Он осторожно заглянул.
Закатов избивал трупы. Никакого преувеличения: остервенело пинал ногами то один, то другой, приговаривая:
– Чего смотрите? Думаете, Закатов с резьбы съехал? Разлеглись – позорники, пугалы, неудачники… А ну закрыть глаза! Лежать и бояться…
Это было так дико, что Шурик не сразу въехал, что происходит, а когда въехал – тихонько закрыл дверь и вернулся в секционную. Кощей его не заметил.
По всему выходило, напарничка сорвало с резьбы, как бы ни пытался он убедить сам себя в обратном. Получать нервную разрядку таким образом – это, знаете ли… А может, наоборот, подумал Шурик, вспомнив бабку Милу. Может, не разряжался Кощей, а заводил себя, взвинчивал? Заряжался силой… С какой целью?
В любом варианте ничего хорошего эта разрядка-зарядка не сулила.
Находиться рядом с психом – как-то не по себе, тревожно как-то. Вооружиться, что ли? Шурик огляделся. В секционной хватало предметов, способных послужить холодным оружием. Здесь вообще почти все можно было использовать как оружие. Любопытное место, если иметь хоть немного фантазии.
Он сел на железный стул, поднял с пола спортивную сумку Кощея, секунду поколебался – и открыл. Запустил руки. Брезгливо покопавшись в чужом барахле (джинсы, носки, бутылка виски, блок «Мальборо» – все куплено за бешеные деньги у фарцовщиков), хотел уж было прекратить обыск, как вдруг выудил с самого дна изящную дамскую сумочку.
Первая мысль была дурацкая: вещь – Кощеевой сестры, попавшая сюда случайно. Вторая – более жизненная: спортсмен отнял это у кого-то – не ради денег, а просто из сволочизма. И только в третью очередь Шурик вспомнил, что Таню Плаксину нашли в подъезде без каких-либо личных вещей.
Студенческий билет Тани покоился отдельно – в боковом кармане сумки Кощея. Училась она, оказывается, в Ленинградском университете на истфаке. Переведена с первого на второй курс…
Тут Кощей и застукал коллегу. Вошел тихо, замер на миг и – подскочил, сорвал свое добро с колен Шурика.
И совершенно не рассердился, хотя, казалось бы, крысятничество налицо. Сказал миролюбиво:
– Значит, допер, умник. Ну тогда пошли.
– Куда это?
– Я сказал – пошли!!!
20
Кощей вытащил его на улицу. На вопросы не отвечал, но и не молчал: пытался расспрашивать про реанимацию, сердясь и даже бесясь, потому что ответы получал скупые и неохотные. Вот так и отправляй дурака на разведку! Шурик рассказал о двух охранниках (эта тема Закатова страшно заинтересовала), о заграничной аппаратуре, на которую во время разговора с бабулей насмотрелся («Отсоединить…» – пробормотал Закатов). И все, больше ни о чем.
Шурик напряженно думал.
Как сделать, чтобы Таня вышла из комы? Чем разрезать вампирский шнур, чтобы лишить Закатова власти? Чисто практически – как и чем? Они хотят убить Таню, думал он. Сказали же ему: «Иди и убей». Но это значит… Шурик сглотнул. Не надо разрезать никакого шнура. Это же так просто… Кто с мечом к нам придет… Опередить надо, убить самому. Почему им можно, а нам нельзя? Если не станет Кощея – Татьяна освободится. И сам я освобожусь. И все дела. Так просто, оказывается…
Наконец-то задачка решена! Облегчение было такое, что он даже фыркнул от удовольствия. Кощей с подозрением покосился и замолк. Кощей, вероятно, полагал, что ритуал, проведенный то ли во сне, то ли в другом пласте реальности, сделал его хозяином положения навсегда. Хотя, может, ничего он не полагал, напротив, сам был безмозглым инструментом, не сознающим ничего? Шурик плевал на эти тонкости. Внутренне посмеиваясь, он делал вид, что подчиняется каждому слову напарника; так и дошли до места.
21
Ночной Ленинград чужд человеку, разве что для санитаров морга сделано исключение… Опять они отсвечивали на углу Майорова и Декабристов, на абсолютно пустом Т-образном перекрестке. Уже рассветало. Белые ночи не справлялись с темным ужасом, висевшим в воздухе. Круг замыкался… Из телефонной будки хорошо была видна «Лада» Закатова, припаркованная у въезда в больничный двор. Престижная «тройка» в экспортном варианте, купленная без очереди при содействии тренера Бассарыкова. Закатов посматривал на нее, разговаривая по телефону. Непокатигроб машины пока не имел, но по этому поводу не комплексовал.
Звонили Бассарыкову. Впихнулись вдвоем в будку, как школяры какие. А на том конце, несмотря на время, звонка явно ждали. Кощей обрисовал ситуацию по-военному сжато и четко, но в финале не удержался и подпустил истерические нотки: мол, все пропало, Босс…
Босс – это прозвище тренера. Появилось оно, конечно, из-за фамилии, но не только. Артур Шаймуратович был по жизни хозяином, всесильным и мудрым; кроме того, ему попросту нравилось, чтоб его так звали.
– Просят тебя, – передал Кощей трубочку.
– Александе
́
р?– Да, Босс, – почтительно сказал Шурик.
– Как живет молодежь?
– Регулярно.
– И только так! – Бассарыков хохотнул. – А помнишь ли ты, Александер, чем мне обязан?
