орые, согласно генеральной установке, должны оплатить все расходы на прием.
Суд согласился с моими аргументами и претензию сельпо отклонил. Селекционная станция одержала победу. Руководство было очень довольно моим успехом, и в качестве награды мне разрешили купить в столовой два литра сливок. И, как напоминание о визите вице-президента Уоллеса, у нас на столе появилось множество вкусных блюд, приготовленных Рахиль из этих сливок.
Позже я стал постоянным представителем селекционной станции во всех судебных разбирательствах.
Часто случалось, что коровы, принадлежащие частным лицам, ломали заборы, проникали на поля и поедали посевы, что сводило научные исследования на этих полях практически к нулю. Ущерб исчислялся не одним десятком рублей, и владельцы коров должны были выплачивать компенсацию и довольно крупный штраф. Когда они отказывались платить, что случалось довольно часто, дело передавалось в суд.
Надо сказать, что в то время молоко на рынке стоило очень дорого: от двадцати до двадцати пяти рублей за один литр. Так что владельцы коров могли через рынок компенсировать финансовые потери. Добавлю к этому, что двадцать рублей — большие деньги. (Для сравнения: моя месячная зарплата составляла приблизительно сто двадцать рублей.)
Каждый год на станции готовили отчет о научно-исследовательской работе. Его надо было предоставлять в пяти экземплярах, которые Климов отвозил в Москву, в Министерство сельского хозяйства. Последний срок — 15 января. В конце декабря секретарша Климова отпечатала только четвертую часть отчета и к своему ужасу обнаружила, что кончилась копировальная бумага. А без нее — никуда. Ведь если оставшуюся часть доклада перепечатывать пять раз, то никак невозможно уложиться в оставшееся до отъезда время.
Климов, который ни при каких обстоятельствах не мог опоздать в Москву, вызвал меня. Я пришел нему в кабинет, и обеспокоенный директор рассказал о ситуации, объяснив, что я должен поехать в Якутск и за любые деньги достать необходимое количество копирки. Мне вручили письмо в Министерство торговли Якутии и выдали огромный тулуп, поскольку моя внезапная, но очень ответственная командировка пришлась на самое холодное время года, когда температура понижалась до минус пятидесяти. Кроме того, для выполнения этой специальной миссии мне выделили большой грузовик с молодым шофером по фамилии Егоров. И мы отправились в Якутск.
Приехав туда, мы зашли к моему близкому другу Элику Рахмилевичу: дом его был как раз по дороге, ведущей в центр города. Когда Элик узнал о моей миссии, он весьма скептически отозвался о ней, сказав, что не верит, что мне удастся достать копирку. Между прочим, со мной там приключился небольшой казус, который позже мне показался довольно забавным. Когда мы уже прощались, я сказал Элику, что хочу в уборную, и спросил, как туда пройти. Элик рассмеялся и сказал, что это, к сожалению, невозможно, поскольку его уборную… украли. Вероятно, доски, из которых это сооружение было сделано, пошли на растопку. Но при этом добавил, что будет рад проводить меня в соседскую уборную, которую, чтобы не украли, охраняет огромный злой пес. Этот маленький абсурдный случай добавил еще один штрих к тем нелепейшим ситуациям, в которых мы порой оказывались. Как мы смеялись потом над собой!
После встречи с Эликом я вплотную занялся поиском копирки. Сначала я пришел к начальнику отдела в Министерстве торговли, но он не смог помочь мне. Походы по магазинам и складам также не дали никаких результатов. Уже после обеда я пошел в Министерство сельского хозяйства, куда должен был передать образцы семян с селекционной станции. Меня проводили к агроному, которого я знал, так как он часто приезжал на станцию. Он обратил внимание на мой изможденный вид и уныние и спросил, что случилось. Я рассказал ему всю историю, после чего он предложил: «А напишу-ка я записку своему брату, может быть, он чем поможет».
И вскоре в огромном тулупе и на большом грузовике я уже мчался на другой конец города — с запиской к брату агронома.
Незадолго до этого, демобилизовавшись, этот приветливый человек вернулся из Германии. Не могу сказать, почему и каким образом, но у него оказалась копирка. Может быть, он ее в качестве трофея привез домой с войны, зная, что она всегда в дефиците. Во всяком случае, он спросил, сколько листов мне нужно. Я попросил сто. Он дал мне их, получил за них двести рублей, и мы оба остались довольны сделкой.
Нас уговорили взять попутчика до Покровска — женщину с маленьким ребенком на руках, директора яслей. Я уступил ей место в кабине рядом с шофером, а сам забрался в кузов и, закутавшись в тулуп, устроился в углу со стороны кабины водителя.
Примерно на полпути на обочине стоял небольшой дом, который дорожниками использовался в качестве стоянки. На подъезде к этому дому мотор грузовика вдруг начал чихать. Однако до стоянки мы все-таки дотянули. Егоров объяснил, что в бензин попала вода, которая превратилась в мельчайшие плавающие льдинки.
