Томас внимательно разглядывал монастырь, высокие стены которого темнели в наползающих сумерках. Выглядели они не менее внушительно, чем укрепления какого-нибудь замка.
– Это то самое место? – спросил он у Роланда, который гнал коня, чтобы не отстать от Томаса.
– Не знаю, – ответил рыцарь.
– Больше напоминает крепость, чем монастырь, – заметил Бастард.
Рыцарь-девственник хмуро смотрел на далекие стены.
– Святому Жуньену было доверено оберегать меч святого Петра, потому монастырь вполне может напоминать крепость.
– Если это действительно монастырь Святого Жуньена.
Подъехав ближе, Томас увидел, что внушительные створки монастырских ворот распахнуты. Он предполагал, что их не закроют до тех пор, пока солнце окончательно не исчезнет на западе.
– Святой похоронен здесь?
– Да, его земные останки покоятся тут.
– Значит, и Малис может оказаться в этом месте.
– А что, если нам ее тут и оставить? – предложил Роланд.
– Я бы так и сделал, кабы не знал, что Бессьер ее ищет. И если он найдет меч, то воспользуется им, и не ради приумножения славы Господней, но своей собственной.
– А вы воспользуетесь им?
– Я уже говорил, что выброшу его, – отрезал Томас. Он повернулся в седле. – Люк! Гастар! Арнальд! Пойдете со мной. Остальным ждать в деревне! За съестное – расплачиваться!
Он бы предпочел взять с собой гасконцев, чтобы монахи не заподозрили в них союзников англичан. Но Робби, Кин и Роланд запросились с Томасом, а затем Женевьева и Бертилла тоже настояли на своем участии; Хью поручили опеке Сэма и остального эллекина.
– Почему бы не взять лучников? – поинтересовалась Женевьева.
– Я только собираюсь задать аббату пару вопросов и не хочу перепугать парня. Мы приходим, спрашиваем и уходим.
– Точно так же ты говорил и в Монпелье, – съязвила Женевьева.
– Это всего лишь монахи, – напомнил Томас. – Обычные монахи. Мы задаем вопросы и исчезаем.
– С Малис?
– Не знаю. Не уверен, что она вообще существует.
Бастард дал коню шпоры, чтобы поспеть к воротам прежде, чем солнце скроется за горизонтом. На коротком галопе он миновал пастбище, на котором паслось стадо коз под присмотром мальчишки и большой собаки, оба молча проводили всадников глазами. За пастбищем через реку был перекинут прекрасный каменный мост, и у дальнего его конца дорога раздваивалась. Левое ответвление вело в деревню, правое – в обитель. Томас заметил, что монастырь наполовину окружен отведенным из реки каналом, образовывавшим своеобразный широкий ров. Вероятно, чтобы монахи могли использовать его как садок для рыбы. Заметив две фигуры в рясах, идущие к открытым воротам, он снова пришпорил коня. Увидев его, монахи остановились.
– Вы ради паломников приехали? – поинтересовался один из них вместо приветствия.
Томас открыл было рот, чтобы спросить, о чем речь, но потом догадался просто кивнуть в ответ.
– Так и есть.
– Паломники приехали с час назад. Они обрадуются защите, поскольку думают, что англичане близко.
– Мы никаких англичан не видели.
– Все равно вам будут рады, – сказал монах. – Опасное сейчас время, чтобы совершать паломничество.
– Всякое время опасно, – откликнулся Томас и увлек своих спутников под высокую арку ворот.
Колокольный звон стих, и стук копыт эхом отражался от каменных стен.
– Где они? – осведомился Томас.
– В аббатстве! – крикнул в ответ аббат.
– Нас кто-то ждет? – спросила Женевьева.
– Ждет, но не нас, – проворчал Томас.
– Кто? – вскинулась она.
– Просто паломники.
– Пошли за лучниками.
Томас посмотрел на троих гасконцев, на Робби и Роланда.
– Думаю, нам нет нужды опасаться кучки паломников, – процедил он.
Тесное пространство между стенами и церковью аббатства заполонили лошади. Томас спрыгнул с седла и машинально проверил, легко ли выходит из ножен меч. До его слуха донесся грохот, с которым захлопнулись монастырские ворота, потом стук падающего на скобы запорного бруса. Почти стемнело, и постройки обители казались черными на фоне слабо освещенного неба, на котором зажигались первые звезды. Вставленный в кольцо факел горел между двумя зданиями – возможно, там располагались дормитории[32], – еще два ярко освещали порог главной церкви аббатства. Мощеная дорога вела от храма до другого конца монастыря, и там, где в высокой стене были прорезаны еще одни ворота, пока распахнутые, Томас заметил множество оседланных лошадей и четырех вьючных пони, которых держали слуги.
Он оставил коня и пошел к церкви, где в открытую дверь влетали и гасли искры факелов и откуда доносилось пение монахов: звук протяжный и прекрасный, глубокий и ритмичный, как чередование морских волн. Бастард неспешно поднимался по ступеням, и постепенно его взору открывался интерьер храма: благолепие горящих свечей, росписи на каменных стенах, резные колонны и блестящие алтари. Как много свечей! Длинный неф был заполнен монахами в черных одеяниях, которые преклоняли колени и пели. Томаса поразило, что звук стал вдруг угрожающим, как будто шепот прилива сменился рокотом волн. Вступив в освещенное свечами пространство, он смог разобрать слова и понял, что они взяты из псалма.
