Глава 28
Первому из больных или брошенных матерью ягнят было труднее всего. Со временем старую конюшню на ферме Коулов переоборудовали под загон для больных овец, чтобы изолировать их от здоровых животных. Малышей вскармливали вручную, а долгие часы в ожидании хозяев они проводили в темноте и холоде, прислушиваясь к отдаленному блеянию стада.
Первый ягненок пытался сосать края старого холодильника, стоявшего в углу. Детеныш укладывался спать рядом с инструментами или старым корытом.
У остальных шанс еще был, а вот первые выживали редко.
Ребекка ухаживала за ними с самого детства: грела молоко, разводила смесь, шла в загон и часами сидела с новорожденными ягнятами, и днем, и ночью. Кормила их, слушала блеяние, давала малышам имена, хотя многие в итоге умирали. Выживших вскоре отправляли в общее стадо, а некоторые все равно ее помнили. Заслышав, как Ребекка несет еду, выбегали вперед остальных, подставляли голову, чтобы она погладила их, выпрашивали морковку в качестве угощения. Некоторых из них не пускали на убой.
На территории «Родной фермы» стояли три сводчатых хлева, несколько коровников и жилой дом, которые соединялись неприметными проходами, заваленными пластиковыми коробками. Если бы зимой ветер не гулял сквозь щели в старых кирпичах, если бы вокруг всего живого и мертвого не роились мухи, в некоторых коробках сохранились бы воспоминания. Тут лежали старые дневники еще тех времен, когда юный Альберт Коул мечтал стать пожарным или врачом, а также записные книжки дочери и стопка открыток, которые пятилетняя Ребекка дарила ему на день рождения, День святого Валентина и Рождество. Встречались в коробках и предметы, взявшиеся непонятно откуда.
Именно поэтому ферма была не просто землей. Здесь с детства осталось много мест, где Ребекка чувствовала себя как дома.
Канава, в которой она проводила время в компании собак и игрушек.
Сломанные качели в саду недалеко от маминого кабинета – они провисели там всего одно чудесное лето.
Палисадник, где Ребекка сама сажала растения, пока там все не разрушили.
Второй хлев, куда однажды в возрасте четырнадцати лет она пошла кормить овец.
Стоял март, было ужасно холодно. Снег шел каждый день, поля завалило сугробами. На ферме готовились к рождению ягнят. Почти всех овец разместили вплотную в трех загонах, для остальных соорудили наружный вольер из металлической сетки. По ночам ворота в нем запирали. Здесь снег надолго не задерживался, он оседал на крышах, таял от тепла овечьих тел, однако животные все равно погибали от холода, случались выкидыши. Численность стада шла на убыль.
Братьев и сестер у Ребекки не было, мать остановилась на одном ребенке.
Как-то утром девочка вышла на улицу, думая, что хлев уже открыт. Она собиралась разбить корочку льда в ведрах с водой, наполнить кормом корыта. Ребекка спешила вырваться из дома. Двери хлева, однако, были закрыты. Еще не рассвело. Внутри, под ржавой металлической крышей, старые обваливающиеся коридоры переплетались в лабиринт.
Отец внимательно смотрел на овец в уличном загоне. Услышав шаги Ребекки, он обернулся и приложил палец к губам.
Она подошла ближе и оперлась на металлическое ограждение. Через пару мгновений девочка увидела, что привлекло внимание отца.
Среди сотни втиснутых в загон овец стояло другое животное, чуть выше остальных.
Его присутствие беспокоило овец, и они пытались держаться от него подальше. Существо замерло и глядело прямо на заметивших его людей.
Это был олененок. На месте двух выпуклостей на его голове однажды появятся рога.
– Месяцев шесть, не больше, – прошептал отец.
– Что… – Ребекка помолчала и спросила чуть тише: – Что нам делать?
– Его мать наверняка где-то неподалеку. Если еще жива.
Сбоку от девочки с забора упала глыба снега. Она не вздрогнула, а лишь повела плечами.
– И что мы теперь…
– Ты уже спрашивала. Хватит твердить одно и то же, Бекка.
– Но ты…
– Что? – Отец посмотрел на нее, приподняв брови. – Что еще?
– Ты не ответил на мой вопрос, – пробормотала она. – Поэтому я и спросила еще раз.
Он скривился и перевел взгляд на олененка.
– Как он попал сюда, а? Что думаешь?
Ребекка глянула на оленя, затем на дверь хлева.
– Может, мы заперли его тут с вечера?
Отец покачал головой.
– Или он уже был здесь? Наверное, спрятался за…
– Нет, – перебил фермер.
После этого они надолго замолчали. Сбитая с толку, Ребекка отошла от заграждения, решив осмотреть хлев. Зашагав по направлению к дому, она остановилась перед выходом – где же олененок мог пролезть? Потом обратила внимание на хлипкую внешнюю дверь, через которую сама только что зашла в хлев. Ребекка была уверена, что вчера ее запирала.
Девочка повернулась к отцу и увидела, что тот внимательно на нее смотрит.
– Так же, как и мы. – Ребекка снова подошла к воротам. – Он попал сюда через дверь.
Отец кивнул.
– Но… зачем? Он перепрыгнул через ворота и попал в огороженный проход. Зачем лезть в загон к овцам? Почему просто не остаться в хлеву? Неужели он не испугался?
Олененок немного успокоился, но не сводил взгляда с Ребекки и ее отца.
– Ему было холодно и одиноко, – сказал фермер. – Это и толкает животных на такие поступки.
– Что ты собираешься с ним делать?
– Здесь ему оставаться нельзя.
– Почему?