Он вылил бензин из бака, и, чтобы избавиться от льдинок, профильтровал его через кусок войлока. И хотя Егоров выполнял такую процедуру не первый раз, он случайно намочил руки бензином, а при сильном морозе это очень опасно. Пока Егоров вел машину, он не обращал на это внимание. Только потом заметил, что отморозил пальцы. Мы кое-как доехали до Покровска, где его руку осмотрел врач. Обморожение оказалось настолько серьезным, что Егорову дали больничный лист. Несколько недель он ходил с забинтованными руками, а после, когда бинты сняли, снова сел за руль.
Так завершилась миссия «Копировальная бумага». Она прошла не без сложностей, но успешно финишировала, и я снова стал героем дня на селекционной станции.
В Советском Союзе дети начинают ходить в школу с семи лет. В Быковом Мысе Шнеур и еще трое детей обучались частным образом. Все они получили знания в объеме первого класса начальной школы. В Якутске Шнеур пошел во второй класс, но из-за болезни и продолжительного лечения в больнице большую часть учебного года пропустил, и на селекционной станции снова пошел во второй класс.
Гарриетту мы отдали в детский сад — небольшой и хороший. Воспитатели были люди очень опытные. Они относились к детям с большим вниманием и интересом, и мы не беспокоились за Гарриетту. В детском саду детей кормили три раза в день.
Теперь, когда дети стали старше, я начала думать, где и как найти работу. Проблема состояла в том, что по-русски я говорила все еще не очень хорошо. Дома мы продолжали разговаривать по-немецки, даже с детьми. Думаю, мы говорили по-немецки потому, что не хотели терять ощущение другого мира, который все еще где-то существовал. Да, так уж люди устроены, что не теряют надежду даже в самых безнадежных и отчаянных ситуациях. Надеялись и мы, что наша депортация когда-нибудь закончится, и нам разрешат уехать из Советского Союза. Тогда, может быть, мы попадем в Данию или в какую-нибудь другую страну, где детям пригодится знание немецкого. А о том, чтобы научить детей говорить по-датски, я даже не думала. По-датски говорила только я одна и, без сомнения, детям было бы трудно выучить три разных языка сразу. Израэль тоже не говорил на языке той страны, куда я попала в раннем детстве: он знал только несколько слов.
Однажды я решилась пойти к Климову и попытаться объяснить ему, что я хотела бы тоже работать. Климов просиял, когда я вошла к нему в кабинет, и внимательно слушал меня, пока на ломаном русском языке я излагала ему свой план. Он посмеялся над моими ошибками, но главное, что он понял меня, и я вышла из его кабинета с письмом, адресованным директору детского сада с просьбой принять меня на работу в качестве сменного воспитателя. Я была счастлива. Это было именно то дело, о котором я думала и которым хотела бы заниматься.
Моя работа с детьми и общение с другими воспитателями привели к тому, что мой русский язык стал заметно лучше. И после трех лет жизни в Сибири, я, наконец, стала более тесно общаться с русскими. Я стала понимать, о чем они говорят, их мир, мысли и чувства. Мы встречались и проводили время с разными людьми, которые были гостеприимны и доброжелательны. Они даже соперничали друг с другом, приглашая нас в гости, поскольку для них тоже было интересно пообщаться с такими «странными птицами», как мы. Люди с Запада не часто посещали эти суровые края.
Глубокое впечатление на меня произвело то, каким образом русские женщины создают уют в таких примитивных жилищных условиях, насколько они при таких ограниченных средствах изобретательны в приготовлении потрясающе вкусных блюд. Особенно хорошо у них получались пирожки с разными начинками: с мясом, рыбой, ягодами или капустой. Одна из наших соседок — пожилая, мудрая женщина Анна Семеновна Макрыгина была мастерским кулинаром. Она дала мне много хороших советов и рецептов, некоторыми из них я до сих пор пользуюсь. И Израэлю, и детям очень нравилось, когда я что-нибудь изобретала на основе рецептов Анны Семеновны.
Война шла к завершению, и, возможно, поэтому в предвкушении победы и грядущего мира день революции 7 ноября 1944 года праздновался с таким размахом. До этого ничего подобного мы не видели. В празднике принимали участие исключительно все, и у всех было много выпивки и много еды — разные пирожки, мясные и рыбные блюда, салаты, и, естественно, соленые огурцы и квашеная капуста. Самый популярный напиток — бражка, нечто вроде домашнего пива, но в отличие от пива, с очень высоким содержанием алкоголя, невкусного и неаппетитного, тускло-коричневого цвета. От бражки быстро пьянели, а похмелье наступало очень тяжелое. Так что люди пили бражку не потому, что этот напиток нравился им, а для того, чтобы опьянеть.
Нашим детям нравилось на селекционной станции. У Шнеура появились друзья, с которыми он играл. Он пристрастился к чтению книг. Ему было уже восемь лет, Гарриетте — четыре года. Трудно было достать игрушки для Гарриетты: в магазинах Покровска их не продавали. У нее была старая тряпичная кукла-морячок, которую мы привезли из Литвы, и с ней она любила играть. Из старых тряпок я нашила ей маленьких куколок, и этих игрушек ей вполне хватало, чтобы создавать свой сказочный мир, в котором она пребывала долгие часы.