– Quoniam propter te mortificamur tota die, – пели мужские голоса, растягивая длинные слоги, – aestimati sumus sicut oves occisionis.
– Что это такое? – прошептала Женевьева.
– За Тебя умерщвляют нас всякий день, – негромко перевел Томас. – Считают нас за овец, обреченных на заклание.
– Не нравится мне это, – нервно сказала Женевьева.
– Мне нужно всего лишь поговорить с аббатом, – заверил ее Томас. – Подождем окончания службы.
Он посмотрел на высокий клирос, где на стене виднелась лишь громадная фреска Страшного суда. С одного ее края в адское пламя низвергались грешники, в рядах которых, к удивлению Томаса, имелось множество монахов в рясах и священников в сутанах. Чуть ближе, в боковом нефе, помещалось изображение Ионы и кита. Эта тема показалась Томасу странной для столь удаленной от моря обители. Зато фреска напомнила ему о том, как отец рассказывал эту притчу и как мальчишкой он спускался на галечный пляж в Хуктоне и вглядывался в даль в надежде увидеть большого кита, способного проглотить человека.
Напротив Ионы, наполовину в тени колонн, скрывалась еще одна фреска, и Томас понял, что видит святого Жуньена. На картине был изображен монах, преклонивший колени на клочке свободной от снега земли и устремивший восторженные глаза на руку, которая протягивала ему с небес меч.
– Вот он! – пораженно воскликнул Томас.
Монахи, стоящие в задней части нефа, услышали его, и большинство обернулось, чтобы посмотреть на Женевьеву и Бертиллу.
– Женщины! – в испуге зашипел один из братьев.
Второй поспешил к Томасу.
– Паломникам дозволяется входить в храм только между утренней и дневной службами, – возмущенно заявил он. – Но не в этот час! Уходите, все!
Робби, Кин, Роланд и три гасконца последовали за Томасом в церковь, и негодующий монах простер руки, как будто намеревался вытолкать всех прочь.
– У вас мечи! – возопил он. – Вам следует уйти!
Обернулись и другие монахи, пение прервалось недовольным гулом, и Томасу припомнились слова священника, который утверждал, что толпа монахов опаснее любой шайки разбойников.
– Людям кажется, что это просто выхолощенные молокососы, – твердил отец Томасу. – Но это не так, клянусь Богом, не так! Они способны драться, как дикари!
Здешние монахи алкали боя, и тут их насчитывалось по меньшей мере сотни две. Они полагали, надо думать, что ни один воин не посмеет обнажить меч внутри храма. Ближайший к Томасу монах явно верил в это, потому что ткнул Томаса в грудь мясистой ручищей. И как раз в этот миг с высокого алтаря раздался звон колокольчика. Звон был яростный и подкреплялся стуком посохов по каменному полу.
– Пусть не двигаются! – проревел мощный глас. – Я приказываю им остаться!
Последние звуки хора нестройно стихали, пока не иссякли до полной тишины. Монах по-прежнему не убирал руку от груди Томаса.
– Отцепись, – тихо проговорил Бастард.
Монах буравил его злыми глазами, и Томас перехватил его руку и силой отвел ее назад. Монах сопротивлялся, потом, ощутив мощь лучника, выпучил от страха глаза. Он попытался выдернуть руку, но Томас гнул ее до тех пор, пока не ощутил хруст костей запястья.
– Я велел тебе убрать ее, – прорычал он.
– Томас! – ахнула Женевьева.
Бастард взглянул на главный алтарь и различил возвышающуюся там фигуру; фигуру мужчины, облаченного в красное, высокого, тучного и властного. Паломников привел сюда кардинал Бессьер. И он был не один. По краям нефа рассредоточились арбалетчики, и Томас услышал, как щелкают взведенные тетивы. Тут было по меньшей мере с дюжину стрелков, все в ливреях с зеленым конем на белом поле, имелись и латники, а рядом с кардиналом, на верхних ступенях алтаря, стоял граф де Лабруйяд.
– Ты была права, – тихо обратился к Женевьеве Томас. – Мне следовало захватить с собой лучников.
– Приведите их сюда! – приказал Бессьер.
Кардинал улыбался, и это было неудивительно, ведь враги сами пришли прямо к нему в руки и могли уповать только на его милость, а кардинал Бессьер, архиепископ Ливорнский и папский легат при французском дворе, милости не ведал.
Отец Маршан, высокий и мрачный, маячил за спиной кардинала. Томас, которого провели по нефу между расступающимися перед ним монахами, рассмотрел в темных углах церкви еще ратников.
– Добро пожаловать, – сказал кардинал. – Гийом д’Эвек.
– Томас из Хуктона, – с вызовом поправил Томас.
– Бастард, – уточнил отец Маршан.
– И шлюха-еретичка, его жена! – добавил кардинал.
– И моя супруга тут, – пробормотал Лабруйяд.
– Две потаскухи! – заявил Бессьер веселым тоном. – Держите их! – рявкнул он арбалетчикам, охранявшим Томаса. – Томас из Хуктона, – продолжил он. – Бастард. Что же привело тебя в сей дом молитвы?