– Мало ли, чем он болен. Дикие животные разносят всякую заразу. – Отец вздохнул и взглянул на дочь. – Пойдем обратно в дом, выпьем чаю.
– Но мы же еще не покормили овец.
– Ничего, потерпят.
Два дня назад мать Ребекки заставила ее раздеться. Девочка не завела пса на ночь в дом. Она постоянно все забывала.
Он дрожал от холода, Бекка.
Снимай кофту, Бекка.
Снимай кофту.
– Мама, не надо…
Снимай штаны.
– Пожалуйста, мам…
Холодно, правда? Вот и ему было так же холодно.
– Мне очень жаль…
Тебе жаль? Не может быть.
Ты не умеешь сочувствовать.
Встань тут.
Мать ушла в хлев, и через несколько секунд из свернутого кольцами шланга потекла вода.
Ребекка стояла на ветру без кофты и без штанов.
Ее трясло, а мать все не возвращалась.
Вода подбиралась к ее босым ногам.
– Нет, нет, нет, нет… – забормотала девочка. – Нет, нет…
Она дрожала и плакала, а матери все не было.
Мимо время от времени проезжали машины, но никто не остановился. До самого горизонта тянулись поля, по которым ползли тени облаков, сменяемые лучами света.
Вода залила ее стопы, и Ребекка обмочилась. По всему телу прошла неудержимая дрожь.
Никто не выключил воду, однако из шланга, который понемногу разматывался, ее тоже не окатили. Девочка тряслась и рыдала, обхватив себя руками, но не могла пошевелиться. И потом еще долгие месяцы Ребекка не могла понять, почему она не сдвинулась с места, почему позволила сделать с собой такое.
Об этом случае они никогда не говорили. Одобрил ли отец наказание? Знал ли вообще о том, что задумала его жена? Ребекке оставалось только гадать.
Зато потом мать была с ней добра. Какое-то время.
Когда они обнаружили олененка и после этого вернулись в дом, мама Ребекки приготовила чай, и всей семьей они посмотрели скучный документальный фильм, который как будто специально сняли для скучного воскресного утра. Отец сказал, что сегодня сам займется овцами, а дочь пусть отдыхает, а то вид у нее вроде как нездоровый. Мать возразила, мол, с ней все в порядке, но девочка все равно осталась дома, хоть и не по своей воле.
Мама приняла лекарства, таблетки от сердца.
Она всегда говорила Ребекке, что надо хорошо питаться и делать зарядку, иначе будет такой же больной, как и ее мать. Позже девочка узнала, что мамины проблемы со свертываемостью крови никак не связаны с питанием. Они вызваны совсем другим.
Ближе к вечеру Ребекку послали в хлев – достать горох из морозилки.
Овцы стояли и в крытом, и в уличном загоне, небо постепенно темнело. Олененок исчез. Корыта для воды были наполнены, а те, что для еды, пустовали. Овцы едят очень быстро.
Ребекка взяла замороженный горох, пошла обратно в дом, но вдруг услышала какой-то шум.
Обернулась – никого.
Зашагала дальше, и вот снова этот скрежет, уже громче. Точно, это ведь звук какого-то инструмента из папиной мастерской.
Ребекка прошла мимо пластиковых и металлических емкостей, детских ведерок, старой газонокосилки, развалившейся на три части, рядом с которой валялся еще и чемодан. Заглянула в открытую дверь: отец стоял к ней спиной, на нем был фартук, вся поверхность рабочего стола застелена брезентом. Он не слышал ее шагов, а может, слышал, но не отреагировал.
Он отложил инструмент, и Ребекка увидела, что на столе лежит тело животного. С каждой стороны от фермера свисали по две ноги, покрытых чем-то красным и влажным.
Ребекка подошла ближе.
– Пап, что ты…
Он на мгновение замер.
– Что ты делаешь? – Она не могла разглядеть, что происходит.
– Почему ты не дома? – спросил он, не оборачиваясь.
– Мама отправила меня за горохом.
В подтверждение девочка подняла вверх пачку гороха, хотя отец не смотрел в ее сторону. Через пару секунд она покраснела и опустила руку, затем перевела взгляд на стол. С животного сняли шкуру.
– Пап?
Он повернулся, и Ребекка увидела, что на месте головы остался всего лишь обрубок.
Отец отрезал ему голову. Ну естественно.
Так всегда делают, когда убивают оленя.
День 3
Глава 29
Ребекка вернулась ночью, дверь была открыта. Полицейские наконец-то забрали лошадиные головы и уехали с фермы.
В прихожей хранили грязные сапоги, дождевики, наполнитель для кошачьего туалета и корм для хомяка, коробки со сломанными и давно забытыми вещами. Еще тут лежала брошюра от городского совета и несколько запечатанных писем.
– Ты не закрыл дверь! – крикнула она, но отец не отозвался.
Ребекка стянула с себя резиновые сапоги, подпрыгивая на одной ноге на соломенном коврике. Сквозь грязное окно заметила, как мимо фермы по неосвещенной дороге прогрохотал грузовик.
Снимая флисовую куртку, девочка вздрогнула от боли. Всю правую руку, от плеча до запястья, покрывала жуткая сыпь. На подсыхающих ранках образовалась черная корка. Ребекка уже мазала руку кремом. У нее и раньше появлялось воспаление, то после окота у овец, то после контакта с сухим молоком. А однажды к веку прицепился огромный клещ. По сравнению с этим сыпь – пустяки.
Она направилась прямиком в ванную, заперла дверь. Сбросила с себя грязные вещи и наконец-то встала под струю воды. Все тело ломило. После душа хотя бы перестала кружиться голова.
