Несколько раз буксир причаливал к берегу в маленьких деревнях и поселках, и многим семьям приказывали выгружаться. Казалось, что определять нашу дальнейшую судьбу разрешили нашим охранникам. Никто не интересовался нашим мнением, да мы ничего и не могли сделать, столкнувшись лицом к лицу с безжалостной властью. Конечно, мы пытались понять, на основании чего отбирались люди и почему их высаживали барж в разных местах. Но в решениях и в действиях функционеров НКВД трудно было найти какую-либо логику.
Ландшафты становились суровее и мрачнее. Создавалось впечатление, что оставшихся на баржах людей решено было наказать суровее всех за преступления, которые никто из них не совершал. После Якутска нас охраняли без особой строгости: было очевидно, что никто не рискнет бежать в этих диких местах.
На девятый день нашего пути из Якутска, шестнадцатого августа мы прибыли в поселок Быков Мыс, что в дельте реки Лены, у моря Лаптевых. Около четырехсот человек были высажены здесь. То, что мы увидели на берегу, показалось нам еще страшнее, чем то, что мы видели раньше. Здесь не было ни пристани, ни домов. Плоскодонные баржи, на которых мы плыли, подтянули почти вплотную к берегу, и по наскоро сбитым сходням люди стали выгружаться.
Над узкой полоской берега нависал крутой обрыв из многолетнего льда, прикрытого тонким слоем почвы. Все вокруг — грязно-серого, коричневого и черного цвета. Ни деревьев, ни кустарников, ни травы. Ничего живого. Шел дождь.
Вот какое, оказывается, наше место назначения, вот куда мы ехали двадцать четыре дня.
И опять, как и раньше, мы выгружались из баржи последними, и опять нас обокрали. Мужчина с баржи, который помогал переносить багаж на берег, не упустил случая и в суматохе украл самый ценный мешок с теплыми пальто, ботинками, шерстяным нижним бельем и другой одеждой. Пропажу обнаружили, когда мы сошли на берег, а баржу прицепляли к буксиру. И опять ничего нельзя было поделать.
Мы стояли на берегу небольшими группами. Никто не знал, куда нам идти и что мы будем делать в этой забытой Богом дикой местности. Мы чувствовали себя затерянными и одинокими. Пароход с двумя баржами поплыл дальше. Много наших друзей осталось на этих баржах. Мы еще долго махали им с берега, пока караван не скрылся из виду.
Конец Земли
Мы продолжали стоять на берегу, осматриваясь в надежде найти какие-нибудь дома или другие сооружения как доказательство, что место это обитаемое. Через некоторое время подошли несколько человек и среди них офицер НКВД Куриганов, бурят по национальности. Этот суровый низкорослый Куриганов говорил хриплым голосом, свидетельствовавшим об одной и самой главной его страсти: потреблении большого количества алкоголя.
Вдали, у берега стояла большая баржа, которая, как мы подумали, села на мель. Куриганов, показав именно на эту баржу, сказал, что мы будем жить там. Но прежде, чем попасть в «отель», мы должны вымыться в бане. Выстроившись цепочкой, мы стали подниматься вверх по склону к бане. Когда дошли до нее и увидели, что она собой представляет, мы поняли, что если до сих пор у нас не было вшей, то теперь они обязательно будут.
Короткая беседа с главным банщиком, десятирублевая купюра, и мы получаем справку о том, что семья Рахлиных, состоящая из троих взрослых и двоих детей, прошла санобработку. Теперь мы настолько чистые, что нам можно подниматься на борт тысячетонной баржи, которая на неопределенное время станет домом для нас и четырехсот других ссыльных.
В трюме мертвого корабля — люди разных национальностей: примерно сто семьдесят литовских евреев, немцы из Ленинградской области, карелы с советско-финской границы и литовцы. Нам указали на верхнюю полку широкой двухъярусной кровати в большой «общей спальне». Здесь нам предстояло жить и спать. На нижнем ярусе размещалась другая семья. Все вокруг напоминало муравейник. Больные, грязные, измученные люди были собраны в темном, тесном и душном помещении. Казалось, это — врата ада, и нас охватил ужас. Наверху в деревне на стене одного из домов мы видели плакат: «Благосостояние людей — самая главная задача партии». Ясно, что это к нам не относилось. В задачи партии, провозгласившей счастливое будущее для всего человечества, не входило создание хотя бы мало-мальски сносных жилищных условий для каких-то ссыльных.
Для приготовления пищи на четыреста человек использовались две бочки, которые топились дровами. На них мы могли что-то приготовить для детей и вскипятить чайник. И больше ничего, поскольку к этим так называемым плитам стояли длинные очереди, и готовить нужно было очень быстро. Если кто-то задерживался у плиты, то сразу же начинались жалобы и крики стоящих сзади.
Таким образом, решилась наша жилищная проблема по крайней мере на ближайшие несколько недель. Теперь нужно искать работу.
Нас всех мучил вопрос: почему власти решили отправить нас сюда? Не потому ли, что Алтайский край слишком хорош для таких, как мы? А может быть, сослав нас к Северному Ледовитому океану и полностью отрезав от внешнего мира, они обезопасили себя? Или же им просто была нужна рабочая сила? Едва ли существовал определенный ответ на эти вопросы.
