– Хочу понять, что хочу. – Катя потёрла собаке нос жалостливо – тяжело жить ради чужих желаний. – Прости меня.
Потом она села на лавочку на станции и рассматривала загадывающих желания людей. Доехала до “Киевской” и снова перешла на Кольцевую линию. Ещё несколько кругов: от голода и усталости сверху и внизу у мира появилась чёрная рамка, как на каком-то фотофильтре. Тело становилось прозрачнее и легче, пустела неподъёмная голова. Надо вернуться. Сможет ли она вернуться? Можно ли кататься вот так бесконечно, растворившись во множестве людей? Смогут ли о ней просто забыть?
Вот Катя снова в поезде, встала поближе к двери, всматриваясь в тёмный тоннель. Вот она едет в детстве: коленками на сиденье, повернувшись к людям спиной. В тоннеле виделись разные узоры, и какие-то каменные великаны, и круглые глаза-блюдца. И запах, снова запах духов: кто-то в воспоминании прошёл мимо, в старой дублёнке, в высокой меховой шапке с замершими в ней снежинками.
Теперь в отражении – Катино бледное взрослое лицо. Не прислоняться. Тридцать пять лет. Внутри – двести с хвостиком.
– У вас всё в порядке? – спросила девушка в парике и костюме Сейлор Мун.
Катя только слегка приоткрыла рот: значит, её всё- таки видно.
– Всё в порядке, – проговорила Катя. – Я устала. Очень, очень устала. Сняла сто одёжек без застёжек – и вот что у меня внутри. Такая вот кочерыжка. Не знаю, чего хочу.
– Может, вот это? – девушка протянула Кате булочку с маком.
– Спасибо.
Девушка постучала кулачком в область сердца, подняла два пальца. Катя улыбнулась. Телефон разрядился полностью. Катя откусила булочку и подошла к схеме метро. Нечего стесняться: не переставая жевать, Катя закрыла глаза и провела пальцем по станциям. Палец действительно стал горячее, остановился в какой-то точке и не хотел двигаться дальше. Катя открыла глаза и посмотрела на то, куда указывал палец: метро “Рязанский проспект”.
Женщина в чёрной куртке отошла подальше.
– А вы попробуйте тоже, – задумчиво сказала ей Катя. – В городе есть такое место, в котором пространство и время находятся в гармонии… Вот я его и ищу. Такое, знаете ли, депо… Нужно же любым птицам отдыхать.
Катя перешла на “Таганской”, вышла на “Рязанском проспекте”. Теперь до автобусной остановки. Она знала, какое место ей нужно. Проехала на электробусе мимо рабочей остановки, прошла через дворы, свернула у дома; ещё немного. Улица Маёвок, МЦД “Плющево”, подземный переход под путями. В конце концов, это можно просто прожить, как странный ритуал, осознанное сновидение, и никому никогда не рассказывать.
Катя вышла на главную аллею парка, потом перешла с неё на лесную тропу. Там стоял дуб, который нужен: на нём мама и делала почти невидимые насечки того, как Катя растёт. Вот Кате пять лет, вот восемь, вот десять, а вот Катя выросла и исчезла. Конечная станция.
В этом дубе – вся память. Маленькие, едва заметные насечки – Катя подсветила их фонариком телефона. Провела рукой по дубу: внутри не совсем дупло, а гладкая древесина, словно дерево расстегнуло твёрдую шубу. Залезть в дупло было нельзя. Катя облокотилась спиной о гладкую дубовую кожу и почувствовала, что лежит в тёплой и уютной норе. Что вокруг неё – много желудей, свечной тёмно-жёлтый свет, стены и пол обиты птичьими перьями и звериной шерстью. Так в детских книжках рисуют уютные норки мышей или кроликов. Над крохотным столом – старая жёлтая лампа. Настаивается чай. Сейчас придут гости.
Катя закрыла глаза и увидела, как под веками звёздами зажигаются новые точки. По веткам дерева ходят маленькие поезда и всегда ходили, а она просто не замечала этого. Вот станция Малаховка, на которой дача. Вот Быково, куда с дачи ходили гулять. Вот те станции, на которых Катя была сегодня. Всё соединено.
Дерево растёт, становится выше и выше, мир никогда не стоит на месте. Поезда превращаются в звёзды, звёзды превращаются в лица. Эти лица знакомы, но их невозможно вспомнить. Точно так же, как запах духов, они не хотят, чтобы их вспоминали. Время от времени им нужно возвращаться в депо. Всем нужно возвращаться в депо.
Через мокрые кусты Катя выбралась на главную аллею: ветер чуть раздвинул деревья, они словно уступали дорогу. Из парка она дошла до дома пешком. Издалека было видно, как на её этаже всё ещё включён свет.
Анна МатвееваГолый самокат
В последнее время Тамара Фёдоровна всё чаще думала о себе и о своей жизни какими-то шаблонными фразами.
Например: “Вся жизнь Тамары Фёдоровны Мясниковой была связана с транспортом”.
Или лучше так: “Вся жизнь заслуженного работника транспорта Тамары Фёдоровны Мясниковой была связана с общественным транспортом” (повторы Тамару Фёдоровну не смущали).
Или даже так: “Вся жизнь заслуженного работника предприятия Тамары Фёдоровны Мясниковой была неразрывно связана с общественным транспортом”.
От слова “неразрывно” появлялось какое-то приятное ощущение в области желудка.