Ребекка посмотрела на себя в зеркало и увидела торчащие ребра. Она заметила их еще пару дней назад – так странно. Она долго считала себя толстой. Конечно, ей говорили, что это не так, но чужим словам нельзя верить без доказательств. И вот наконец о чудо, – после нескольких месяцев диеты кожа обтянула кости. Ребекка позволила себе съесть лишнего только на день рождения, а выпирающие ребра все равно не исчезли.
Черт, не взяла чистые вещи. Выглянула в коридор – никого, кроме дурацкого кота Тоби, – и побежала в свою спальню и снова закрылась. Высушила свои мышино-русые волосы. Может, покрасить их? В темно-каштановый, почти черный, как у новой ветеринарши. Или в какой-нибудь другой. А вдруг ей не пойдет? Она и без этого кажется странной.
Одеваясь, Ребекка вспомнила про змею, которую видела утром. Про шум машин, что разъезжали тут весь день, про шуршащие колеса.
Она немного поиграла за компьютером, древним и медленным даже по устаревшим стандартам ее семьи.
В игре ее героиня влюбилась, а все благодаря тому, что Ребекка сделала за нее правильный выбор, следуя инструкциям на специальном сайте. Она играла в эту игру уже в десятый раз. Питер тоже ее проходил. Он редко покупал игры, обычно просто смотрел записи прохождения, как и многие другие.
Последний раз Ребекка виделась со своими друзьями несколько месяцев назад. Если, конечно, их все еще можно называть друзьями, если Питеру и всем остальным есть до нее дело.
Необязательно быть собой. Не нужно принимать все переживания близко к сердцу, не нужно расстраиваться из-за своих и чужих поступков. Можно просто притвориться или забыть обо всем. Можно думать так, как тебе захочется, ведь это всего лишь мысли, а мысли всегда выдуманы. Сознание – та же фантазия. Пусть жизнь будет полна разных историй.
Вот чему ее научила мать.
Ребекка потеряла голову в этих играх без живых людей, в безликих сообщениях. Потеряла себя в размышлениях.
Она очень долго считала себя толстой. Думала, что ее слишком много, да и другие так говорили. Однажды она спросила об этом у Питера, вдруг он считает иначе, а он лишь смутился и сказал, что не знает.
В дверь постучали – пора ужинать.
В коридоре снова пусто, только белый пушистый кот лежит и облизывается. Когда Ребекка прошла мимо, он вскочил и убежал.
Ели в гостиной. На ужин была оленина, из плохо прожаренного мяса сочилась кровь. Отец хвалился и друзьям, и малознакомым людям, что он вегетарианец, а потом все равно ел мясо. Такая вот шутка, хотя Ребекка до сих пор не понимала, что в ней смешного.
Сама она почти не притронулась к еде.
Отец слизал с усов капли кровавой подливки. На овощи никто не обращал внимания. Они молча смотрели новости, интервью с политиком перебивал лишь скрежет ножей по тарелкам.
– Разве это не тот самый случай, когда говорят: «Либо делом займись, либо заткнись»?
– Ну, прежде всего, эта фраза звучит довольно противоречиво и даже рискованно, если речь идет о выражении демократических ценностей. Когда люди отдают свой голос на выборах, это еще не значит, что дебаты окончены. Законы меняются, чиновники врут, так что иногда народ сам не знает, чего хочет, или, что еще хуже, пытается использовать государственные институты власти для собственной выгоды. В истории демократии полно тиранов и демагогов, которые пришли к власти вполне законными способами, поэтому не стоит забывать…
Отец внезапно переключил канал. Он всегда щелкал пультом без спросу, даже еще при матери.
Ребекка все еще потела после душа. Какая-то странная простуда. И мясо не помогло.
Она сделала глоток воды и постаралась забыть о болезни.
На экране телевизора появился мужчина в черном костюме, он сидел за столом в темном помещении, а напротив него – непонятный всклокоченный человек. Похоже на детективную драму, хотя что-то здесь явно не так.
– Мне нужно домой.
Мужчина в костюме лишь молча смотрел на своего пленника.
– Это надолго?
Мужчина в костюме достал пачку сигарет и специально положил ее на стол.
– Можно, я закурю? Будете?
Пленник кивнул. Мужчина прикурил и затянулся.
– Зачем меня сюда привели?
– Расскажите, как прошел ваш день.
– Нет.
– Что, простите?
– Я хочу узнать, зачем меня сюда привели.
– Любите шахматы? – поинтересовался мужчина, внимательно глядя на арестанта, и смахнул с сигареты пепел.
– Нет, играл всего пару раз. А вы?
– Нет.
Какое-то время оба молчали, а потом мужчина спросил:
– Почему вы так спешите домой?
– Все спешат, разве нет?
У Ребекки опять закружилась голова. Она допила воду, коснулась лба – холодный и липкий.
В коридоре замяукал кот.
– Ты его покормил?
Отец кивнул, не сводя глаз с телевизора. За весь день он не сказал почти ни слова, лишь одобрительно или недовольно хмыкал в ответ.
Кот заметил остатки еды на тарелках и начал с притворным равнодушием осторожно подбираться к столу, однако Ребекка раскусила его замысел и убрала посуду.
Телевизор мигнул.
Выходя из гостиной, Ребекка едва заметно улыбнулась коту и поймала его взгляд – он был явно расстроен тем, что не получил объедков.
Продолжая размышлять о своей жизни, о лошадиных головах, закопанных в землю глазами вверх, девочка прошла на кухню, и ее сердце остановилось.
