“Я уже отпросилась, так что буду как договорились”, – ответила Катя свободной рукой, потому что не могла себе позволить ещё что-то не по плану.
Катя вышла на три часа раньше, минута в минуту. Дворами прошла к остановке, несколько раз увильнула от пробудившихся к весне самокатчиков. До дома на электробусе – десять минут. Дворы выходили к Рязанке, нужно перейти на другую сторону.
У станции метро “Рязанский проспект” Катя затормозила и остановилась перед гигантской схемой. Рассмотрела её внимательно и поймала себя на том, что правда не знает и трети станций. В чём-то зимняя женщина была права: вот эти названия, совсем вроде бы рядом, “Стахановская”, “Окская”, “Юго-Восточная”, боже мой, огромная “Нижегородская”… В Катиной памяти здесь остановка ледяного троллейбуса, на которой никто не выходит и не заходит. Ещё две остановки – и школа. Да и чёрт с ним, новое так новое: постоянно растущее, удивительное тело со своей ДНК.
Заходящее солнце моргнуло в ближайшей луже. Катя аккуратно посмотрела по сторонам, чтобы никто её не увидел, и провела рукой по схеме. Рука ничего не сообщила.
– Так и знала, – прошептала Катя, почувствовав странную гордость, что не получилось.
Дальше спокойно и как обычно, надо зайти в аптеку: аптекаршу Катя знала очень хорошо, но привычная сегодня отсутствовала. У новой были рыжие волосы, уложенные лаком так высоко, что напоминали горящее воронье гнездо.
На электробусе несколько остановок: Катя приложила “Тройку”. В салоне непривычно пусто и перегрето, захотелось спать и кататься по кругу. Катя вспомнила, как прогуливала школу: ей нравилось чувство невесомости от долгой бессмысленной дороги. Зима, все куда-то бегут, а у Кати целый день впереди. Маршрут от 138-го квартала Выхина до Политехнического музея: долгая линия, соединяющая такое непохожее, ноги Москвы и её пупок.
После электробуса Катя прошла мимо домов, не обращая внимания на лужи. На подходе к своему дому остановилась и посмотрела на светящееся окошко кухни – отсчитала четвёртое сверху. Потом сделала ещё десять шагов и снова остановилась. Мимо прошёл улыбающийся мужчина, который нёс куда-то лыжи, – как странно, уже давно даже в парке почти нет снега. Наверное, тоже больной, у всех теперь весеннее обострение.
И снова тот самый запах, чьи-то знакомые, зарытые глубоко в памяти духи. Катя втянула запах носом сильно, как могла, выпила залпом. Что это? Кажется, так пахло дома в старом серванте, где хранились посуда и мамины деревянные бусы. Наверное, запах оттуда.
Катя заставила себя снова пойти: через дорогу будет подъезд. Перешла по пешеходному переходу, привычно глядя по сторонам, но не было ни одной машины, хотя по вечерам тут собирается пробка.
Быстро темнело, вдалеке кто-то запел пьяную песню. Катя села на лавочку у подъезда, удивлённо глядя на отражённую в луже луну. Вытянула уставшие ноги. Дунуло тёплым весенним ветерком – запах просыпающейся земли. Катя подняла голову и уставилась на входную дверь, почему-то подумав, что не знает, какого она цвета.
Сжала слабые кулаки, растёрла лицо костяшками пальцев. Встала с лавочки, подошла к двери и подсветила её фонариком. Тёмно-серая. Катя постояла какое-то время просто так, резко развернулась и пошла обратно к электробусу.
“Я всё-таки поработаю полный день, – написала Катя сиделке и села в электробус на той остановке, на которой никогда не садилась, всегда только выходила, в сторону центра. – На работе аврал. Может быть, задержусь”.
“Ок, – ответила сиделка. – Она спит”.
– Так давайте их всех пожалеем, – сказала женщина, разговаривая по телефону на противоположном сиденье, зубами открывая шоколадку. – Не вернуться же так просто в прошлое, чего она вообще хочет?
Электробус отъехал, и Катя поняла, что даже не посмотрела его номер. На маленьком экране внутри салона крутили новости: Москва реализует крупнейшую в её истории программу развития.
Катя вышла из электробуса на “Нижегородской” – станции, похожей теперь на инопланетный храм. Посмотрела на него с завистью: вот бы и человека взять так же и обновить. Стереть ему неопрятные мысли, переложить разрушенные надежды, отмыть страх, отстроить новые смыслы. Но самое главное – отскоблить пятна разочарований в том, что сам же себе нафантазировал и что вообще никак не случилось.
Кто-то громко плюнул и высморкался. Катя стояла просто так и смотрела на светящиеся фары машин и транспорта, на светофоры. Вот пронеслась скорая помощь, в обратную сторону – кто-то с громким рэпом. Напротив, через дорогу, торговый центр – Катя вздохнула спокойнее, потому что таким его и помнила, забытой глыбой старого снега. Но вывески на нём другие – после того как все старые магазины исчезли, ни одного нового Катя так и не запомнила. У дороги – огромная реклама туров с девушкой, у которой зубов явно больше, чем нужно: если ты – это город, то какой?
Здесь совсем рядом – школа: была синяя, стала жёлтая и чужая. Раньше её можно было отсюда увидеть, а теперь – нельзя, всё застроено. У моста накренилась пристройка, такая же, как была, – захотелось подойти и обняться. Дальше – аптека, сохранилась ли? В ней стоял стенд с буклетами и рекламой лекарств: в детстве Катя набирала этих листовок целые карманы. Зачем они ей были нужны?
