– А папа нам а-та-та не сделает? – Я открыл яблочный сок, что тоже стоял на столе, разлил пополам с мартини.
– Он добрый. Даже на твой счет поругался с мамой. Считает тебя очень перспективным!
– Даже так? М-м-м… Как вкусно… – Я попробовал стейк из хрюшки, он был замечательный. Нежный, умеренно прожаренный. Все как я люблю. Неужели Лиза так быстро изучила вкусы Панова?
Мы выпили за любовь, набросились на ужин. Не очень мне нравится мартини, но кислинка отечественного яблочного компонента слегка приглушила приторноватую сладость. Попутно девушка аккуратно пыталась выведать у меня всю подноготную со скорой, а заодно узнала и про Морозова. Гормоны, чтоб их. Надо было сначала в койку, а потом беседы вести.
У меня категорически не получалось держать рот на замке, хотя я понимал, что болтаю лишнее. Особенно про Томилину и хеликобактер пилори. Если с первой темы я смог соскочить, рассказывая под охи и ахи всякие страшные байки, то во вторую Шишкина вцепилась как клещ. Она, как и любой студент, добравшийся до пятого курса, знала назубок все теории возникновения язвенной болезни. И спиралевидных бактерий там не было. Все болезни от нервов, и только сифилис от удовольствия – вот и вся научная доктрина.
– Бактерия старая, ее обнаружили еще в прошлом веке, – просвещал я Лизу, – но есть одна засада: никто до сих пор не смог выделить культуру, чтобы изучить ее.
Ничего нового, человеческий кишечник – неизведанный край для микробиолога. Там до сих пор еще сотни три видов неклассифицированных бактерий. По той же причине: никто не в состоянии выделить. В принципе, рассказывать о самой хеликобактер можно без боязни, рядовое исследование.
– Я слышала, что много экспериментов делается на приматах в сухумском заказнике.
Я посмотрел на Шишкину. От мартини она раскраснелась, расстегнула пуговку на блузке, которая и так почти «взрывалась» от обширной груди. А ведь Лиза через папу вполне мне может сделать квоту в абхазском обезьяньем питомнике. Да, первый опыт, как это сделал Маршалл, следуя старинным традициям медицинской науки, придется на себе. А потом? Надо набирать статистику, доказательную базу. А если на первых порах теория не найдет массовых сторонников? Ведь сколько народу с этого себе карьеру сделало, не счесть.
– Да, питомник – это отличная идея, – согласился я. – Конечно, если мы сможем с Морозовым подобрать питательные среды и все-таки вырастить колонию бактерий.
– Как тебе вообще в голову пришла эта идея? – удивилась Лиза. – Кислая среда желудка убивает всю микрофлору.
– Всю, да не всю. Хеликобактер за миллионы лет эволюции адаптировалась для такой жизни. Мне надо было реферат написать по работе ЖКТ, – соврал я, – прочитал статью Морозова, и мне пришли в голову пара идей, как это все можно организовать.
– Если язва вызывается бактерией, и ты сможешь это доказать… – Девушка задумалась, принялась крутить прядь волос. – Это же меняет весь подход к лечению! Тут нужны не антациды, а какие-то новые антибиотики.
Ничего нового придумывать не надо было. В ход пойдет старый добрый висмут. От которого медицина уже успела отказаться. А еще можно предложить врачебному сообществу простой дыхательный тест определения хеликобактер. Это же будет отличным выходом на крупные фармацевтические компании, которые обеими руками ухватятся за такой замечательный бизнес. А заодно за его изобретателя.
Но ничего этого я говорить Шишкиной не стал. Подвинулся ближе к ней, положил руку на коленку. Подол платья пополз вверх, я поцеловал девушку в шею. Она вздрогнула, тяжело задышала.
– Если ты доела… И сыта…
– А как же десерт? Я еще наполеоны принесла…
– Потом. Все потом.
Всю последнюю неделю сентября я носился словно сидоровый стрекозел. Несколько раз бегал в бухгалтерию института – заключить договор на квартиру и внести деньги. Потом с Морозовым решали массу всяких мелких вопросов. Вся эта наука, наверное, состоит из кучи бумажек. Одна тянет за собой другую. Это просто ужас какой-то! А ведь дальше будет только хуже.
Познакомился с лаборанткой Афиной Степановной, крайне серьезной и скрупулезной дамой лет сорока. Профессионал высочайшего класса, конечно. С ходу все поняла. Стоило мне только заикнуться про возможную микроаэрофилию, как она тут же выложила мне на блюдечке программу работ с различными газовыми средами. И про ванкомицин в качестве средства борьбы с побочной микрофлорой только кивнула. Казалось, принеси я ей пробирку и скажи, что это бактерии с Марса, она спокойно запишет приход. И тут же предложит программу опытов для выращивания культуры, исходя из газового состава планеты и температуры на ее поверхности. Насчет длительности роста колонии я даже вставить ничего не успел. Афина сама мне сказала, что сроки надо смотреть по ходу работ.
– В принципе, здесь мне почти понятно, – подытожила она и впервые с начала нашего знакомства позволила себе что-то похожее на эмоции. – Удивительно, как вы, молодой человек, смогли так увлечь Игоря Александровича.
– Просто я умный и талантливый, – попытался я ввернуть шутку, которая так хорошо прошла с Томилиной. Но не получилось.
