Они нашли ее. Нашли в тот же день.
Меня допрашивали врачи и милиция. Думаю, что они подозревали, но никто напрямую не утверждал, что я могу быть виноват. Мне было десять, кто на полном серьезе мог обвинить ребенка в таком жестоком убийстве? Они искали подозрительных людей, не местных, каких-нибудь психов с дубиной. Думаю, они не нашли тот камень, потому что иначе бы моя жизнь сложилась по-другому.
Я все забыл. Никакой гипноз не смог достать из меня эпизод убийства. Память скрыла обстоятельства не только от полиции и врачей, но и от меня.
Даже от меня самого.
Но теперь-то я помню. Я вижу. Вижу так отчетливо, будто это происходит прямо сейчас. Я вернулся в прошлое, вернулся в тот день. И я убиваю ее раз за разом, изо дня в день. Я вижу все до мельчайших подробностей, как на замедленных кадрах. Кожа на лице Оли рвется. Крошки зубов вываливаются изо рта вместе с разорванными губами. Ее глаз медленно вытекает, перемешиваясь с кровью. Ее вопли переходят в вой, она захлебывается, она страдает. Она тянет ко мне руки, а я ломаю пальцы тем же камнем. И снова бью ее в лицо. Оно превращается в месиво. Я снова и снова тащу ее по лесу, тащу и называю глупой сукой. Я кричу и смеюсь так громко, что белки и птицы шарахаются в разные стороны. Мое сознание предпочитает не высовываться, память заталкивает все события так глубоко, что только происшествие на трассе с летальным исходом для всех пассажиров способно освободить воспоминания.
Я слышу, как плачет мать. Ее слезы сопровождали меня всю жизнь. Наша с ней судьба – это утрата за утратой. Оля, отец, мои жена и сын, да и я, в общем-то, на грани. И вина лежит только на мне.
Я не могу двигаться. Не могу говорить, дышу с помощью аппарата, ем через трубку. Единственное, что я могу делать сам, это смотреть и слушать.
Я хочу кричать, но не могу. Даже когда мне закрывают глаза, я продолжаю видеть. Все происходит у меня в голове, в моей памяти. Я хочу плакать, но не могу. И я хочу убить себя, но такое счастье мне недоступно. Я заперт в своем теле, заперт наедине с событиями того дня, которые раз за разом прокручиваются перед глазами. И если и есть ад на Земле, то я сейчас в аду.
И я молюсь только об одном, чтобы мое сердце остановилось. Чтобы в больнице отключили электроэнергию или аппарат вышел из строя, чтобы кто-нибудь из посетителей случайно зацепил какой-нибудь провод и выключил систему поддержки дыхания. Я молю, чтобы меня поразила молния, чтобы кто-нибудь перепутал дозу препарата и убил меня.
И я боюсь. Боюсь того, что это все может затянуться надолго.
Однажды я читал статью про парня, который после аварии оказался в коме. Он мог слышать, видеть и думать, но не мог подавать сигналы, он не управлял своим телом, как и я. И в такой тюрьме он провел восемнадцать лет. А что, если и меня ждет такой же долгий срок в заточении? Каким я выйду отсюда?
Интересно, если бы я как-нибудь смог передать маме, что это я убил Олю, подписала бы она документы на отключение аппарата? Я очень на это надеюсь. Потому что так у меня есть хотя бы надежда выбраться из этого ада.
И я все думаю о Ворчуне. Теперь я знаю, почему он пропал после смерти Оли. Я прогнал его. Я шел по трассе после убийства, ревел и проклинал Ворчуна. Он говорил мне, что так было нужно, а я кричал, чтобы он убирался на все четыре стороны. Потом я впал в истерику, выл, как волк, пускал сопли.
Ворчун ушел. Но, как оказалось, не навсегда.
По своей природе я слабохарактерный, податливый, и когда моя супруга что-то просит, я всегда делаю. Делал. Посидеть с сыном вместо похода с друзьями в боулинг? Пожалуйста. Проторчать около фитнес-клуба в машине два часа и дождаться ее? Конечно, дорогая. Купить на последние деньги ей новое платье? Без проблем, заработаю еще. Но в такие моменты я вспоминал, как мной помыкала Оля, как жаловалась родителям, когда я не действовал по ее указке. Против Оли у меня всегда была защита. А против жены – ничего. И порой мне казалось, что она знала про Олю, и будто перетянула себе ее роль в этом театре жизни.
Когда мы ехали по трассе к моей маме, жена выговаривала мне за то, что я не согласился на ту должность, какую мне предлагали в банке. Но я не хотел там работать, не хотел носить рубашки и пиджаки всю неделю, да и платили там совсем немногим больше. Но она и слушать не хотела. Она назвала меня ленивым и узколобым.
В тот момент мои руки, лишь на долю секунды стали другими руками. И этого хватило, чтобы направить внедорожник на встречную полосу.
И я знаю, чьи руки это были.
Да и вы наверняка догадываетесь.
Сергей Скурихин. Контактный зоопарк
Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил.
Текст статьи 15 данного нормативного акта фактически указывает на то, что с 1 января 2020 года контактные зоопарки в России будут полностью под запретом, если владельцы не примут дополнительных мер для работы своих заведений в соответствии с новыми нормами.
