Не знаю, сколько я так шла, пока заметила сквозь растительность светло-серый дорожный гравий. Я прибавила шагу. Вдруг почувствовала острую боль в ноге, словно иду по стеклам. Черт! Я где-то потеряла обувь!
Когда под ногами захрустел гравий, заметила стоящую на обочине машину. Сняв вторую туфлю, припустила, не обращая внимания на жгучую боль в ступнях. Я всячески размахивала руками и звала на помощь. Только бы он не уехал! Еще через несколько метров я обнаружила, что окно было приоткрыто, а сам водитель разговаривал по телефону.
Не знаю, кто он такой, но я лягу под машину, только чтобы он отвез меня в город!
– Помогите! – закричала я.
Мужчина вышел мне навстречу и – о боги! – я узнала в нем Марко:
– Ассоль? Ну и дела! Что ты тут делаешь?
Я прижалась к нему, дрожа и стуча зубами. Не было сил ни говорить, ни плакать.
– А я брата тестя здесь высадил. Он садовником у Монтанье работает. Если бы не долгий телефонный разговор, даже не знаю, встретил бы тебя. Боже, ты вся в ссадинах и синяки вон какие! Что произошло?
Я, действительно, была похожа на пугало: рубашка висела клочьями, из-под нее виднелись кровавые полосы на руках и ногах, темнели гематомы.
Он опомнился, снял куртку и укрыл меня ею:
– Ассоль, ты была у Монтанье? Как ты там оказалась? Что он тебе сделал?
Я ничего не ответила, глотая слезы и мотая головой. Марко помог мне сесть в машину, укутал полотенцем мои ноги.
– Тебе надо в больницу! – он завел мотор.
– Нет! Пожалуйста! Домой, отвези к бабуш… – Кашель не дал мне договорить, меня охватили слабость и жар.
– Я понимаю, что ты сейчас не в состоянии. Но ты ведь знаешь, как поступают в таких случаях. Там разве не было Энцо?
Мы пристально посмотрели друг на друга, и я услышала, как заскрипела кожа руля под его пальцами.
Спустя минут двадцать, он остановил машину перед домом Сандры, помог мне дойти до дверей:
– Тебе нужна горячая ванна и аспирин. Сама сможешь дальше?
Нет, конечно! У меня же не было ключей! Они вместе с телефоном остались в доме Поля.
Он понял все без слов, достал из кармана пластиковую карту, вставил ее между косяком и дверью, она поддалась, открылась и я оказалась, наконец, дома.
– Хочешь, чтобы я остался? – осторожно спросил Марко.
Я покачала головой. Не нужно, чтобы из-за меня у него были неприятности с женой. Закрыла за ним дверь, даже не в силах поблагодарить. Почувствовав себя, наконец, в безопасности, я рухнула на диван и тут же заснула.
Глава 30. Кондитерская опечатана?!
Ночью мне снились кошмары. Мужчина-чучело превращался в Поля, потом в Энцо, они царапали мою изнывающую от боли плоть, раздирали ее на куски. Муж надавил мне на горло так, что я не в состоянии была кричать, издавая предсмертные хрипы, пока, наконец, не проснулась.
Сев на диване, я огляделась и уставилась на фотографию бабушки. Смотрела на нее так долго, надеясь получить хоть какой-то знак поддержки в такой момент. Как в прошлый раз. Но, похоже, она решила, что мне нужно остаться со своим горем один на один. Я поплелась в душ, чтобы смыть со своей опороченной женской сути грязь. Шагая по ступенькам, я оперлась на перила и разрыдалась. И виной этому была вовсе не жалость к себе. Нет! Это было осознание, что возможно, вот так же страдая, бабушка потеряла последнюю надежду услышать меня тогда, зная о своем приближающемся конце.
А я делала вид, что счастлива в браке, даже не задумываясь, что по всем счетам когда-то приходится платить. А за свой эгоизм – вдвойне!
