[18] монастыря Святого Симеона. За ночь чистое голубое небо исчезло, его сменили нависающие хмурые тучи, из которых полил дождь, проникая в лекционный зал через плохо пригнанные черепицы кровли. Доктор Луций восседал на возвышении за кафедрой, лицом к нему были развернуты три ряда скамеек, на которых горбились два десятка студентов в черных и темно-синих мантиях. На лицах учеников читалось уныние.
Доктор Луций погладил бороду. Она была окладистая и ниспадала до потрепанной веревки, которой доминиканец подпоясывал сутану.
– Мы что, тупоголовые? – осведомился преподаватель у студентов. – Или спим? Выпили слишком много винного зелья прошлой ночью? Некоторые из вас, да поможет Господь своей святой Церкви, станут священниками. Вам будет поручена забота о пастве, и среди нее найдутся женщины, чьи дети умрут до того, как над ними успеют свершить таинство крещения. Мать, сломленная горем и нуждающаяся в вашем утешении, спросит вас, попадет ли ее дитя в общество святых, и что вы ей скажете?
Доктор Луций подождал ответа, но его не последовало.
– Бога ради! – рявкнул доктор. – Хоть у одного из вас есть ответ?
– Есть, – заявил молодой человек в потертой студенческой шапочке. Из-под нее выбивались длинные черные волосы и наполовину закрывали его лицо.
– Ага! Мастер Кин проснулся! – воскликнул доктор Луций. – Хвала Господу, он не бесцельно проделал сюда далекий путь из Ирландии. Так что, мастер Кин, вы скажете скорбящей матери? Что ее почившее дитя в раю?
– Если я скажу ей, что оно в аду, доктор, она примется выть и стенать, а в мире мало вещей хуже плачущей женщины. Лучше уж отделаться от нее, сказав то, что бедняжка хочет услышать.
Губы доктора Луция скривились, предположительно в усмешке.
– Значит, вам нет дела, верна ли пропозиция, мастер Кин, лишь бы не слышать, как плачет женщина? Вы не думаете, что обязанность священника утешить несчастную?
– Сказав бедняжке, что ее младенец отправился в ад? Исусе, никогда! И если она хорошенькая, я охотно предложу ей утешение.
– Ваше милосердие не имеет пределов, – язвительно заметил доктор Луций. – Но вернемся к пропозиции. Правильна она или нет? Ну, кто-нибудь?
Бледный юноша в безупречной чистоты шапочке и мантии откашлялся, и у большинства студентов вырвался стон. Тощий, как издыхающая от голода крыса, тип был, судя по всему, ревностным школяром, и на его фоне успехи остальных выглядели ничтожными.
– Святой Августин учит нас, – начал он, – что Господь не прощает ничьих грехов, кроме тех, кто принял крещение.
– И как следствие? – спросил доктор Луций.
– Следовательно, – хорошо поставленным голосом заявил молодой человек, – младенец обречен угодить в ад, потому как рожден с первородным грехом.
– Итак, мы нашли искомый ответ? – осведомился преподаватель. – Благодаря авторитетному мнению мастера де Бофора, – (тут бледный юноша улыбнулся и попытался скромно потупиться), – и блаженного святого Августина. Все согласны? Можно нам теперь перейти к обсуждению четырех главных добродетелей?
– Как младенец может попасть в ад? – возмущенно спросил Кин. – В чем он таком провинился, чтобы заслужить это?
– Он был рожден женщиной, – резко заявил студент, звавшийся де Бофором. – Не пройдя через таинство крещения, ребенок обречен страдать за грех, который тем самым запятнал его.
– Аргумент мастера де Бофора задел вас за живое, а? – обратился доктор Луций к ирландскому студенту.
– Богу нет дела до таинств, – вмешался Томас. Он говорил, как и все прочие, на латыни.
Все замолчали и обернулись на смуглого и сурового незнакомца, который стоял, облокотившись на крайнюю колонну клуатра.
– Кто это тут у нас? – осведомился доктор Луций. – Надеюсь, вы заплатили за посещение моих занятий?
– Я просто хочу сказать, что мастер де Бофор – мешок дерьма, – заявил Томас, – и не понимает или не читал учений Аквината, который уверяет нас, что Господь не связан таинствами. Бог, а не мастер де Бофор, решит судьбу ребенка, и святой Петр говорит нам в своем первом послании к коринфянам, что младенец, рожденный в браке, где один из родителей язычник, священен для Господа. И святой Августин в своем труде «О граде Божьем» пишет, что родители умершего ребенка могут найти способ спасти его душу.
– Мочь – не значит сделать, – протявкал де Бофор.
– Вы священнослужитель? – Не обратив внимания на Бофора, Луций адресовал вопрос закутанному в черный плащ Томасу.
– Я солдат, – ответил он и немного распахнул плащ, показав кольчугу.
– А вы? – Преподаватель воззрился на брата Майкла, вжавшегося в арочный проем клуатра в попытке отмежеваться от Томаса.
Молодого монаха присутствие в университете совсем не радовало, и он был мрачен.
– Вы с ним пришли? – спросил доктор Луций, указав на Томаса.
Брат Майкл смешался.
– Я ищу Школу медицины, – промямлил он.
– Костоправы и нюхатели мочи читают лекции в Сен-Стефане.
Мастер де Бофор хихикнул, а доктор Луций снова посмотрел на Томаса.
– Солдат, говорящий на латыни! – воскликнул доминиканец с притворным восхищением. – Хвала Господу, век чудес вернулся! Разве твое дело не людей убивать?
– Как раз собирался этим заняться, – молвил Томас. – Вот только задам вам один вопрос.
