– К тебе или ко мне?
Он надел очки и быстро ответил:
– Ко мне. Научу тебя пить нормальный чай.
Они вышли, не заметив, что рыжая шапка осталась на скамье.
Москва, МЦД-3, весна – осень 2024
Григорий Служитель28, Пётр и ослик
В Москве отменили последний троллейбусный маршрут. Произошло это по меркам городской истории совсем недавно, всего несколько лет назад. Что ж, троллейбус не обладал старомодным шармом трамвая, не мог соперничать с автобусом ни скоростью, ни манёвренностью, но в том, что прощание с троллейбусом не состоялось раньше, есть какой-то чудесный анахронизм: на самом деле они умерли уже давно. Они исчезли вместе с габардиновыми пальто, кефиром в треугольных пакетах, петушками спортспортспорт, загадочными металлическими буквами Е, разбросанными по дворам моего детства, а ещё той самой девушкой, которая нежнейшим голосом называла точное время, если набрать на телефоне 100, ну и, конечно, цифрами в сыре и ассирийцами-обувщиками на углу Тверской (да, были и такие). Почему с троллейбусами не простились раньше? Пожалуй, причина не в мягкосердии чиновников и не в привычке. Просто, согласно удивительному закону мироздания, судьбу некоторых малых, совсем незначительных вещей может решить только одна очень большая сила – не власть и даже не толпа, а только ветер перемен. Когда надо, он с лёгкостью меняет русла рек, а в ином случае даже не повернёт флюгер. Мир жив не пользой, а памятью – так и троллейбусы, хоть и продолжали каждое утро выходить на маршруты, на самом деле уже много лет назад превратились в тени отжившей эпохи. Китайский писатель Линь Юйтан сказал: “Хороший путешественник не знает, куда он едет, а идеальный путешественник не знает, откуда приехал”. Не такими ли путешественниками были московские троллейбусы, соединённые между собой двойной нитью, чей путь поистине был гораздо важнее цели? Наивно думать, что провода нужны троллейбусу для питания электричеством. Очевидно, что, подобно Тезею, держащемуся за нить Ариадны, провода нужны троллейбусу, чтобы не заблудиться (есть мнение – чтобы ненароком не взлететь).
Подростком я каждое утро спускался на станцию метро “Кузьминки”, выходил на “Парке культуры”, там пересаживался на троллейбус № 28 и ехал до Воробьёвых гор, где находилась моя школа. Маршрут начинался возле улицы Льва Толстого, любимым числом которого, как известно, было 28. Он родился в 28 году, 28 августа по старому стилю, в “Воскресении” суд вынес свой вердикт по делу Кати Масловой 28 апреля. Первенец Льва Николаевича Серёжа должен был появиться на свет 27 июля, но граф умолил супругу подождать до полуночи – та покорно подождала. А сама Софья Андреевна однажды написала мужу письмо: “Лев Николаевич, поздравляю вас с днём вашего рождения, и так как 28-го числа с вами всегда замечательное случается, то желаю вам, чтобы вы нынче, проснувшись, вдруг почувствовали, что вы большой”. Ушёл граф из Ясной Поляны 28 октября, а умер в возрасте 82 лет (то есть 28 наоборот). Уверен, Лев Николаевич был бы приятно удивлён, если бы узнал, что его коллекция мистических связей с числом 28 пополнилась маршрутом троллейбуса, который ходил в течение долгих десятилетий рядом с его домом.
Так вот, мои поездки на 28-м троллейбусе, разумеется, приходились и на тёплое время года, но я их совершенно не помню. Троллейбус – зимний вид транспорта, но зимой отопление в троллейбусах не работало: помню слякоть или ледяные дожди, помню морозную роспись на окнах, которую так приятно было растопить дыханием, а потом царапать названия любимых музыкальных групп ногтем по инею. Холод концентрирует внимание и разгоняет фантазию. Как у Бродского:
Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать “впусти”.
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.
Я почему-то лучше помню произошедшее со мной в зимнее время. Должно быть, воспоминания лучше сохраняются в кристаллических решётках снежинок. Я не видел, что́ мы проезжали, поэтому в каком-то смысле я тоже был тем самым идеальным путешественником Линь Юйтана: уже забывал, откуда я, и почти не помнил, где мне сходить. Человеку есть чему поучиться у троллейбуса. Троллейбус терпелив, вынослив и неприхотлив. Он никогда не отклоняется от заданного маршрута, не обгоняет и, наконец, не загрязняет окружающую среду. У него есть усы, и общим выражением покорного трудолюбия он напоминает приручённого зверя – добродушного, безмолвного и умного. (Я бы сравнил троллейбус с осликом. Это удивительное животное: кажется, ни за кем больше в мировой культуре не закрепилось двух столь различных, даже взаимоисключающих свойств: с одной стороны – покорность и смирение, с другой – своеволие и упрямство.) Впрочем, был у троллейбуса один изъян: он бил током. Если в пасмурную погоду одной ногой вы уже стояли на ступеньке, а другая ещё задерживалась на земле, то часто по телу пробегал ощутимый разряд. Троллейбусы никогда не заблудятся, и если одного вдруг замкнёт, то остальные выстроятся за ним цугом и будут терпеливо ждать, пока водитель поправит поникший ус. Мне кажется, в судный день троллейбусы воскреснут вместе с людьми. Пётр в форменной фуражке кондуктора, в кителе с гравированными пуговицами и беджем достанет свою трубу и начнёт возглашать номера троллейбусов: “Дваадцать восьмооой! Бэээээ! Второоой!” И все они, конечно, будут по очереди отвечать ему смиренными гудками фа-диез второй октавы. А потом они попадут в свой райский троллейбусный парк, где их роскошные усы никогда не будут спадать с позолоченных проводов и никогда не будут покрываться изморозью, и они будут степенно ехать от остановки до остановки, подбирая и выпуская тихих благостных горожан, от переулка к переулку, от небесной Покровки до Ордынки, от Остоженки до Померанцева.