Глава 30
Запах дыма доносился даже до третьего этажа. Пиджак и брюки Джорджа комом лежали в углу.
Насморк не прекращался. Почти весь день Джордж провел в пижаме, переодеваться не было сил. Хотелось есть. В голову лезли мысли о мертвечине.
Потроха подпекаются на солнце, бургеры, свинина, сосиски. Немного пива и вина.
На улице как раз достаточно тепло для барбекю. Куда теплее, чем обещали в прогнозе. Вот так ноябрь. Самое время жить.
Все собрались во дворе: его жена, его друзья и их спутницы, а также знакомые, которых нельзя не пригласить, иначе они обидятся. Они ели и пили, кто-то болтал, кто-то курил.
Джордж собирался сам жарить мясо. Это всегда было его обязанностью. Да и мало кто из этих засранцев приглашал его к себе домой, иначе бы он давно подхватил сальмонеллёз.
– Может, отменим? – спросила Шелли через пару часов после того, как они проснулись. Она всерьез волновалась из-за этой его простуды. Купила ему лекарства, заварила чай. Ведь он не просто так взял больничный, правда? Зачем отпрашиваться с работы, если ты здоров и намерен устроить барбекю? Джордж пытался объяснить, что слегка преувеличил свою болезнь в разговоре с коллегами, но жена все равно ему не поверила. И к гостям его не пустила.
На всякий случай Шелли со своим братом запекли мясо в духовке, ведь, несмотря на хорошую погоду, барбекю в ноябре – дело рискованное. Потом еще немного поджарили на огне, чтобы получилась хрустящая корочка.
Джордж повторял, что с ним все в порядке, но супруга не унималась.
– А что у тебя с руками?
– А что с ними не так? – поморщившись, переспросил Джордж, сидя за кухонным столом.
– Почему они все красные?
– Такая у меня работа, Шелли.
– Хочешь сказать, твои руки выглядят нормально?
– Да. – На самом деле они ужасно болели. Дельце на ферме выдалось не из легких, и даже перчатки, которые его заставил надеть Алек, особо не помогли. – Ладно уж, веселитесь без меня. Пойду полежу.
– Уверен?
– Абсолютно.
Шелли нахмурилась.
– В чем дело? – поинтересовался Джордж.
– Ни в чем, – тихо ответила она. – Просто я не хочу, чтобы ты на меня злился.
– С чего бы мне злиться? – натянуто отозвался он, изображая невозмутимость.
– Ну хорошо. – Шелли улыбнулась ему. – Тогда отдыхай.
И вот он устроился в комнате среди аккуратно сложенных стопок нестиранной одежды, похожих на ритуальные пирамидки из камней. Такие можно увидеть где-нибудь в поле или на пустоши.
Ладони жгло, голова раскалывалась.
Стакана с водой рядом не было. Можно зайти в ванную и налить из-под крана, только вот ни тело, ни разум Джорджа не слушались.
Он задернул шторы и лег на кровать в надежде, что все скоро пройдет само. Поставил будильник на телефоне, выделив себе несколько часов на сон – если все-таки удастся заснуть, что маловероятно.
На заставке мобильного у Джорджа была фотография с их свадьбы. Они с Шелли вместе уже пятнадцать лет, и он ни разу не менял этот снимок, загружая его на каждый новый телефон.
На электронную почту пришло письмо – достали запись с камер видеонаблюдения на побережье за тот вечер, когда запускали салют и убивали лошадей.
Если завтра ему будет лучше, то он посмотрит.
Джордж перевернулся и, ощутив жжение в глазах, закрыл их.
На той ферме, полной ржавых обломков, он умудрился чем-то порезаться. Смазал руки заживляющим кремом и спрятал ранки от жены под длинными рукавами пижамы, чтобы лишний раз ее не волновать.
Надо просто хорошенько отоспаться, и все пройдет.
Джордж уснул, стараясь не обращать внимания на солнечные лучи, проникающие в комнату сквозь щель между занавесками.
Барбекю во дворе подходило к концу, как и последний теплый день года, хотя гости еще не разошлись. С десяток человек продолжали болтать и жарить на костре зефир. Никто не замечал, как роящиеся вокруг комары крадут их кровь. Пищащие шарики, накачанные первой положительной, четвертой и богатой инсулином третьей группой, не мешали собравшимся смеяться и улыбаться. В темноте кто-то открыл бутылку холодного пива, держась в стороне от огня.
Одна гостья показывала всем фотографии своего нового дома. Фиона собиралась переехать поближе к Лондону, чтобы чаще видеться с родными. Именно такой причиной обычно все объясняли свой переезд, боясь, что иначе тебя сочтут полным неудачником.
– Гнездо опустело, – сказала Фиона. – Теперь, когда дети разъехались, а Ричард умер, в доме живут лишь призраки прошлого.
Ее муж умер в прошлом году от инсульта, а до этого долго боролся с эмфиземой. Ричард был старше, и не сказать, что они особо любили друг друга, но без него ей стало одиноко.
– Иногда возникает такое чувство, что и детей у меня больше нет, – продолжала Фиона. – Конечно, я прекрасно знаю, где они. Один живет всего в получасе езды, и все-таки кажется… как будто их я тоже потеряла. Как будто они меня ждут. – Она взяла свой бокал и улыбнулась. – Извините, это все из-за вина.
– Только не забывай про меня, когда уедешь. Будем поддерживать связь, – предложила Шелли.
Фиона лишь едва заметно улыбнулась в ответ.
– Мы тоже думали перебраться в дом поменьше, но так и не решились. Очень уж нам здесь нравится.
