловечески сильнее.
Крик резко оборвался. Тело Вадима упало на паркет. Чёрные глаза безжизненно смотрели в потолок. Я выглянула с кровати, чтобы увидеть, как Вадим медленно втягивается в подкроватный мрак и исчезает в нём. Пропала шея. Рот. Нос. И вот наконец исчезли глаза.
С минуту я сидела на кровати, поджав под себя поцарапанные в кровь ноги. Потом спустилась на пол. Включила на телефоне фонарик и заглянула под кровать. Там было пусто. Я легла на тёплый паркет и прислушалась. Мне показалось, что я слышу утробное рычание и звуки рвущейся плоти.
– Спасибо, – тихо сказала я.
Я выключила фонарик. Невежливо с моей стороны так бесцеремонно мешать чьей-то трапезе.
Я взяла кошку на руки, забралась в постель и набрала номер Нины:
– Я вот что подумала. Даже если под моей кроватью живёт монстр, мне нечего бояться. Ведь это мой монстр.
Дуська мурчала.
Евгений Меньшенин. Память
Я вижу белый потолок и слышу голоса. Они говорят обо мне и моей семье. Они скорбят. Я хочу плакать вместе с ними, но для этого нужно тело, нужна способность им управлять, а это сейчас мне не доступно. Я даже не могу сместить взгляд с белого потолка куда-нибудь в сторону.
Аппарат тихо пищит. Белый фон должен успокаивать, но мне неспокойно. Я слышу, как врачи обсуждают мое состояние с мамой. Просят подписать какие-то документы. Они говорят о препаратах, о каких-то процедурах, утверждают, что очень важно поддерживать со мной контакт. Мама рядом. Она плачет. Отца нет и не будет. Он покончил с собой, когда я учился в универе. Он не выдержал того давления, что свалилось нам на плечи после смерти Оли, моей сестры. Хоть я и слышу голос матери, но я не вижу ее. Она не подходит ко мне, только плачет где-то в стороне.
Кажется, прошло уже несколько дней с того момента, как внедорожник вынесло на встречку. За рулем был я, жена сидела на пассажирском, сын в детском кресле сзади. Ему еще не исполнилось шести лет, а он уже последовал за Олей. Как и моя жена. Надеюсь, они сейчас в лучшем мире. В лучшем, чем я. Потому что я в аду.
И в этот ад я попал благодаря памяти, которая внезапно вернулась ко мне после столкновения на встречной полосе.
Оля была старше меня на два года. Сейчас мне тридцать пять, а Оля уже четверть века как мертва. Ее обнаружили в лесу с проломленной головой. Официальная версия: какой-то спятивший бродяга напал на нее, изуродовал камнем и сбросил в ручей. Она захлебнулась.
Оля была довольно покладистым ребенком, в отличие от меня. Я был тем еще сорванцом, замазывал стекла пластилином, пулялся косточками от вишни в сестру. Однажды поливал дедушкину собаку из ведра холодной водой, пока она не начала скулить и не забилась в конуру, откуда боялась выходить. Дедушка отвел ее в лес, а вернулся один. Следующая псина вырвала у меня из бедра приличный кусок, и от нее дед тоже избавился. После этого я к собакам не лез.
Не было таких мест, куда бы я не сунул свой нос. Однажды услышал, как под крышей дедушкиного сарая щебечут птенцы. Я забрался туда по лестнице, хотя мне строго запрещали ползать по крышам, разворотил шифер и разорил гнездо, принес птенцов в сарай и спрятал в старой тумбе. Потом бабушка позвала меня на обед. Вечером я вернулся, чтобы покормить птенцов, но они были уже мертвы. Кажется, замерзли.
Я ловил мышей, закапывал заживо в деревянном ящике, чтобы раскопать через пару недель и посмотреть, что от них осталось. Снимал кожу с лягушек, разбирал их по запчастям, как конструкторы. Даже составил прайс-лист для друзей на лягушачьи конечности и органы, я продавал сердца, лапы и даже скелеты в полный рост. Скелеты были самыми дорогими. В то время, когда другие парни играли в ляпы и в войну, я собирал коллекцию банок, в которых были заспиртованы лягушачьи трупы и органы. Эдакий Фрогенштейн. Особый интерес я проявлял к тому, чтобы надуть лягушку через соломинку, пока она не лопалась, или привязать ее к петарде, поджечь фитиль и наблюдать, что останется.