Кстати, о Померанцевом переулке. Во время октябрьских боёв семнадцатого года в Троицком переулке у Остоженки юнкерами был тяжело ранен красный прапорщик по фамилии Померанцев. Он провёл в госпитале несколько месяцев, балансировал между жизнью и смертью, но всё-таки выжил. После Гражданской Алексей Александрович оставил военную службу и ушёл в науку, стал известным физиком, профессором МГУ. Однажды, спустя годы, он ехал в троллейбусе № 28 и обратил внимание на объявление остановки: “Померанцев переулок”. Удивился: он был коренным москвичом, но впервые слышал, что в городе существует улица с таким именем. Всё-таки тёзки. Заглянул в справочник, прочитал: “Померанцев переулок (бывший Троицкий) назван в память о командире 193-го пехотного полка прапорщике Померанцеве А.А., геройски погибшем здесь в октябре 1917 года в бою за интендантские склады”. Надел другие очки, перечитал ещё раз. Подумал и решил никуда не обращаться. Оставить всё как есть. К сороковой годовщине революции один журналист, готовивший очерк о героях тех дней, установил истину. Померанцев, чьи дни уже были на излёте, согласился дать интервью. На вопрос, почему он никак не опровергал официальную версию, Померанцев отвечал: “Погиб прапорщик. Его сменил учёный-физик. Переулок назвали в его честь, не в мою”. Кто вычеркнул Померанцева из списков личного состава полка, так и осталось тайной. Может быть, с точки зрения новой власти, в этом и не было ошибки. Наверняка те, кто принимал решение о переименовании, знали, что прапорщик жив. Этим противоречием они как бы очерчивали линию между старой и новой жизнью. Теперь живые и мёртвые взаимозаменяемы. Есть и обратные примеры, когда мёртвые объявляются живее всех живых.
Я только однажды видел мёртвый троллейбус. Август 1991 года я встречал с мамой и сестрой в эстонском пансионате. Мне было восемь. Все постояльцы собрались в холле у большого телевизора. Показывали хронику московских событий. Я плакал. Но не от страха и не от вида крови. Меня вывернули наизнанку кадры покорёженного и побитого троллейбуса на Новом Арбате. Это походило на рисунок из учебника истории: гигантский беспомощный мамонт угодил в яму, косится чёрным, напуганным зрачком. Люди бросают в него камни, тычут заточенными палками. В каком-то смысле именно этот троллейбус стал символом августовских событий – не зря его героический труп был на годы помещён в Музей Революции: его выставили во дворе, и он медленно рассыпался под солнцем, дождём и снегом, пока не обратился в голый остов. Даже как-то странно, что спустя десятилетия зарифмовались судьбы простого московского троллейбуса и предводителя большевиков. Хотя их роли были такие разные.
Слово “счастье” в самом себе содержит ответ на вопрос о своей сути. Счастье не целостно, дробно, отрывочно. Оно лишь часть чего-то большего, имя которому мы тщетно пытаемся подобрать. У Чехова где-то написано: “Для ощущения счастья обыкновенно требуется столько времени, сколько его нужно, чтобы завести часы”. У жизни нет смысла. Точнее, смыслов очень много. Ещё точнее: с каждым днём жизнь обретает новый смысл, который исчерпывается с наступлением заката. И если городу дано испытать счастье, то оно разлито в клёкоте тока, бегущего по троллейбусным проводам. Так сообщаются между собой районы, улицы и проспекты. Бесчисленные истории и сплетни, которые город прячет в своих обшлагах, выговариваются по электронитям. Помните последний кадр “Берегись автомобиля”? Юрий Деточкин, освободившись из тюрьмы, выходит на проезжую часть, говорит “Здравствуй, Люба, я вернулся” и прижимается к стеклу троллейбуса. Ни в одном фильме, ни до, ни после, я не видел лица более счастливого. Наше время как будто стесняется радости. В нём ошибочно подозревают поверхностное мировоззрение, неподлинность эмоций (не в пример маете и тоске, надо полагать). Но у Пушкина есть один афоризм, который не только оправдывает состояние радости, счастья, но называет его совершенно естественным состоянием человека. “Говорят, что несчастие хорошая школа; может быть. Но счастие есть лучший университет”.
Недавно я гулял по Донскому кладбищу и задержался у одной могилы. На памятнике был выгравирован мужской портрет в стиле художника Юрия Анненкова: жилистое немолодое лицо с искривлёнными, даже злыми губами. Мужчина смотрит куда-то в сторону из-под очков печальным, надземным взглядом. И подпись: “Я умер задолго до смерти” (Наум Олев). Это имя мне ничего не говорило. Я не поленился его погуглить, и оказалось, что Олев – известнейший поэт-песенник. Например, он автор слов к песне “Ветер перемен”. Как тут не вспомнить троллейбусы, умершие задолго до своей смерти. Как не вспомнить ветер перемен, без воли которого не упадёт ни волос с головы, ни воробей с кровли.