– Таких здесь много, – сухо ответила она. – Что-то иное. Ум у вас есть, насчет таланта я поспорила бы. Что-то вы знаете, чего не знают другие… Но думаю, мы сработаемся. Какой-то вы… основательный.
Мне даже немного не по себе стало. Эта женщина меня расколола за десять минут разговора о технических подробностях. Но ее замечание насчет Морозова обрадовало. Значит, все серьезно. А уж с этой Афиной… чувствую, горы свернем.
Я шел по коридору к выходу и вдруг неожиданно для себя начал напевать еще не написанную в этом мире песню о том, как мы просили знак, и он был послан. В точку. Про меня, не иначе.
– Слышал? Барин переводится!
Звонок Давида разбудил меня, когда я сладко спал после дежурства. А что будет после возобновления занятий? Там за литр коньяка прогулы не простят.
– Офигенная новость, конечно, чтобы из-за нее будить трудового человека. И куда?
– Вроде в харьковский мед. Говорят, дал на лапу, чтобы после начала занятий его перевели.
– Ну и скатертью дорога… – Я пролистал лабораторный журнал, который взял вчера у Афины. Надо бы сегодня сходить, подумать вместе.
– Так это ты постарался? Там, у Лакобы? – спросил Давид.
– Даже если так, есть претензии?
– Да нет, конечно. Так и надо этому говнюку! – Вдруг без всякой паузы и почти не меняя интонации он продолжил: – Мне тут билеты предлагают. На субботу, концерт в каком-то железнодорожном техникуме. Группа «Закат солнца».
– Вручную? – вспомнил я старинную хохму.
– Да, так. Слышал про них?
– Никогда, – честно признался я. – Шутка была такая, весьма древняя. В субботу я совершенно свободен. Сколько за билет?
– Рубль. Может, девчонок пригласить?
– Сам подумай: группа хрен знает какая, в этом техникуме вагон народу будет, толкотня и духотища. Я еще понимаю, на популярных – «Машину времени», «Аквариум», «Наутилус» какой-нибудь. А так… В ментовку загребут за неизвестных гавриков.
– Про последних не слышал. Откуда?
– Сам не знаю, – включил я заднюю. – У киоска звукозаписи кто-то спрашивал, я думал, новые какие-то. Ладно, «Закат» так «Закат». Рубль с меня.
Таких билетов можно изготовить примерно миллион штук, причем почти без усилий. Половинка открытки, мне досталась новогодняя. На обратной стороне – оттиск штампика, явно изготовленный из обычного ластика. Короче, степеней защиты – примерно ноль. Поэтому и билетов больше, чем считают организаторы. У распространителей тоже есть открытки и ластики.
На концерт я оделся попроще – испортят вещи в толчее, так хоть не обидно будет. Встретились с Давидом не на «Спортивной», откуда ехали, а на «Щербаковской», да еще и за час до начала. В ожидании я даже успел пофантазировать, за сколько до начала пришлось бы встречаться, если бы мы шли на, допустим, «Led Zeppelin». Хотя это даже теоретически невозможно. Буквально несколько дней назад Бонзо принял на грудь смертельные полтора литра, и группа кончилась. Интересно, а мог бы я повлиять на это? Ха-ха, три раза. Как? Написать письмо с адресом «Джону Бонэму, барабанщику, на деревню дедушке» и попросить его двадцать пятого сентября бухать поменьше? Или вот еще можно написать «Джону Леннону, Нью-Йорк». Так и так, мол, дорогой товарищ, но 8 декабря вас застрелит какой-то утырок на входе в дом «Дакота». Искренне ваш, доброжелатель. Вся проблема, что и тот и другой подобных писем получают десятки в день. И давно перестали обращать на них внимание. Остается только смотреть с печалью.
– Не спи, замерзнешь, – стукнул меня по плечу Давид. – А то стоишь, чуть не слюну пускаешь.
– Задумался о всяком. Вот как ты поступишь, если узнаешь, что убьют какого-то известного человека? Вот точный день и место, но в другой стране.
– Письмо написал бы! Или телеграмму послал, – выдал Ашхацава очевидный ответ, но через секунду, поняв глупость решения, добавил: – Только толку никакого…
Пока мы дошли до железнодорожного технаря в Кучином переулке, мой товарищ успел родить варианты спасения иностранных звезд в виде обращения в КГБ, написания писем счастья в полицию и проникновения через госграницу с целью помешать подлым убивцам самостоятельно. На этом и дорога, и конструктивные идеи кончились.
Как ни странно, но билеты наши никто не оспорил, и мы проникли вместе с другими ценителями прекрасного в местный актовый зал. Даже если бы мы были достаточно глупыми и попытались смотреть сидя, ни фига бы не вышло: народу в зале уже полно, большей частью подростки и студенты. Хотя вон совсем недалеко стоит крендель повышенной кучерявой лохматости, похожий на Макарандреича. Может, он и есть. А хлопец семитской наружности с намечающимися залысинами рядом с ним – Евгений Шулимович Маргулис, что ли?
Как ни странно, концерт начался почти вовремя. Кислород в зале еще присутствовал, а концентрация перегарного выхлопа типа «портвейн» в смеси с потом только достигла максимума предельно допустимой нормы и слегка щипала глаза. Вышли какие-то юноши числом четыре и начали громко, но не очень качественно исполнять неведомые мне песни. Про закат солнца, Нью-Йорк, Эдгара По и прочую фигню из серии «нас не понимают» и «надо быть самим собой».