Наверное, я совершенно неприлично расслабился, потому что в здравом уме промолчал бы, стараясь не заржать в голос. Люди хотят верить во всякую ерунду, так зачем им мешать? Свои мозги всем не вставишь. Поэтому только временным помрачением рассудка можно объяснить, что после рассказа о научной комиссии, которой сама Джуна милостиво продемонстрировала превращение пресной воды в соленую, я брякнул:
– Надо было не ученых приглашать, а фокусников. Они бы быстро объяснили такой феномен.
Папаша с Лизой вылупились на меня в удивлении, мамаша насупилась.
– Вы ничего не понимаете, Андрей, – заметила Анна Игоревна. – Джуна лечит, – она понизила голос, наверное, для того, чтобы я понял, какую важную информацию мне сейчас доверят, – даже членов Политбюро!
– Значит, дела в стране совсем плохи, если возле власть имущих появляются такие фигуры.
Я еще не договорил последнее слово своего совершенно невинного с точки зрения участников светской болтовни двадцать первого века замечания, как до меня дошло, что сделал я это напрасно.
Ответ последовал незамедлительно:
– Очень жаль, что вам придется уйти. Но у Николая Евгеньевича совершенно нет времени, он работает над статьей, – морозоемкость взгляда и слов Анны Игнатьевны достигли рекордных пяти кубов в секунду.
Глава 8
В воскресенье я отлеживался и занимался домашними делами. Отмыл окончательно квартиру, прошел квест – постой в трех очередях, чтобы купить колбасу и сыр. Ну и остальные продукты. Олимпиада закончилась, в столице начал ощущаться привычный дефицит всего. Не такой, конечно, как в регионах, с длинными очередями, но в магазинах клювом щелкать не приходится. Выкинули что-то – быстрый рывок. А еще второй – на кассу.
Где-то в обед позвонила Лиза. Попыталась, причем явно с чужих слов, провести со мной воспитательную беседу. Дескать, очень неаккуратно я высказываюсь, надо быть сдержаннее. И вообще, пока я ем – я глух и нем. Прям как с ребенком говорила.
Я вспылил, предложил маман Шишкиной сходить к онкологам и поинтересоваться, что бывает, когда больной раком идет не к врачам, а к шарлатанам. Джуна почему взлетела на кремлевский олимп? У главы Госплана Байбакова умирала любимая жена от рака. Он перепробовал все способы лечения, но ничто не сработало.
Отчаявшийся муж схватился за соломинку – ему порекомендовали нетрадиционные методы. И Джуну. Он вызвал ее в Москву, пристроил в ведомственную клинику. Разумеется, она не спасла жену Байбакова. Но зато про Джуну написала «Комсомолка». Мол, целебное биополе, наука не все знает, такие дела… И пошла всесоюзная слава. Народ-то нынче не избалован информационным развратом. Верит почти всему, что пишут газеты. Лиза обиделась на мою отповедь, кинула трубку.
Не успел я отойти от телефона, он опять разразился трелью. Звонила Томилина. Елена стала расспрашивать меня, чем закончилось купание в Москва-реке. Не заболел ли я.
– Не важно, сколько ты проплыл… – пропел я в трубку переделанную рекламу «Ментоса». – Со скорой свежесть ты ощутил…
– Ого! Да ты певец, – удивилась Лена. – И голос какой приятный, глубокий.
– Это ты так ко мне подкатываешь? Имей в виду: у меня будет много поклонниц-фанаток.
– И в каком же жанре планируешь выступать? – засмеялась Томилина.
– Уже купил электрогитару. Сейчас как вдарим роком по скучной советской эстраде. Сначала гастроли по Союзу, потом – Штаты и Европа.
– Силен! Во вторник Лебензон тебе устроит гастроли и поклонниц с фанатками…
Трепались мы около получаса, и я почувствовал после разговора какую-то легкость. Томилина была начитанной, подхватывала мои шутки…
После ее звонка я сел и задумался. А что мне теперь, собственно, делать? Здесь, в прошлом.
80-й год, СССР покатился под откос. Дальше – гремящие 90-е, войны, экономическая разруха. Даже в Москве приятного будет мало. Я открыл паспорт Панова, еще раз посмотрел прописки. Да, Орел. Центр страны. Закончу вуз я в следующем году. До распада Союза меня распределят в интернатуру какой-нибудь больницы. Лечебный факультет – это все, кроме педиатров и стоматологов. Совсем скоро придется выбрать специальность и долбить только ее.
Горбатиться в девяностых в разваливающейся областной больнице? Увольте. Это развлечение для мазохистов. Значит, надо устраиваться в Москве. Но как? Лизать задницу Шишкину, чтобы дали теплое местечко в ЦКБ? Пожалуй, Лизу, несмотря на ее маман, я смогу окрутить. И ее папа даже успеет выбить новой семье квартиру. Но что потом? Жить примаком? Противно.
Уехать за рубеж? Как только откроют границы, в Европу и Штаты рванет хренова туча моих коллег. Смогут устроиться далеко не все. Неудачники, поджав хвост, вернутся обратно. Наши дипломы надо подтверждать, язык должен быть на высшем уровне – а ну как не поймешь пациента и неправильно составишь анамнез?
Мои размышления прервал новый звонок. Это был Давид.
– Мэн, дуй ко мне на Арбат! Мне тут таких цыпочек удалось подцепить!
– Да я…
– Знаю, что с Лизкой. Просто постоишь рядом, типа второй пилот. А потом разбежимся, как я подцеплю блондинку.