Кончики пальцев стали горячими, ожили, задвигались в пустых карманах, ковыряя ниточки шва. Катя сделала шаг.
– Она вернулась домой, а кошачья шерсть промеж ушей пахнет чужими духами.
Смех в ответ – высокий и ненастоящий, но почему-то знакомый. Катя обернулась и сразу же подняла воротник пальто повыше.
– Женскими чужими духами, ты понимаешь? Так она и догадалась…
Разговаривали две девушки в ярких пальто, очень похожие на Катиных одноклассниц. Они или не они? Просто так не понять, да и можно ли их теперь узнать?
– Слушай, да она уехала и кошку мужу оставила, не могла больше видеть обоих, я…
Катя пропустила их вперёд, а потом пошла следом, с любопытством рассматривая спины. Нырнула за ними на МЦК, но перешла на противоположную платформу. Вдалеке появился свет, подъехал поезд, и Катя села подальше, к стеночке, у окна. Одноклассницы на другой станции зашли в поезд и прошли по нему насквозь, в самый дальний вагон.
– А она ему такая типа, короче, – справа разговаривали школьники. – Такая она ему, ну…
Телефон разряжался: Катя перевернула его экраном вниз и посмотрела в окно. Отовсюду торчали дома и вывески, всё двигалось и перекатывалось, вытекало и втекало обратно. Катя прикрыла глаза и задремала от усталости, потом снова проснулась: уже подъезжали к “Ростокино”. Школьники давно вышли, сзади кто-то пшикнул банкой. Пахнуло энергетиком – наверное, этот мужчина едет на ночную смену, как Катин отец.
В окне Катя пересчитала световые нимбы на Останкинской башне. Однажды она была там внутри, поднималась на самый верх и ходила по прозрачному полу. Стало бы ей так же страшно сейчас?
– На следующей выходите?
– На следующей все будут выходить.
Не все. Катя развернулась к окну ещё больше. На “Ботаническом саду” виден подсвеченный купол-шар павильона “Космос”. Когда она была в нём в последний раз, то покупала семена на дачу. Теперь там новый музей…
– А в отчёте – все красное! Я так правда не выдержу, завтра уеду на дачу, и пошло оно всё…
Люди вокруг заходили и выходили, самое плотное время.
– Так чтобы найти что-то, нужно выйти с кольца, слышишь? С кольца…
Катя повернулась, но говорящего не увидела, только мечтательную старушку. Катя поймала себя на том, что они вызывали теперь у неё некое беспокойство.
– Надо ехать по-новому, на “Парке культуры” ремонтируют эскалатор…
Катя снова подняла воротник, положила голову на прохладное окно. Доехала до “Лужников”, с трудом встала, на прямых ногах вышла на станцию. Подхваченная толпой, вытекла в город: до “Спортивной” нужно пройти по улице. Здесь жила мамина подруга, все годы одна, с тремя пуделями. Раньше Катя никак не могла понять, зачем ей жить с собаками, а не с людьми.
– Девушка, а можно идти быстрее? – голос прямо за спиной.
Катя послушно пошла быстрее, почувствовав, что так и надо ходить, чтобы правильно, в едином потоке. Вот она катится, как Колобок, но не по своей воле, а потому что так устроены складки земли, они сами двигают Катино тело. На “Спортивной” переполненный в два ряда эскалатор возил тёмно-жёлтых людей вверх и вниз. Конвейер: у некоторых закрыты глаза, а кто-то смеётся, целуется, плачет.
Офисные нарядные и аккуратные люди, уставшие работяги, люди, люди и люди. Катя сделала несколько кругов по Кольцевой, ещё подремала – сил становилось всё меньше. Город умеет прятать: Катя вышла на “Белорусской”, сделала переход на “Театральной”, снова за всеми, остановилась послушать духовой оркестр. Люди снимали его на камеры, улыбались, танцевали, а кто-то пробегал мимо, глядя в пол.
А вот Катя на “Площади Революции”, замерла в центре зала, выбирая направление поезда. Вспомнила, как загадывала когда-то желание, чтобы папа зарабатывал больше. Посоветовалась тогда с бабушкой – та всегда знала, как правильно. Бабушка ответила, что нужно загадывать про себя, иначе нет смысла. Вот её лицо, очки, телефонная книга. Белая скатерть под низким окном её дома, в квартире на минус первом всегда было недостаточно света, а над головой ходили разные ноги. Иногда к бабушке заглядывали с любопытством, пугали. В серванте на ажурной салфетке дутый флакончик духов…
Катя зажмурилась и открыла глаза снова. Люди ходили туда-сюда, рядом с памятником собаки – какие-то дядьки, склонившиеся друг к другу, будто обсуждающие секреты.
– Когда накрывает – я еду на рыбалку, хоть в Измайлове с удочкой постоять…
Катя положила руку на нос собаки и поняла, что так и не знает, чего ей желать для себя. Поставить бы эту собаку дома, защитить от миллионов прикосновений.
– Девушка, загадывайте побыстрее.
Катя обернулась – за её спиной женщина с ребёнком, может быть, та же, что и у “Спортивной”: ходит теперь за ней, подгоняет. Но даже так внутри пусто, мысли появлялись всполохами и исчезали.