Фиона кивнула и через пару мгновений добавила, не отрывая взгляда от костра:
– Я всегда говорила, что перееду поближе к детям, если он умрет первым. А знаешь, что он планировал сделать, если сначала умру я?
– Что?
– Попутешествовать. – Она вздохнула и выдавила улыбку. – У него был ирландский паспорт.
По дороге в сторону центра пронеслась машина, явно нарушая скоростной режим.
– И куда он хотел поехать?
– В Ирландию, естественно. – Лицо Фионы дрогнуло.
– Почему именно туда?
– Он никогда там не был, – ответила Фиона, и в этот момент кто-то открыл заднюю дверь.
Заметив обеспокоенные лица гостей, Шелли обернулась и увидела, что во двор вышел Джордж.
– Ты почему не в постели? – вскрикнула она и побежала к нему.
Он был весь потный.
– Джордж?
Он сделал шаг вперед и упал, ударившись головой о кирпичную стену пристройки. Из раны потекла кровь.
– Джордж?
Джордж не отзывался. Он лежал на земле с закрытыми глазами.
Глава 31
– Я люблю тебя, – прошептал фермер, и в пойманном им взгляде, так похожем на взгляд закопанных в землю лошадей, отразилось все, что произошло с его землей, с его жизнью.
У Ребекки из головы по-прежнему шла кровь. Той же кровью на кухне был запачкан угол столешницы, о который она ударилась, когда упала.
Отец повез ее в больницу.
По дороге девочка ненадолго приходила в себя, пыталась что-то сказать, но слов он не разобрал.
Ее мысли переполнялись воспоминаниями.
Она бормотала что-то про черную повозку, однако отец ничего не понял.
Лошадь со взмыленной шеей тяжело дышала, раздувая ноздри.
Она с трудом опустила голову в узкое ведро с водой. «Интересно, каково это – смотреть на мир глазами лошади, когда он разделяется на две отдельные картинки по обе стороны от тебя?» – подумала Ребекка. Было жарко, градусов тридцать. Лошадь весь день катала людей туда-сюда по пляжу в черной повозке, на месте извозчика сидел немолодой мужчина.
Майкл расчесывал черную гриву лошади, гладил ее по шее.
– Скоро поедем, – сказал он.
Ребекка кивнула.
– Мало кто катается в одиночестве.
Ребекка ничего не сказала в ответ. Она залезла в повозку, села на потрепанное полосатое сиденье и стала смотреть, как волны накатывают на берег, затем отступают.
Когда они тронулись, извозчик даже не обернулся. Он ласково называл свою лошадь по имени – Энни.
– Это подарок мне на день рождения, – пробурчала девочка.
– А, вот как. – Майкл продолжал смотреть вперед. – Тогда с днем рождения.
Ребекка снова кивнула.
– Чего ты хочешь больше всего на свете?
– Тебя.
– Я и так у тебя есть.
– Все равно.
– Скажи, чего ты хочешь. Чего ты действительно хочешь?
Они ехали все дальше и дальше, мимо зала игровых автоматов, мимо кафе и заброшенных отелей. Добрались до старинных белых домов, которые когда-то стоили целое состояние, и до других разрушенных зданий, где теперь никто не бывал.
Вот старый кинотеатр, один из первых в стране.
Фасад подпирали четыре лжекоринфские колонны, похожие на высохшие стволы деревьев. Фронтон был не треугольным, а плоским, как сама крыша. Сверху, там, где древний храм обычно опоясывал мраморный бордюр, изображающий богов, сцены сражений и историю человеческих страданий, остались одни лишь буквы, да и то не все.
ИМ… Р
Окна и двери забиты досками.
Издалека кто-то снимал Ребекку на камеру. Было жарко и солнечно, и в поднимавшемся от тротуара мареве она едва могла разглядеть его. Ребекка вдруг подумала, а не больно ли лошади идти по горячему асфальту? Она где-то читала, что собаки иногда обжигают себе лапы. Может, лошади не такие нежные существа.
Ребекка снова глянула на человека с камерой и помахала ему. Он не пошевелился.
Извозчик тоже заметил незнакомца и спросил:
– Это кто такой?
– Он заплатил за катание. Это его подарок.
– А сам почему с тобой не поехал?
– Боится, – ответила Ребекка, выдавливая улыбку.
– Боится лошадей? – усмехнулся Майкл.
– Возможно.
Они поехали дальше.
Отец потом забрал ее из города. Ребекка сказала, что встречалась с друзьями. Изначально планировали, что за девочкой заедет мать, но она опять слегла – и по-прежнему отказывалась вызвать врача. Уже в который раз.
– С днем рождения, – сказал отец. – Хорошо погуляла?
Дома ее ждал торт с маленькими овечками из крема, отец сам приготовил. Хотел сделать сюрприз, но Ребекка уже видела его, когда доставала что-то из холодильника в хлеву.
Ее не покидали мысли о лошади.
– Можно мне записаться на езду? – спросила она.
– В смысле?
– На уроки верховой езды.
Отец вздохнул.
– Зачем тебе это?
– Я не…
– Спроси у матери, – сказал он, и на этом разговор закончился.
Естественно, у матери Ребекка спрашивать не стала.
Небо потемнело. Мир проплывал мимо.
Воспоминания ушли. В голове стало пусто.
Как только они попали в больницу, Ребекка закашлялась.
Отец уехал, не сообщив никому, что оставляет дочь одну, не сказав, когда вернется. Он думал о ферме, о том, как все начиналось. Думал о полях, о том полицейском, о болотах.