– …а Лизуну потом настучат. Нет, Дава, давай без меня.
– А еще друг!
Ашхацава бросил трубку. Нет, что за день сегодня такой?
Дошел до почты и купил талончик на межгород. Три минуты, больше не надо. Заодно приобрел в булочной половинку хлеба. Мне за глаза хватит, гостей не намечается. Картошки нажарю, налопаюсь – и спать. Депрессия, что ли? Или просто устал?
Но сначала – телефон. Короткие переговоры с оператором, шипение в трубке, гудки. Женский голос, чуть усталый. Или спросонья?
– Слушаю.
– Привет, мам. Это я. У меня все хорошо, никаких новостей…
И все. Судя по разговору, маму Андрея беседа не то чтобы не интересовала, но была для нее где-то на втором плане. Номер отбыли, поговорили. Сказал, что если особой срочности не будет, свяжемся недели через две. Откуда звоню? Да от приятеля. И все. Пара уточнений про учебу, дежурные напоминания о теплых вещах. Даже стандартный вопрос всех мам «Когда приедешь?» не прозвучал. И ладно. Устраивает женщина свою жизнь, пускай. Ей ведь за сорок уже, хорошо, что шанс появился. И мне об этом лучше не думать.
В понедельник первой парой была лекция по терапии. Я сам подсел к грустному Давиду. Он был небрит, волосы взлохмачены. Такое ощущение, что не спал всю ночь.
– Ну как? Дала блондинка?
– Динамо весь вечер крутила, – мрачно отозвался друг. – Пять рублей на них потратил. Если бы ты приехал…
– Динамо бы крутили нам обоим, – резюмировал я. – И высадили бы нас на чирик. Слушай анекдот в тему. Новый.
Ашхацава оживился:
– Давай!
– Едут в поезде блондинка, брюнетка и шатенка. Блондинка говорит: «Я люблю трахаться со спортсменами. Быстро прибежал, быстро трахнул, быстро убежал». – «А я, – отвечает брюнетка, – с военными. На счет раз пришел, на счет два трахнул, на счет три ушел». – «А я, – вступает в разговор шатенка, – люблю трахаться с индейцами. Дети природы. Трахаются как звери». Тут поезд тормознул… – Я посмотрел на студентов, что повернулись к нам, на Ашхацаву. Вспомнил, что он абхаз, а не грузин. И очень обижается, когда путают. – Падает абхаз с полки: «Разрешите представиться: мастер спорта, майор Чингачгук!»
Давид рассмеялся первым. За ним все, кто сидел рядом с нами. Девушки морщились, но некоторые тоже хихикали. И тут в аудиторию зашел лектор. Посмотрел недовольно, принял рапорт от старосты. Ох уж эти полуармейские замашки, жить без них не могут.
Открылась дверь, вошла Лиза. И правда, не заметил ее с утра. Или не смотрел? В любом случае кататься на себе не позволю. Девчонка видная, но жить с ней и постоянно чувствовать незримое присутствие ее мамы – не мое это. Пановы в неволе не размножаются.
В перерыве не пошел никуда, сидел, делал вид, что пишу что-то. Не было никакого желания идти с кем-то общаться. Что ни говори, а интересы этих ребят для меня пока не очень близки. Прожил я уже все это. Но попытки посидеть и пожалеть себя любимого потерпели полное фиаско. Что кто-то ходит мимо меня туда и обратно, я краем глаза заметил, но голову поднимать не стал. Наконец, женские ножки остановились и замерли. А я все сижу, глаз не отвожу. От пола и тетрадки своей.
– Андрей, – позвала девушка.
Робко так, будто долго собиралась. Хотя почему будто? Минуты две ходила, решалась. Ба, да ведь это Серафима Голубева! Некрасиво с ней вышло, мой косяк. Впрочем, что жалеть о том, что случилось? Но сейчас мне размазывание по щекам слез видеть хочется еще меньше. Поэтому я максимально нейтрально ответил:
– Привет, Сима.
– Мне с тобой поговорить надо.
– Слушай, ну сказано уже все…
– Я не про это. – Голубева сейчас на диво спокойна, и можно даже подумать, что фурия, которая гонялась за мной у больницы, ее близнец. – Подвинься, не стоять же мне.
– Ну садись. – Я отодвинул чемоданчик Давида и освободил место.
– Слушай, помнишь, когда ты устраивался на скорую, я тебе говорила, что там мой родственник работает на седьмой?
– И? – Что-то смутно забрезжило на горизонте, какая-то догадка.
– Короче, я тогда пришла домой, ну, когда мы поругались… – Сима покраснела. – И мама заметила, что я немного расстроена…
Ох уж эти женские эвфемизмы! Приперлась домой вся в слезах и соплях, истерика до самого неба, и это называется «немного расстроена»! Что же тогда у нее идет за крупную неприятность? Атомная бомбардировка? Эпидемия чумы?
– И что же мама? – поинтересовался я.
– Она переживала за меня, и… я ей сказала, что случилось.
Голубевой надо идти работать не врачом, а в пропаганду. Все эти хлопки и подтопления с отрицательным ростом будут нервно курить в сторонке. Ее иносказания станут предметом зависти всех говорящих голов мира.
– И мама, конечно же, поделилась этой новостью со своим родственником, – закончил я.
– Да, дядя Лева… он тоже переживал за меня… Но ты не беспокойся, я ему скажу, что у нас все в порядке…