Пять минут ручьев соленых слез и десять под горячим душем способны творить чудеса. А если к этому добавить двойной кофе, то можно найти немного сил, чтобы перевернуть старую главу жизни, упаковать ее в герметичную банку и отправить в чулан плохих воспоминаний. Да и выбора у меня другого не было: в кондитерская в это утро нуждалась во мне.
На лицо, конечно, придется потратить время и тональный крем, но в принципе, оно пострадало меньше всего. Благо, что гематомы на животе, руках и спине можно спрятать под платьем, а вот с надорванной душой придется еще поработать. Хорошо, что я зазубрила все важные для меня номера наизусть – моей помощницы, Энн, адвоката Гуидо и, разумеется, кондитерской. Я набрала Лею. Она была в дороге.
– Только не говори, что ты уже на месте! – взволнованно прощебетала она. – А что голос твоим голосом?
– Плохо спала.
– Ой, я тоже переживаю. Все пройдет отлично, Ассоль! – тараторила она без умолку. – Обещаю, сегодня никаких катастроф!
“Слава богу, она ни о чем не подозревает!” – подумала я.
Потом тон ее голоса стал вдруг грустным:
– Ой, Беата… Знаешь, она совсем плоха.
От слов Леи у меня внутри все сжалось. Огорчение смешалось с виной: только не сейчас! Оставляя все на потом, я так и не дошла до нее. А вдруг Беата завтра умрет? И у меня появится еще один камень на душе. Но все казалось таким сложным: вот я приду к ней с опущенным забралом, а она будет сердито молчать в ответ. Хорошо, если еще пустит в дом. Самое простое – это сильно-сильно ее обнять, как делала раньше, не слушая ее упреков и раскрывая свои чувства. Но где взять смелости? А ведь Беата была той батарейкой, которая могла зарядить меня счастьем от воспоминаний о тех временах, когда в моей жизни было все иначе: со мной были она, бабушка и Лео.
– Встретимся в кондитерской, – ответила я помощнице, стараясь держать себя в руках, будто ничего не случилось.
Нет-нет! Сейчас нельзя раскисать! Я должна встретить швейцарского покупателя от Деллла Сета с достоинством и показать ему, что дела в кондитерской идут отлично, а нашим конкурентам до нас, как Ламбруско до Бароло. Ведь любимому бабушкиному детищу сейчас нужна моя энергетика, а мне – хотя бы немного ее предприимчивости и силы духа.
Я поднялась в комнату Сандры. Открыла ее платяной шкаф, вытащила темно-красное платье из бархата, которое обещало придать мне строгий и элегантный вид. Оно оставалось актуальным даже двадцать лет спустя. Закрутила волосы в шишку, примерила бабушкины серьги с гранатами, выпрямилась и поглядела на себя в зеркало. За эту ночь я повзрослела. Даже если взгляд теперь какой-то надломленный, зато он гордый. Теперь я стала еще больше похожа на бабулю.
Неужели мне нужен был столь суровый урок, чтобы, наконец, прозреть? С чего я решила, что хорошо знала мужа? Если допустить, что партнер – это мое зеркало, то можно всерьез испортить себе жизнь! Ведь мы – две совершенно разные вселенные, и у меня вряд ли получится изучить его законы. Зато во всем, что произошло, стало очевидно одно: все эти годы Энцо двигал меркантильный интерес, а не любовь.
Внизу зазвонил телефон.
– Ассоль, это катастрофа! – воскликнула Лея и разрыдалась в трубку.
За несколько секунд, пока она успокаивалась, я успела прокрутить в голове все возможные варианты: выключили свет, у Антонио не подошло тесто для круассанов, моя помощница не нашла креповую бумагу для комплиментов, Бернардо ошибся портретами или, наконец, его работник разбил стекло.
– Кондитерская опечатана! – заикалась она в перерывах между всхлипываниями. – Туда невозможно войти! Нас не пускают! