И тут после очередного «пятнадцать» от парня дед ахнул: повесившаяся вдохнула самостоятельно. Красотка! Люблю тебя, сраная наркоманка! Я всех люблю, кто делает так, чтобы мне поменьше работать.
– Конгрэтс, – сказал я деду. – Шиз элайв… – И на всякий случай потряс кусочком кардиограммы.
Тут в коридоре зашумели, судя по всему, спецы приехали. К нам запустили одного врача без ничего, типа на разведку. Томилина подорвалась, быстро все рассказала, показала. Короче, пост сдан – пост принят.
Приезжий доктор важно кивал: дескать, ладно, не обосрались, все правильно, по инструкции. Ну а мы не гордые. Пусть кремлевские врачи с кучей оборудования везут реанимированную бабу в больницу, которая положена ей по рангу, а мы тут потихонечку соберемся да поедем.
Запустили фельдшеров, они в удивлении уставились на вены. Надо ставить капельницы, а куда?
– Под ключицу цельтесь, – посоветовал я цэкабэшным. – Там зайдет.
Позыркали на меня, послушались. А почему и не послушать, если это врачебная манипуляция?
Сижу, собираю сумку, никого не трогаю. Слышу, подошел кто-то. Смотрю, дед этот лысый, в очках, которого я «дышать» просил.
Короче, мне был преподан урок правильного изложения огромной благодарности на английском. Понял я не все, но мужик, похоже, искренне радовался. Вытирал платком слезы. Я, понятное дело, встал, произнес: «Донт мэншин ыт, ытс ауэ вок». Короче, порасшаркивались.
Потом очкарик пошел к Томилиной, даже приобнял ее. Засмущалась. Покраснела. И даже на меня глазками стрельнула. Смотри! Американец обжимается.
Вот так становятся героями. Кто качал девку до нашего приезда, кто будет лечить после – все будут забыты. А при нас задышала – и мы на коне. Молодцы, один укольчик сделали, командовать реанимацией начали, кардиограмму сняли. И, самое главное, принесли благую весть. Вот так всегда, по крайней мере в медицине. И ладно.
А лучше бы про нас тоже забыли. Никогда не любил именитых пациентов. От них не знаешь чего ждать. Помню, был случай, одного психиатра на вызове зарезали даже.
Праздник вокруг быстро становился чуждым нам. Спецы грузили повесившуюся на носилки, даже успели воткнуть в подключичку капалку. Лысый дед куда-то испарился, а нас заботливо под локотки повели на выход. Я притормозил еще раз проверить на случай забытых предметов, ампул, но буквально на пару секунд.
Томилина тоже остановилась и спросила у сопровождавших нас неулыбчивых клонов майора Пронина, как бы получить паспортные данные спасенной. Не любопытства ради, а карты вызова для. Положено так: напиши на бланке, кого спасал. Ей что-то буркнули вроде «Потом узнаете» и поволокли к выходу. Ничего страшного, надпись «Неизвестная» тоже прокатит. И возраст приблизительно, а вместо адреса – место вызова.
– Пиши, Джулия Хаммер, – прошептал я на ушко Томилиной на лестнице.
– Это точно?
– Точнее некуда. Когда приехали, говорили же.
– А я и забыла, представляешь?
Из машины даже не отзванивались, поехали сразу на базу. Ибо на часах без совсем немногих минут восемь, смене конец. Елена села в салон, в мое козырное кресло, а я поехал впереди.
Уже и речку пересекли, выехали на Профсоюзную, и тут Елена меня по плечу постучала. Повернулся, а она посмотрела на Харченко, махнула рукой: мол, потом. Передумала, значит. Может, внезапно в туалет захотела?
На подстанцию мы заехали с эскортом. Оказывается, всю дорогу нас сопровождала неприметная «тройка» цвета слегка обесцвеченной бриллиантовой зелени. Из машины выбрался бравый молодец, судя по суровому виду, из той трехбуквенной организации, которая не ГАИ, и сразу обрадовал нас:
– Ни с кем не разговаривать, через минуту – в кабинет заведующего. Всем… – добавил он, пристально глянув на Мишу. Потом вздохнул, вытащил красное удостоверение. Со знаменитыми буквами. КГБ СССР.
У водилы нашего, в отличие от меня, телепатический модуль работал как надо, так что он слегка смутился и был готов произнести классическое «А я чо, я ничо», но чекист умчался вперед, причем так уверенно, будто проработал здесь примерно лет двадцать. Хотя проект типовой, был на одной подстанции – считай, побывал на всех.
В сортир, кстати, ломанулся Харченко, видать, предстоящая встреча затронула какие-то тонкие струны его души. А Томилина потащила меня в пустую курилку и прошептала мне на ухо:
– Глянь!
В правой ладошке, протянутой ко мне, лежал перстень. Мужской. Вроде и простой, но очень солидный. Я не специалист ни разу, но сдается мне, что золото с платиной. И камнем, белым и прозрачным. Наверняка циркон или топаз светлый, бриллиантов такой величины поди не бывает.
Я взял находку и бездумно провел по стеклу, прикрывавшему пожарный щит. Раздался скрежет, и я понял, что испортил казенное имущество царапиной. Мысли в голове сразу приобрели исключительно матерное содержание, а память угодливо подсовывала сюжеты фильмов, в которых люди после крупных находок попадали в еще более крупные неприятности.