Тут бывают чудесные деньки, бывают такие прекрасные закаты, что аж слезы наворачиваются. Все кусочки головоломки, из которых состоит наш мир, сходятся воедино: солнечный свет, блеяние овец, которое эхом разносится по ветру, полевые цветы таких невероятных оттенков, что слов не подобрать. Он наблюдал за тем, как пляшут в небе птицы, как они кричат в камышах, подзывая друг друга. Он собирал оленьи рога и украшал ими стены дома.
Жена болела много лет – и телом, и душой. Ее никто не понимал, да и его тоже. Если б кто знал, на что он пошел ради них всех…
Фермеру казалось, что все считают его дураком, но он-то знал, в чем секрет жизни. От мыслей не отделаться. Они просто возникают у тебя в голове. Это такая же неотъемлемая часть существования, как погода, как солнце и мороз.
Он заплакал и прибавил газу.
Решил поехать в свои поля и побыть там в одиночестве.
Увидит ли он когда-нибудь жену, свою Грейс? Она всегда соответствовала своему имени, которое означает «милосердие». Соответствовала ему и в горе, и в радости.
Простят ли они друг друга за все, что сделали?
Фермер скрылся в камышах, и его поглотила жуткая темнота.
Глава 32
Солнце село в Илмарше, окрасив небо в бледно-красные оттенки. На такой равнинной местности, как здесь, ничто не мешало лучам струиться вдоль горизонта: ни низкие здания, ни живые изгороди, ни брошенные тракторы, ни люди. Когда видишь один лишь свет, мир заметно меняется.
В машине играло радио. Стало совсем темно.
– Можно выключить? – попросил Саймон.
Алек специально начал громко подпевать.
– Ну пап…
– Ладно, ладно. – Он выключил радио, и какое-то время тишину прерывал лишь ровный шум колес.
Саймон ехал сзади, рядом с ним лежал рюкзак. После школы сын был в гостях у друга в одной деревушке, далеко от города.
– Проголодался?
– Немного.
– Тогда купим что-нибудь по пути домой, хорошо?
Сын промолчал.
– О чем задумался?
Саймону было восемнадцать, и вел он себя, как и любой другой подросток, довольно странно. Достаточно взрослый, чтобы скрывать какую-то часть своей жизни от отца, но при этом все еще его ребенок.
Как вообще разговаривать с парнем, если он задает вопросы, на которые у Алека нет ответов?
– Мне вчера кое-что приснилось, – наконец заговорил Саймон.
– Все мы каждую ночь видим сны, так устроен наш мозг. – Алек ухмыльнулся сыну в зеркало заднего вида.
– Не каждую, – возразил он, не улыбнувшись в ответ.
– Ты просто не помнишь.
– Можно я уже расскажу про свой сон? – В голос Саймона закрались непривычные нотки.
– Конечно. – Алек снова глянул в зеркало. – Я просто хотел сказать, что сны мы видим чаще, чем нам кажется. Интересно, правда? И на самом деле мы не знаем…
– Пап.
– Извини. Рассказывай.
– Не хочу.
– Будешь дуться?
Саймон отвернулся.
– Ну хватит, я просто пошутил. Расскажи, что за сон.
– Нет. Все равно он был какой-то дурацкий.
Дорожный знак сообщал, что до Илмарша осталось двадцать пять миль. Населенные пункты здесь такие разрозненные, словно отрезанные друг от друга. Полчаса езды на автомобиле – это еще недалеко. В Лондоне все совсем по-другому.
Вскоре они проехали мимо «Родной фермы», и свет фар отразился в трепещущих на ветру белых навесах. Их уберут через пару дней, как только окончательно удостоверятся, что в земле не осталось никаких важных улик.
– Как дела в школе? – спросил Алек.
– А можно вернуть радио?
Машина наполнилась тихими голосами, рассказывающими о пробках на дорогах далекого города. Вид за окном не менялся на протяжении многих миль.
– Саймон?
– Да?
С тобой точно все хорошо? Извини, что я от тебя отдалился.
– Что хочешь на ужин?
Сын задумчиво смотрел в окно, и через какое-то время Алек повторил свой вопрос.
– Что, прости?
– Можем купить рыбу с картошкой фри или кебаб, что захочешь…
– Фри подойдет.
Дорога стала ухабистой, ее не ремонтировали уже больше года.
– Я знаю, в чем дело, – вдруг сказал Алек, пытаясь разрядить обстановку. – Это все из-за какой-нибудь девчонки?
– Пап…
– Ха, так и знал! И как ее зовут?
– Нет никакой девчонки.
– Ну конечно. – Он посмотрел в зеркало – кажется, Саймон покраснел. – Встретил ее в той поездке? – Сын не отвечал. – Что ж, надеюсь, ты меня с ней как-нибудь познакомишь.
Если захочешь о чем-то поговоришь, не стесняйся, ладно? Я всегда рядом.
– Мой сон… Мне снилась мама.
Алек тоже иногда видел ее во сне и потом много об этом думал.
Никто о таком не предупреждает, но, когда теряешь человека, на твоих снах это не отражается. Ты по-прежнему видишь его, как будто он все еще здесь. Однако глубоко внутри ты знаешь правду. И мозг, сам не понимая, что творит, показывает тебе ту часть ушедшего человека, что живет в тебе.
Ведь в итоге все мы оставляем друг другу воспоминание, которое складывается из общего опыта, из всего хорошего и плохого, что вы пережили вместе. И это воспоминание, в отличие от самого человека, еще долго не умирает.
– Мне она тоже снится, – отозвался Алек, глядя вперед, на дорогу.
– Знаю.
Дальше они ехали в тишине. До города оставалось еще десять миль.