Шурик враз вспотел. Босс был известным когда-то средневесом, мастером спорта международного класса, брал места и на Европе, и в мире. Начинал самбистом, как большинство в его время, но вовремя переквалифицировался в дзюдоиста – обычное дело, когда дзюдо в СССР только начиналось. Лет ему было около пятидесяти. С возрастом в нем ничуть не убавилось силы и умения – своих учеников вплоть до абсолютных тяжей кидал на татами только так.
В общем, большая ошибка становиться на его пути.
– Я всем вам обязан, Артур Шаймуратович.
– Хорошо, что понимаешь. Помоги Констанциусу. Он возьмет на себя охранников, а ты выкати эту коматозную дуру из реанимации и верни обратно в морг. Дальше – не твоя забота. Констанциус знает, как действовать. Но, если его нейтрализуют, завершать начатое придется тебе. Иди и сделай.
Странная штука, голос тренера вдруг стал казаться незнакомым – то ли тембр изменился, то ли эта, как ее… интонация, о!.. То ли еще что. Вроде и Босс говорил с Шуриком, но вроде – не он. Кто тогда? Да нет же, что за дурость! И все-таки навязчивое чувство подмены пугало. Мысли путались… Он спросил тренера:
– А что плохого с тем ребенком? Чем вам ребенок… ну то есть нам… мешает?
Это явно была не та реакция, которую ждали. «Он знает, – сказал в трубке кто-то кому-то. – Уже прополоскали мозги». «Извините, я моюсь в душе или бане, там другие органы ополаскивают», – чуть было не ляпнул Шурик… притормозил. Бассарыков (или кто?) распорядился:
– Дай-ка сюда Констанциуса.
С минуту Кощей молча слушал. Приятели стояли в телефонной будке, тесно прижавшись животами, и были одного роста. Шурик старался не смотреть в лицо этому уроду, отворачивал голову, противно было, но тут – посмотрел. И содрогнулся.
Глаза у Кощея налились матовой, ноздреватой чернотой – на секунду-другую, но все-таки! Черная масса – с круглой дырочкой зрачка в центре. Как в том сне, в котором Шурика… лучше не вспоминать. Опять я сплю, ожгло его. Да нет же, нет, бабка сказала – все взаправду! Может, просто померещилось? Кощей стоял, как замороженный, не кивая, вообще не двигаясь, и внимал голосу в трубке… Его программируют, осенило Шурика. Вот, значит, как это выглядит… Так же молча напарник повесил трубку на рычаг.
– С кем говорил, с Боссом? – этак невзначай спросил его Шурик.
– Нет, с Алиной Никифоровной.
– Это кто?
– Его жена. Из рода Чернобаевых, ихняя матрито
́
чка.Шурик, вылезавший из будки, споткнулся.
– Чего-чего?
– Типа старейшина, – с полнейшим безразличием пояснил Кощей. – Носительница родового ядра. Сильная ведьма-веретеница.
Значит, я тоже говорил с Чернобаевой, подумал Шурик. Все время или только с какого-то момента? Уже не понять…
– Почему не сказал, что тебе дали оберег? – произнес Кощей ему в спину, как плюнул. – Почему не отказался от оберега, когда давали?
– С какой стати… – начал Шурик и не успел закончить.
Закатов сорвал с его шеи бабкин шнурок с узлами, бросил на асфальт и принялся топтать.
22
Они не подрались, хотя при других обстоятельствах никому и никогда бы Шурик не спустил с рук такого скотства. Просто опять что-то случилось с его волей. Приступ слабодушия обрушился, как лавина (как «снежная доска»), и состояние это граничило с тем сортом постыдного слюнтяйства и трусости, которые он ненавидел в жизни более всего. Оберега нет, тоскливо думал он, валяется мой спаситель в городской пыли. Кощей – опасный и злой мудак. Как противостоять этой силе, подпитывающейся от какого-то там «родового ядра»?
Морок побеждал. А Шурик не умел проигрывать…
Они возвратились в морг – фактически домой. Кощей завел безвольную куклу в секционную и закрыл дверь на ключ. Потом вытащил откуда-то из-под халата нож – тот самый, из сна. Круг замкнулся окончательно.
Откуда у меня студенческий билет и сумочка, риторически вопросил Закатов и сам же дал вполне очевидный ответ: из подъезда, снял с тела твоей сучки. Это ведь он, Констанциус, устроил по поручению Бассарыкова несчастный случай для Татьяны. Потому, кстати, и опоздал на работу. Хорошо, машина есть, домчала в больничку за шесть секунд. А Бассарыков готовил операцию давно, потому и заслал своих учеников санитарами в эту больницу, ближайшую к выбранному месту…
Закатов был какой-то другой, совсем непривычный, и изъяснялся по-другому: правильными фразами и без эмоций. Страшновато, если начистоту. Как будто не он говорил, а им говорили. Как будто раньше прикидывался дебилом и сосунком, а на самом деле всегда был умный, взрослый, и вот пришло время показать истинного себя. Плюс глаза его… невозможно было в эти глаза смотреть.
Есть предсказание, сказал он, что семя, упавшее в Белозеровых, прорастет совершенно новым родовым ядром. И не простым ядром, а Державным, приходящим к нам не чаще раза в столетие. Предсказание получено в морге судмедэкспертизы на Екатерининском проспекте, более известном как Дуборезка, – с принесением двух жертв. Жертвы – сельский учитель из Лужской области и заведующая мясным отделом «Елисеевского» – специально были выбраны таким образом, чтобы не нарушать равновесие противоположных сил и чтобы все потревоженные сущности остались довольны. В обоих случаях результат одинаков. То же повторили в Москве, в Перми, а потом – для уверенности – в Аркаиме. Подтвердилось.