Я часто читала и рассказывала сказки детям и так же, как и на селекционной станции, мы снова стали играть в нашу старую фантазерскую игру, глядя на пламя и тлеющие угли.
Самуэлю, когда он стал постарше, эта игра тоже очень понравилась. Мы подолгу сидели, глядя на огонь в печи. Я пересказывала старые сказки, показывая на различные фигурки, появляющиеся на тлеющих углях и в языках пламени.
Дни шли за днями, время тянулось медленно, без каких-либо крупных событий и испытаний для нас. Мы были счастливы, что выжили. Приходилось нелегко, особенно в конце месяца. Экономили на всем, чтобы дотянуть до зарплаты, но это не всегда удавалось. Особенно мне запомнились два события, когда ситуация оказалась просто критической.
Это было в середине лета 1951 года. Израэль страдал от приступов малярии и не вставал с постели. К концу месяца у нас не осталось ни копейки. Мы в буквальном смысле оказались нищими: в доме ни хлеба, ни масла, ни сахара. Не знали, что делать, поскольку занять денег не у кого. И были уже в полном отчаянии, когда Израэлю пришла в голову блестящая идея.
Как и все работающие советские люди, мы являлись владельцами государственных облигаций. Каждый год у работников высчитывали примерно месячную зарплату и вместо денег выдавали эти долгосрочные облигации. Операция эта была якобы добровольная, поскольку деньги, которые государство получало таким образом, шли на развитие и укрепление советского общества.
Израэль предложил мне взять все наши облигации и сходить в сберегательный банк, чтобы проверить недавно выпущенный тираж выигрышей и погашения. Ведь могла же хоть одна облигация из того количества, что мы имели, выиграть. Я с недоверием отнеслась к этой идее. Однако никакого другого варианта у нас не было. Я взяла облигации, и мы с Самуэлем пошли в банк. Один из сотрудников банка помогал мне проверять облигации. Он был дружески настроен и я чувствовала, что он понимает нас и относится с симпатией. Мы проверили уже почти всю пачку облигаций, и я потеряла надежду, утешаясь мыслью, что изначально шанс выиграть маловероятен. И вдруг мужчина, помогавший проверять облигации, подняв руки, воскликнул: «Вы выиграли! Вы выиграли пятьсот рублей!» Я не поверила своим ушам. Но когда сопоставили номер на облигации с напечатанным в списке, я поняла, что это правда. Радость неописуемая. Самуэль, которому в то время было четыре года, и тот понял, что произошло что-то чудесное, и радовался вместе со мной. Мы поспешили в ближайший магазин за продуктами.
Кроме хлеба, масла, картофеля, сахара и чая, купили консервы и многие другие продукты. За терпение детей в предыдущие дни, чтобы порадовать их, я купила немного шоколада.
Поскольку я и не надеялась, что хотя бы по одной из наших облигаций мы получим выигрыш, я не взяла сумку, и нам не в чем было нести накупленное. В магазине я одолжила авоську, но туда вошло не все. Тогда продавщица дала мне металлическое ведро, куда и положили остальные продукты. Так мы и шли с Самуэлем. Он держался за ручку ведра, помогая мне нести его. С блестящим металлическим ведром, наполненным до верха разными продуктами в одной руке, и полной авоськой в другой, я торопилась домой, с трудом скрывая радость. Даже по покровским меркам у меня был очень странный вид в тот день, но я чувствовала, что это — триумфальное шествие. Когда мы вернулись домой, нас встретили, как героев. Мы быстро приготовили поесть, и этот день стал большим праздником в нашем маленьком доме.
Второй эпизод произошел шесть месяцев спустя, как раз перед Новым годом. После революции все религиозные праздники вычеркнули из официального советского календаря. Рождество и рождественскую елку отменили. Вместо этого появилась новогодняя елка, чтобы уж совсем не лишать людей радостей в самое темное время года. Новый год теперь сделали праздником, у которого были все признаки и традиции Рождества, хотя этот праздник никак не был связан с чем-то религиозным. Ёлки наряжались так же, как и рождественские, — цветными стеклянными шарами, мишурой, гирляндами и бумажными игрушками. Санта Клаус, который по-русски называется Дедом Морозом, тоже приносил детям подарки. Дни перед Новым годом были такими же суматошными, как и перед Рождеством в Дании. Все были заняты подготовкой к празднику, наряжали елки, вырезали украшения, покупали и заворачивали подарки и, естественно, готовили праздничные угощения.
Каждый год большой новогодний праздник устраивали и для детей в школе. Дети одевались в забавные костюмы, все танцевали, играли и, конечно, с нетерпением ждали приезда Деда Мороза. Он заходил с большим мешком за плечом, в котором для каждого находился подарок. Первый раз Саму-эль принимал участие в этом празднике. Когда Дед Мороз подошел к нему с маленьким мешочком конфет, Самуэль ужасно испугался. Он закричал во весь голос и вцепился в меня, всем своим видом показывая, что не хочет, чтобы Дед Мороз приближался к нему. Он успокоился только тогда, когда разочарованный Дед Мороз с большой белой бородой и густыми белыми бровями ушел беседовать с другими, более разумными детьми.