Олега посреди ночи разбудил телефон. Звонил дежурный сторож-охранник из торгово-развлекательного центра «Радуга», где Олег снимал в аренду небольшое помещение под свой контактный зоопарк. Охранник срывающимся голосом требовал, чтобы Олег приехал немедленно: якобы из его помещения доносится странный шум, прерываемый дикими истошными воплями. Олег знал, что второй ключ имеется на посту, но дежурный, похоже, был нешуточно напуган. Да и администрация ТРЦ рекомендовала охране в подобных случаях дожидаться приезда арендатора или его законного представителя, конечно, если ситуация это позволяла, если не пожар или не потоп.
Прерванный сон, точнее его остаток, свинцовой гирькой «висел» в голове Олега. Он наспех оделся, выдавил из мятой упаковки последнюю подушечку жвачки и закинул её в рот: чистить зубы было некогда и лень. Уже через десять минут Олег мчался на своей видавшей виды тойоте по полупустым улицам города, украшенным праздничной иллюминацией. Ехать без постоянных остановок и дёрганья было одно удовольствие, и Олегу даже подумалось: а не податься ли в ночные таксисты?
В последнее время мысли о работе не отпускали Олега. Немудрено, ведь с первого января его единственный и не такой уж доходный бизнес оказывался вне закона. А чтобы соответствовать новой букве, требовались вложения, которых у Олега и близко не было. Да даже если бы они и имелись, то не отбились бы до конца жизни. Впрочем, с его микробизнесом происходило то, что в нашей стране случалось регулярно, когда одним лишь росчерком высокого пера мелкие игроки легко отсекались от рынка.
И вот: вроде бы конец декабря, а настроение у Олега было совсем не новогоднее. Он уже распустил весь персонал, а также продал за полцены основных животных, за счёт чего и рассчитался вперёд по зарплате и аренде. Теперь он опять, пусть ненадолго, но вернулся в стартовую точку, когда несколько лет назад начинал работать один. Он снова стал в одном лице и директором, и бухгалтером, и кормильщиком, и уборщиком. Впрочем, ухаживать было уже почти не за кем: в зоопарке остались только домашний гусь Чак, мини-пиг Глаша и пяток кроликов с крольчатами.
Хоть кролики были самые обычные, какие продаются в любом зоомагазине, но за них Олег был спокоен: их на днях забирали, правда, за бесплатно. А вот за кого у него душа болела, так это за свинью и за гуся, которые своим многолетним соседством успешно опровергали известную народную пословицу. Но это были уже старые животные, можно сказать, его «первенцы». Их не брали даже задаром, и Олег каждый день обзванивал приюты для домашних животных, надеясь пристроить Чака и Глашу.
Вечером перед его уходом все животные были сыты и здоровы, и Олег недоумевал: чего там такого могло послышаться охраннику? Дежурил сегодня Слепцов – этот никогда Олегу не нравился, и, выходя из машины на парковке перед ТРЦ, он внутренне настроился на малоприятный разговор.
Слепцов уже ждал у главного входа и, впуская Олега вовнутрь, бросил на него такой взгляд, будто это Олег самолично вопил и шумел здесь глухой ночью. Они поднялись на второй этаж, попутно обмениваясь короткими фразами. Ничего нового от Слепцова Олег не услышал, но когда они подошли к дверям контактного зоопарка, то за ними стояла гробовая тишина. Олег вопросительно посмотрел на охранника, но тот лишь раздражённо отвернулся и буркнул сквозь зубы, что будет здесь на этаже, неподалёку.
Приглушённое освещение по ночам в зоопарке оставалось, и когда Олег зашёл, то увидел, что все дверцы деревянных вольерчиков распахнуты настежь, а некоторые из них так просто висят на одной петле. Такого полуночного буйства за Глашей не водилось даже по молодости, и Олег, неприятно удивившись, мысленно Слепцова всё же реабилитировал.
Вольерчиков было восемь – по четыре с каждой стороны широкого прохода, предназначенного для посетителей и обслуживающего персонала. Ремонтно-столярных работ тут набиралось часа на два, впрочем, со сном Олег и так уже окончательно попрощался. Он решительно выдохнул и шагнул вперёд по направлению к служебному помещению, которое находилось у противоположной входу стены.
На первом же шаге под ногой у Олега что-то мягко, но отчётливо хрустнуло. В ужасе, что он наступил на крольчонка, Олег быстро ногу отдёрнул и посмотрел вниз. Но это был не крольчонок! Это была голова Чака! Его клюв криво разошёлся, глаз было не разобрать, а короткий остаток шеи заканчивался тёмной «бахромой» из сухожилий, кожи и мышц. Олег сразу же метнулся к вольеру, где стояла гусиная клетка. Но она была пуста! Более того, её дверца была вмята внутрь так, как будто по ней били здоровенной кувалдой!
Рядом был вольер с кроликами, и Олег перегнулся через стенку декоративного заборчика, чтобы посмотреть на них, и… еле сдержал рвотный позыв! В дальнем углу вольерчика было набросано то, что остал