– В детстве я часто видел один плохой сон, – снова заговорил Алек.
– Кошмар?
– Вроде того.
– И что там было?
– Насколько я помню, это был единственный повторяющийся сон. Странно, правда? И никто не знает, почему так происходит.
Алек свернул с трассы налево.
– Я не сразу понял, что мне снилось.
Одной рукой он нащупал бутылку с водой и сделал глоток.
– В моем сне это выглядело… в общем, это был какой-то черный дом на вершине холма, весь в грязи. Так вот, не знаю, замечал ли ты, но я слишком часто мою руки, а в детстве было еще хуже.
Саймон молчал.
– В детстве я мыл руки по две-три минуты, тщательно оттирал все пальцы, в том числе и под ногтями. С возрастом стало легче, хотя я до сих пор терпеть не могу грязь.
Из-за облаков показалась луна.
– Во сне мы с твоей бабушкой ехали через город, возвращаясь домой то ли от ее подруги, то ли с пляжа… – Алек помолчал, рассматривая знаки на дороге. – Было темно и ужасно холодно, ветер раскачивал ресторанные вывески и сбивал с ног людей, выгуливающих собак… Глупость какая-то. Я смотрел в сторону моря, но ничего там не видел. Городок был вроде нашего, только покрупнее, поухоженнее.
В носу у Алека засвербило, и он громко чихнул.
– Будь здоров, – сказал Саймон.
Алек улыбнулся, и Саймон тоже.
– Интересно, почему мы все так говорим – «будь здоров»? – спросил Алек.
– И откуда это вообще пошло?
– Надо почитать, когда приедем.
Алек зевнул.
– Так что случилось во сне? Ты просто катался по городу с бабушкой?
– Во сне… Как я уже сказал, это был единственный сон, который все время повторялся. Мы ехали в машине, и на вершине холма я увидел здание… полуразрушенное черное здание, высокое такое. Я почти ничего не мог разглядеть, кроме нескольких сохранившихся букв, огромных грязно-белых букв… И при виде этого здания я становился сам не свой. – Алек почесал затылок. – Как только я замечал это здание…
Саймон очнулся и почувствовал на щеке что-то влажное. Коснулся лица и, хотя перед глазами все расплывалось, увидел, что рука вся в крови.
Попробовал выпрямиться. Хрустнувший палец пронзило болью.
– Что за… – прохрипел Саймон и сосредоточил взгляд на деревьях перед машиной, залитых светом фар.
Накренившийся автомобиль стоял на месте.
Водительская дверца открыта, отца нет. Спереди сработали подушки безопасности. Из-за них Саймон не заметил, что лобовое стекло все в трещинах и крови.
За окном темно, дороги вблизи не видно. Во время удара Саймона швырнуло вперед – ремень удержал его, но внутри все болело.
Они во что-то врезались.
Саймон распахнул дверцу и вылез наружу.
Издалека доносился едва слышный гул.
– Пап?
Каким-то образом их развернуло и занесло в поле. Где же дорога? Вокруг одна лишь грязь со следами шин, деревья и все то, что неподвластно глазу в темноте.
Саймон осторожно двинулся вперед. Его переполнял адреналин, голова кружилась, перед глазами все мелькало.
На земле перед машиной что-то хрипело.
– Пап, где…
Звук послышался ближе. Вой сирен.
Зверь лежал к нему спиной и надрывно кашлял. Длинное коричневое тело, сломанные рога.
Они сбили оленя. Это всего лишь олень.
Сирены завыли громче, совсем недалеко. Скорая помощь. Возможно, кто-то еще.
Наверное, их вызвал отец. Почему он не откликается?
А если вообще не откликнется?
Саймон обернулся и увидел сигнальные огни скорых. Перевел взгляд на оленя – тот почти не шевелился. Саймон сел на землю рядом с ним.
Скорые промчались мимо, и настала тишина. Только олень продолжал хрипеть и откашливаться:
– Кх… кх…
Глаза заволокло кровью и слезами. Как же давно он не плакал.
Саймон встал на колени и услышал из машины треск папиной рации.
Всем…
Глава 33
Купер проснулась в темноте. Сквозь хлипкие окна доносились вздохи моря, а в остальном – тишина. И за дверью в коридоре, и на улице. Сколько времени? Часы на стене не разглядеть. Будильник еще не звонил. Самочувствие отвратительное.
Превозмогая боль в руке, она потянулась за телефоном. На экране отображался входящий звонок с незнакомого номера. Ни мелодии, ни вибрации – она поставила его на беззвучный режим.
Уже за полночь. Купер проспала шесть часов.
Не услышала будильник.
Черт! Черт, черт, черт, ее ведь ждали в ветеринарном центре…
Она медленно привстала на кровати – шея и спина затекли во сне – и ответила на звонок.
– Ты когда-нибудь… – На линии что-то зашипело, и голос оборвался, хотя Купер, кажется, все равно успела его узнать.
– Алло? – сказала она, откашлявшись.
Снова помехи.
Их разделяло несколько миль, и за окном в волнах мрачного моря отражались древние звезды.
– Я да, – раздался наконец тонкий голосок Кейт. Непонятно, смеялась она или плакала. – Я слышала, как они кричали.
По темным улицам, где некогда пролегали тенистые топи, ехали темные машины, поглощаемые огромным плоским миром вокруг.
Во мраке, в пустоте, приближаясь к морю, танцевали красно-голубые огни.
Глава 34
Кейт говорила невнятно, с каждым предложением все больше растягивая слова.
Она явно что-то приняла, или ее накачали. На вопросы Купер она так не ответила.