Позже все ходили вокруг елки и пели разные песни. Детям все это очень нравилось, и они ликовали.
Теперь, когда снова приближались новогодние празднества, возбуждение охватило и наших детей. Подготовка шла везде. В каждом доме что-то вырезали, склеивали, и дети говорили только об этом. Лишь в нашем доме все было спокойно, потому что мы не праздновали Рождество. Правда, празднование Нового года не имеет ничего общего с религиозным праздником, но, тем не менее, мы ассоциировали это с чем-то, что не согласовывалось с нашими еврейскими традициями. Наряженная елка, как бы она ни называлась — рождественская или новогодняя — не могла быть в еврейской семье. Мы объяснили детям, почему у нас не может быть новогодней елки, и они смирились, хотя пока были маленькими, им, возможно, это трудно было понять. Однако они всегда принимали участие во всех праздниках, проводимых в школе, вместе со всеми.
Но в тот год Гарриетта и Самуэль умоляли поставить елку дома. Они хотели украсить ее и танцевать вокруг нее. как это делалось в каждом доме. Они продолжали просить елку, и, в конце концов, мы уступили, пообещав сходить за ней в лес вместе с ними.
За два дня до Нового года мы сходили в лес, нашли елку, спилили ее и торжественно принесли домой. Дети прыгали от радости и сразу же стали готовиться к новогоднему празднику. Они что-то вырезали, клеили, украшали елку каждый на свой лад и были просто счастливы. Мы с Израэлем относились к этому со смешанными чувствами, но не укоряли детей, потому что в нашей тоскливой и серой жизни и так было мало радостей. К тому же, несмотря на все попытки дотянуть до конца месяца, мы снова оказались без денег, и нам не на что было купить продукты к праздничному столу.
Я умудрилась придумать очень скромную еду: жареную картошку, квашеную капусту, ржаной хлеб и компот из мороженой брусники. Увы! Радость ожидания праздника испарилась, как роса под солнцем. В таких обстоятельствах праздника не получалось и не могло получиться. Когда мы молча сели за стол с нашей скромной едой, то наряженная новогодняя елка в углу оказалась не к месту, она была лишней. Я поняла, что сделала ошибку, согласившись поставить ее. Теперь она — безмолвный свидетель трагикомической ситуации, в которой мы оказались. Сразу же после Сочельника мы выбросили елку, а на следующий день Израэль получил зарплату, и мы облегченно вздохнули. С тех пор у нас дома никогда не было ни новогодней, ни рождественской елки.
С тех пор, как я получила первое письмо из посольства Дании, прошло много времени. В 1947 году я первый раз отправила из Якутии послание моей семье в Копенгаген. И только через несколько месяцев почтальон принес ответ, который я так долго и с таким нетерпением ждала. Письмо было от мамы и моего брата-близнеца Айзика, которые сообщили мне все о нашей семье. Позже я связалась и с моей сестрой Добой, жившей в Швеции, в Гетеборге. Конечно, наша переписка была не регулярной, так как письма шли очень долго, несколько месяцев, а иногда и вовсе терялись в дороге. Я не могла написать обо всем, что хотела, и каждый раз должна была находить какие-то «обходные обороты», но такие, чтобы родственники поняли настоящее положение дел. Письма от моей семьи и наши контакты с посольством Дании стали той спасительной нитью, которая давала нам надежду, что в один прекрасный день мы уедем из этой чужой страны и вернемся в мир, к которому принадлежали.
Но иногда наша надежда на возвращение становилась призрачной. «Холодная война» была в самом разгаре, и никакого намека на то, что советское руководство намерено изменить статус депортированных и разрешить им вернуться домой. И тем не менее после первых писем в посольство мы стали искать возможность, чтобы выбраться из Советского Союза и соединиться с нашей семьей в Дании. После обмена письмами, началась наша борьба за возвращение домой. Мы не догадывались о разочаровании, унижении и моральных пытках, через которые нам придется пройти в предстоящие годы.
Переписка с моей семьей обернулась еще одним благом для нас. Через некоторое время мы получили первую посылку от моей сестры Добы, которая какими-то путями из Гетеборга умудрялась помогать нам. В основном она посылала одежду. Некоторые вещи мы носили сами, а некоторые продавали и тем самым поправляли наше шаткое финансовое положение. В последующие годы ее посылки играли очень большую роль в нашей жизни.
Они, как и письма, тоже приходили не регулярно, но каждый раз, когда мы получали сообщение, что на почте нас ждет посылка, это был праздник. Как мы радовались, открывая посылку! Обычно это были большие мешки, сшитые из очень крепкого материала. Мы все стояли вокруг обеденного стола, на котором лежала посылка, и ножом или ножницами распарывали швы на мешке, а потом выкладывали содержимое на стол. Тут были платья и костюмы для взрослых и для детей. Все восхищенно рассматривалось, и сразу же обсуждали, что оставить себе, а что продать. Иногда в карманах жакетов ил