Ссылку в Быков Мыс мы восприняли, как дополнительное наказание. В арктических районах работали люди со всего Советского Союза. И хотя в большинстве случаев это была трудная работа, не все могли получить ее. Сначала желающих работать на Севере обязывали пройти медицинскую комиссию, и только самые сильные и здоровые могли рассчитывать на то, что с ними заключат договор. С другой стороны, для работающих здесь много льгот: высокая зарплата, длительный отпуск, бесплатный проезд на отдых в южные районы страны. Кроме того, мужчины, работающие на Крайнем Севере, освобождались от воинской обязанности.
Однако все эти критерии отбора никаким боком не касались депортированных, и никто не обращал внимания ни на возраст, ни на состояние здоровья, ни на пол. У нас вообще не было никаких прав, и мы не могли обжаловать решение властей.
Естественно, возникал вопрос: зачем проводить такие грандиозные операции, включая конвоирование, организацию и планирование? Неужто только для того, чтобы привезти физически слабых мужчин, женщин и детей в места с невероятно суровым климатом? Ведь на выполнение этих задач затратили столько времени и средств.
Но не стоит искать логику там, где дело касается решений и действий советских властей. Наиболее приемлемое объяснение — нехватка рабочей силы для ловли и обработки рыбы.
Дельта реки Лены богата рыбой. Здесь в больших количествах водятся лососевые, осетровые и многие другие виды. Уже в течение многих лет в стране ощущалась нехватка продовольствия, но проблема стала особенно острой, когда началась война. Требовались срочные меры, и рыбным ресурсам отводили важную роль в обеспечении населения продовольствием.
Теперь и мы должны были участвовать в ловле, обработке и транспортировке сибирской рыбы.
Вскоре стало ясно, что наших сил для этого недостаточно. Только немногие мужчины могли выполнять тяжелую физическую работу в таких суровых климатических условиях. Вскоре среди депортированных начались болезни, и за короткий срок многие умерли. Похороны стали самым частым поводом, когда люди собирались вместе. Простые гробы, сколоченные из грубых досок, опускались в узкие могилы в вечномерзлую землю.
Только десять процентов людей из нашей группы работали рыбаками, еще пятнадцать — занимались засолкой и укладкой рыбы в огромные деревянные бочки. Некоторые вязали и чинили сети. Все это выглядело совершенно абсурдно. В Алтайском крае многие из нас работали в сельском хозяйстве, и всем нравилось, как мы работаем. Наш труд там был гораздо более плодотворным, чем здесь. Но вместо того, чтобы и дальше получать выгоду от нашей работы, нас выслали за несколько тысяч километров, где наш труд не имел большой ценности. В Министерстве рыбного хозяйства в Москве, возможно, решили увеличить объем вылавливаемой рыбы. Но из-за недостатка рабочей силы они не могли этого сделать и обратились в НКВД. В ведении этой организации к тому времени оказались громадные трудовые резервы. И вот «идеальное решение» проблемы: использовать депортированных. Тем более, что всесильный НКВД мог переместить нас в любую часть Союза.
Так и случилось. Из Алтайского края, провезя через всю страну, с юга на север, и превратив в толпу больных и истощенных людей, нас доставили на пустынный северный берег. Мы никогда не узнаем, были ли ответственные за наше перемещение удовлетворены результатом, и получили ли они то, что хотели. Для нас же эта пересылка стала трагедией.
Нам пришлось жить в таких первобытных условиях, какие было трудно представить. Быков Мыс — это маленький выступ суши, отделяющий дельту Лены от моря Лаптевых, кусочек вечной мерзлоты, покрытый тонким слоем почвы. Страшная, холодная и враждебная окружающая среда, где нет ни птиц, ни животных, ни сколько-нибудь заметной растительности. Лишь тундра, покрытая мхом и лишайниками. На два месяца наступала полярная ночь, когда все окутывала сплошная темнота.
Для нас эти «ночные дни» были особенно тяжелыми. До порта Тикси — около сорока километров. Лишь только там есть больница и средняя школа. Зимой — пурга, снежная буря, которая бывает только в Арктике. Снегом заносит дома, и, пока метет по несколько дней подряд, нельзя выйти на улицу. В такое время мы были полностью изолированы от мира.
За все время, пока жили в Быковом Мысе, мы не ели ни картофеля, ни лука, ни вообще каких-либо овощей. От такого питания люди слабели, у некоторых началась цинга. Мы не знали, как долго пробудем здесь. Нам не на что было надеяться, и в самые черные дни нас одолевал страх, что нам никогда не удастся вырваться отсюда. Дружеские отношения и дух солидарности среди депортированных — вот то единственное, что освещало наше мрачное положение.
Часть Быкова Мыса выходила на север, в сторону Ледовитого океана, другая часть — в залив, где размещались государственные склады и отделение рыбозавода. На рыбозаводе перерабатывали то, что сдавали рыболовецкие совхозы и бригады. Рыбу солили и укладывали в деревянные бочки, которые хранились до начала навигации на реке Лене, до первой недели июля. Конторы, рыбозавод и мастерские по ремонту снастей располагались на холме. Здесь работали мужчины и женщины, которые по состоянию здоровья не могли заниматься рыболовством.