– И заплатите мне за ответ, – заявил доктор Луций. Жестом призвав студентов к вниманию, он продолжил: – Хотя я и не сомневаюсь, что наш посетитель, – тут перепачканная чернилами рука указала на Томаса, – убеждает своих оппонентов на поле боя при помощи грубой силы, в этом споре его точка зрения совершенно ошибочна. Некрещеный ребенок обречен на вечные муки, и мастер де Бофор сейчас растолкует почему. Встаньте, мастер де Бофор, и объясните.
Бледный школяр вскочил.
– Мужчина, – заявил он уверенно, – создан по образу и подобию Божьему, а женщина – нет. Церковные догматы тут недвусмысленны. В поддержку этого утверждения я процитирую Corpus Iuris Canonici.
Но прежде чем он успел процитировать Свод канонических законов, в открытом коридоре снаружи послышались тяжелые шаги, и ручеек голоса де Бофора иссяк, когда сквозь арку в лекционный зал ввалились шестеро вооруженных мужчин. Они были облачены в длинные кольчуги-хауберки, поверх которых были надеты джупоны с изображением сидящей на престоле Богородицы, и у всех в руках были копья, а на головах шлемы. Следом за ними вошли двое мужчин в голубых с розовым мантиях консулов Монпелье, то есть правителей города, а затем человек с белой розой на гербе – Роланд де Веррек.
– Вы нам помешали, – возмущенно запротестовал доктор Луций, впрочем на латыни, которой ни один из вторгнувшихся не разумел.
– Это он! – не обратив внимания на профессора и указав на Томаса, воскликнул де Веррек. – Схватить его немедленно!
– За что? – Теперь доктор перешел на французский.
Этим вопросом он защищал не столько Томаса, сколько свое достоинство, которое вторжение вооруженных людей поставило под удар, и теперь пытался восстановить свой авторитет в лекционном зале.
– За похищение законной супруги другого человека, – ответил Роланд де Веррек. – И за еще более тяжкое преступление – ересь. Он отлучен, поставлен вне закона Церковью и ненавидим людьми. Его зовут Томас из Хуктона, и я требую, чтобы он немедленно был выдан мне. – Рыцарь жестом приказал своим воинам арестовать Томаса.
Тот выругался вполголоса и отступил на два шага. Потом схватил брата Майкла, таращившегося на незваных гостей. Меч Томас оставил при Женевьеве, потому как, будь он с оружием, в университет его бы не пустили, но за поясом у него был короткий нож. Теперь Томас выхватил его, левой рукой обвил брата Майкла за шею и приставил острие клинка к его горлу. Молодой человек издал сдавленный возглас, заставивший городскую стражу остановиться.
– Назад! – приказал воинам Томас. – Или я убью монаха.
– Если не окажешь сопротивления, я попрошу графа де Лабруйяда обойтись с тобой снисходительно, – сказал англичанину де Веррек. Он выждал, явно в надежде, что Томас опустит нож.
Поняв, что оружие так и останется у горла брата Майкла, рыцарь скомандовал:
– Взять его!
– Хочешь его смерти? – крикнул Томас и еще крепче стиснул шею монаха, заставив юношу испуганно взвизгнуть.
– Награда тому, кто его схватит! – объявил Роланд де Веррек и сам шагнул вперед.
Мысль о вознаграждении вдохновила студентов, во все глаза наблюдавших за драмой, так оживившей лекцию по теологии. Издав клич, подобно охотникам, завидевшим добычу, они гурьбой запрыгали через скамейки, торопясь пленить Томаса.
– Он – покойник! – рявкнул тот, и школяры остановились, опасаясь, что кровь монаха вот-вот хлынет фонтаном.
Томас зашептал Майклу на ухо:
– Передай Женевьеве, пусть идет к Карелу.
Поскольку женщин в монастырь не пускали, она осталась в таверне с Хью, Галдриком и двумя солдатами.
– Господи Исусе, спаси! – выдохнул брат.
Томас убрал удерживающую руку и с силой пихнул монаха вперед, в толпу студентов, а сам метнулся налево, в другой открытый коридор. Преследователи снова разразились ревом и воплями. Доктор Луций взывал к порядку, но тщетно. Томас слышал шаги. Заметив справа дверь, он распахнул ее. Уборная-лаваторий! Трое монахов примостились на каменных скамьях, шедших вдоль стен зловонного помещения, в дальнем конце которого виднелась сводчатая дверь. Монахи вытаращились на Томаса, но не смели пошевелиться. Англичанин ухватил одного за бороду и швырнул – с неподтертой голой задницей и всем прочим – на пол. Томас метнулся к дальнему концу комнаты, по пути опрокинув второго клирика. Преследователи хлынули в лаваторий, налетели на упавшего монаха, а Томас выскочил из уборной. Снаружи задвижки не оказалось. Далее шел коридор с дверями по каждой стороне. Монашеские кельи? Томас бежал изо всех сил, проклиная старую рану в ноге, из-за которой был не так быстр, как прежде, но ему удавалось держать преследователей на расстоянии. Он вылетел через дверь в дальнем конце, но засов на ней располагался только изнутри. Томас угодил, судя по всему, в прачечную, поскольку тут находились большие каменные чаны, кувшины и кипы одежды. Он сбросил одежду на пол, толкнул дальнюю дверь и оказался в обнесенном изгородью садике для целебных растений. Внутри никого, но и выхода нет, за исключением двери, которой он только что воспользовался, а в коридоре крики, все ближе и ближе. Дождь усилился. По одной стороне садика шел высокий забор; Томас подпрыгнул, ухватился за верхний ряд камней и благодаря натренированным мускулам лучника подтянулся. Потом забросил ногу, оседлал стену, встал и побежал по широкому парапету туда, где забор примыкал к покатой черепичной кровле. Когда преследов