– Где? – только и смог спросить я. Тоже шепотом.
– В кармане халата, после гостиницы, – ответила Елена.
– Доктора, вы где? – раздался голос Миши, обретший чрезвычайно довольный оттенок. – Зовут нас там.
– Молчи, – успел я шепнуть Томилиной.
Мы выбрались из курилки и пошли наверх. Сумку с кардиографом я оставил возле аптеки, предупредив, что потом сдам, и бросился догонять свою начальницу.
Уже подходя к кабинету Лебензона, я понял, что ювелирное изделие до сих пор проходит испытание потовыми выделениями с кожи моей левой ладони. И в последнюю секунду успел сунуть его в карман брюк.
За столом заведующего сидел тот самый гаврик из «жигуля». Хозяин кабинета отсутствовал.
– Давайте знакомиться. Я – лейтенант Комитета государственной безопасности Власов.
Мы так и остались стоять у двери – проходить и присаживаться никто не предложил. Власов посидел, попытался с помощью взгляда сдвинуть с места шариковую ручку, потом будто встрепенулся и сказал, показывая на стулья у стены:
– Не стойте, товарищи, присаживайтесь. – И продолжил почти сразу: – Берем ручки, бумагу, – он дал нам по листу сероватой писчей бумаги, – и пишем…
Короче, кому-то, кого впишут после, нам даже должность не сказали, мы торжественно пообещали, что ни словом, ни действием, ни мыслью не выдадим того, свидетелями чего нам пришлось быть сегодня утром. А если вдруг, то предупреждены об ответственности за разглашение… Пятнадцать лет расстрела, и каждый день до смерти по три раза.
Еще чекист изъял у Томилиной бланк вызова и сказал, что нигде она не была. И вообще вызова не было.
Надо было видеть лицо Елены. Она покраснела, уже открыла рот, и тут я наступил ей на ногу. «Молчи, скрывайся и таи…» Томилина на меня гневно обернулась, но все-таки справилась с собой, промолчала.
Рупь за сотню, этот крендель после нас пойдет собирать не только журнал вызовов, но даже черновик, на котором диспетчера одними им понятными символами предварительно записывают сведения.
Как опытные заговорщики, мы с Томилиной после смены пошли наливаться чаем и обсуждать случившееся. Не Власова и не наркоманку, конечно, а неожиданную находку Томилиной. В ординаторской было пусто, я плотно закрыл дверь, упал на продавленный диван.
– Надо вернуть кольцо! – твердо заявила Лена.
– Ага, и потом три дня будешь писать объяснительные, как оно к тебе попало, а потом ходить к этим деятелям как на работу, доказывая, что ты не слон. А взамен они начнут требовать, чтобы ты информировала их о своих знакомых.
– Да как ты можешь? Я никогда…
Сейчас мне прилетит. Томилина просто вспыхнула от гнева.
– Ага, а после того как Власов скажет, что придется тебя годика на три посадить за попытку кражи драгоценности у ценного для нашей страны иностранца, задумаешься.
Я зачастил, но это сработало.
– Нет, не так сделаем. Ты где нашла кольцо?
– В кармане, вот здесь… – Она полезла в сумку и вытащила свернутый халат. – Я его в стирку несу.
– В каком?
– Правом, я еще полезла…
– Открывай. – Я вытащил из дипломата бумажник и вытряхнул кольцо в карман халата. – Я спиртом его протер, отпечатков ничьих нет.
Так что если дернут даже сейчас, скажешь, что в карманы не лазила, что там лежит, не знаешь.
– А если не… – спросила Елена и замолчала.
– То спрячешь так, чтобы никто не нашел. И пусть лежит. Нечего такую вещь пытаться продать, допустим, или в ломбард сдать. Потому что не успеешь ты отойти от ювелира, который тебя еще и обманет на оценке, как попадешь в руки ментов. Или бандитов. И неизвестно, что хуже.
– А ты у себя спрятать можешь? – спросила она. – У себя я как-то… Боязно… такая вещь…
– Потом все. Пойдем, домой тебя провожу.
Вот чем хороша работа на скорой: все трудятся, а у тебя выходной. Бывает и наоборот, но это уже не плюс. Поэтому я легко согласился, когда Томилина пригласила меня к себе. Не в первый раз, опять же.
Та встреча с компанией любителей бардовской песни оказалась не единственной, мы еще пару раз заваливались к ней после дежурства. Ко мне Елена почему-то ехать не хотела. Бзик у нее был такой. Звонила, говорила, как хочет встретиться, но не ехала. А к себе пригласить не могла из-за родителей.
Очно я их не видел никогда, только на фотографиях. Внешне они производили впечатление людей простых и неприхотливых – везде на снимках или землю копают, или в состоянии «советский турист у брезентовой палатки». Кем они у нее работали, я не спрашивал, а Елена не рассказывала. Как и о своем неудачном замужестве тоже. Выделила меня в отдельную нишу своей жизни и никуда из нее дальше не выпускала. Меня это не обижало, наоборот, очень даже устраивало. Вот если бы начала на замужество намекать, тогда пришлось бы думать.
Но вот как зашли мы в прихожую, так я сразу и понял, что сегодня все не так. Елена, похоже, тоже. Стрельнула в меня глазками, суетливо поправила челку. Как же, не удивишься тут, если надеялся на пустую квартиру, а из кухни выходит мама. Лет пятидесяти с солидным хвостиком.