– Кто это сделал? – Голос Купер звучал уверенно, хотя сердце едва не выскакивало из груди, а руки тряслись. – Кто тебя…
– Я была за рулем. Я думала… думала, что мы просто увозим их, я не знала…
Купер попыталась на ощупь включить лампу у кровати.
– Он резал их сзади, а я вела фургон, – мямлила Кейт. – Он резал, и они кричали… так кричали… они не могли пошевелиться, я ведь дала им… я… я… – Она не договорила и начала кашлять.
Купер отыскала взглядом одежду и ключи.
– Где ты сейчас, Кейт?
– «Бе-е-ез ума от тебя». Тебе понравилась моя кружка, ты…
– Кейт, что ты…
– Он пригрозил всем рассказать, что я натворила, – раздался ее шепот сквозь помехи на линии. – Меня бы уволили, и я никогда бы не смогла устроиться ветеринаром… Мне пришлось ему помочь… Я не знала, что он собирается…
Натягивая ботинки, Купер стукнулась о деревянную перекладину.
– Оно и в тебя попало. Что во мне, то и в тебе. Я не хотела, чтобы так вышло…
– Что во мне? – спросила Купер, дрожа всем телом. В голове застучало от боли.
За шторами что-то мелькнуло.
– Я нашла сообщение… нашла его, когда проснулась, – прошептала Кейт. – Он любит тебя.
Красно-голубые огни.
Какие-то люди на улице.
– Бе-е-ез ума.
Это были последние слова Кейт.
Белые биозащитные костюмы практически светились в темноте.
В коридорах отеля, как всегда, было пусто. Снаружи ее ждала скорая. Вокруг полно других машин, чуть поодаль у побережья перекрыли дорогу, чтобы сдержать любопытствующую толпу. Как же без этого.
Мир покатился по наклонной.
По ночным волнам мчались катера.
– Мы имеем основания полагать…
Купер ничего не слышала. Голова не работала.
– Инфекция…
Она вспоминала о лошадях, о глазах, смотрящих из земли.
Шестнадцать. Какое странное число. И почему она раньше об этом не задумывалась?
Купер дали успокоительное, и она провалилась во мрак.
Глава 35
Проснувшись, Чарльз Элтон обнаружил, что жены рядом нет.
Было три ночи, но он уже успел поспать пять часов – на большее рассчитывать обычно и не приходилось.
Он заправил постель, побрился и принял душ. Лицо как-то странно покраснело, а может, оно уже давно такое. Чарльзу казалось, что он начинает все с чистого листа. Как будто небо наконец прояснилось, и воздух стал чище.
Сегодня он должен сам явиться в участок, иначе его арестуют. Таков был ультиматум.
Одевшись, Чарльз спустился и крикнул жене, чтобы сделала ему кофе. Никто не отозвался.
В поисках супруги он обошел весь дом.
Во дворе не было ее машины. Крыша пустующей конюшни намокла. Разве ночью шел дождь? В полях пусто, на фоне горизонта выделяется лишь красный трактор, стоящий на одном месте уже несколько недель.
Иногда Луиза отправлялась на прогулку. Наверное, уехала куда-нибудь проветрить голову. Еще бы, после вчерашнего.
Чарльз взял телефон и пошел на кухню. Составил список продуктов и отправил его в сообщении Луизе – вдруг она по дороге заскочит в магазин. Потом сварил себе кофе, сделал бутерброд с ветчиной и сыром на черном хлебе. Решил немного прибраться.
Уже почти рассвело, а Луиза так и не ответила. Заглянул в мобильный – сообщение помечено как прочитанное.
Это уведомление стало ее последней реакцией. Чарльз все держал телефон в руках, думая, что бы ей написать, и слова «Чарли печатает», несомненно, сотню раз появлялись на экране ее мобильного, но сообщение он пока так и не отправил.
Чуть позже на столе в кабинете жены, откуда уже убрали все фотографии, он нашел письмо. Внутри лежала записка – лист бумаги с буквами, вырезанными из газеты.
На конверте указали имя Чарльза, но Луиза, видимо, вскрыла его первой.
На оборотной стороне – пароль к его жесткому диску.
«Ты вернешься?» – написал он Луизе.
Ответа по-прежнему не было. Он вернулся в спальню, заглянул в ее шкафчики: все драгоценности и бóльшая часть вещей исчезли, как и чемодан Луизы.
С письмом в руке Чарльз пошел вниз в свой кабинет и уселся среди тарелок и картин с лошадьми.
Наконец он отправил последнее сообщение: «Я люблю тебя, Луиза. Люблю тебя».
Оставались еще некоторые дела во дворе: убрать щебень, кое-что передвинуть. На них и стоит сосредоточиться.
Письмо он сжег в камине.
Затем поднялся наверх, достал из сейфа пистолет, вставил его в рот и нажал на спусковой крючок.
Остров Гриньяр, 1942
Пятеро мужчин в противогазах разных форм и размеров стоят кучкой, будто позируя для семейной фотографии. У одного из них в руках камера. Он снимает блеющих овец.
Здесь холодно, море вокруг спокойно.
Овец привязали группками в местах будущих взрывов. Люди отошли подальше, чтобы их не задело.
После обратного отсчета «Воллум 14578» разрывается облаком пыли. Воздух над овцами становится коричневым. Все живые существа в обозначенном радиусе вдыхают споры язвы.
Человек, обнаруживший этот штамм у коровы в Оксфорде, назвал его по своей фамилии, и «Воллум» – это все, что после него осталось.
Овцы умирают, их трупы вскоре сожгут, и в мире станет немного теплее.
На острове больше никто не будет жить.