Чёрт его знает, откуда эти формулировки всплывали в хорошо сохранившейся как внутри, так и снаружи голове Тамары Фёдоровны. Возраст, наверное. Вполне понятное желание подвести какие-то итоги – личные и профессиональные.
Тут нужно заметить, что итогами своими Тамара Фёдоровна имела полное право гордиться.
В жизни она успела очень многое, если не вообще всё. И образование получила, и замуж хорошо вышла (не умер бы Миша, до сих пор душа в душу жили б), и дочь воспитала прекрасную, и внучками занимается не абы как, а с полной отдачей. В уже очень немолодом возрасте решилась переехать из родного Екатеринбурга в Москву именно с этой целью – помогать дочери Насте с детьми. Главным образом помощь была связана с перемещениями внучек внутри столицы: из дома в школу, из школы в музыкалку и на секции, потом домой и так далее. Настя пока ещё не разрешала детям самостоятельно передвигаться по городу, хотя старшей девочке исполнилось уже десять лет, и Тамара Фёдоровна много раз напоминала дочери о том, что сама-то она в её возрасте давно уже бегала по всему Екатеринбургу с ключом на шее.
Настя в очередной раз терпеливо выслушивала историю про ключ, после чего озвучивала актуальный маршрут и целовала на прощанье всех троих (старшую и младшую девочек и маму) в щёку по очереди. Самой Насте было, конечно, не до того, чтобы возить детей по разным адресам – и она, и зять Олежа всё время работали, правда, почему-то дома, не снимая халатов, но сейчас многие так.
От московского общественного транспорта Тамара Фёдоровна пребывала в неизбывном восхищении. Это вам не Екатеринбург, где зимой на некоторых остановках стоят в очереди, а трамваи, пусть и симпатичные, чешские, обожаемые туристами и художниками, давно уж своё отжили. И метро строили-строили, а потом бросили, и, говорят, драгоценный щит-гигант продали на лом, а теперь разве что велосипедные дорожки прокладывают. Сейчас, конечно, может, что-то изменилось, Тамара Фёдоровна уже лет пять в Екатеринбург не приезжала. Её как-то даже и не тянуло, вот разве что Мишину могилу давно пора было проведать.
В Москве можно было выстроить столько разнообразных маршрутов к одной точке, что голова шла кругом – естественно, не у Тамары Фёдоровны. Она столько лет занималась транспортной логистикой, что лучше всякого компьютера просчитывала оптимальную линию передвижения. Ведь как мы помним, вся жизнь заслуженного работника транспорта Тамары Фёдоровны Мясниковой была неразрывно связана с общественным транспортом!
Ещё когда она не была никаким работником, а была просто Томкой Тушиной – студенткой техникума, хохотушкой, способной, впрочем, добавить голосу железных ноток, – ещё тогда она не сомневалась в том, что самое интересное занятие в мире – это добираться из одной точки в другую. Читала, например, задачку по алгебре, где из пункта А в пункт Б одновременно выехали два автобуса (первый проехал с постоянной скоростью весь путь, а второй – первую половину пути со скоростью 24 км/ч, а вторую половину пути – со скоростью, на 16 км/ч большей скорости первого, в результате чего прибыл в пункт Б одновременно с первым автобусом. Найдите скорость первого автобуса. Ответ дайте в км/ч), и воображала себе эти автобусы. “Пазики”, наверное? Или жёлтые венгерские “икарусы”, как в Свердловске? У дверец надпись на табличке: “Осторожно, открывается вовнутрь!” (Учительница русского языка объясняла им в школе, что это неправильно, правильно – “внутрь”, но не на уроке, а после, потому что публично выступать с критикой социалистических автобусов было вроде бы как неэтично.) Вместо того чтобы решать задачку, Томка мысленно разглядывала эти автобусы – жёлтые, заляпанные грязью, вместительные, “сочленённые среднеприводные” (это ей уже подсказывает Тамара Фёдоровна из будущего). Никто в её семье никоим образом с транспортом связан не был – вот многолетняя коллега Степановна, та по праву называла себя “потомственной железнодорожницей”, а Тушины – сплошь мещане, домоседы. Мать не понимала, зачем Томке вечно нужно куда-то мчаться и как это можно – любить вокзалы и аэропорты, ведь там антисанитария! Отец вёл себя чуть более сдержанно, но тоже не понимал страсти к дороге, годам к восемнадцати оформившейся у дочери едва ли не в болезнь. Ей важна была именно дорога – пункты А и Б не представляли собой особого интереса, в отличие от лакомой части, что скрывалась меж ними. Отрезок, не обязательно прямой, но всегда восхитительный… Пейзаж за окном меняется как в калейдоскопе, и еда всегда вкуснее, чем дома (даже если несъедобно!), и от слов “багаж”, “плацкарта”, “отправление”, “прибытие” голова кружится сильнее, чем от слова “любовь”.
Томка, кстати, пробовалась и в стюардессы, прошла сложнейший отбор и получила направление на курсы, но не закончила их, даже не начала – потому что сердце лежало всё-таки к “железке”. Поездила на практике проводницей, узнала, что в этом мире почём, но транспорт и дорогу не разлюбила. Ей и сейчас снится, как она идёт из вагона в вагон, как скрежещут под ногами подвижные “фартуки”, как проносятся за окнами посёлки, леса, города… “Харьков – Владивосток”, № 179/180, время в пути 7 суток 17 часов 48 минут. Один из самых протяжённых в мире железнодорожных маршрутов, в наши дни уже, конечно, не существующий. Томка приняла свой вагон в Свердловске, бдительно проверив наличие постельного белья и подстаканников…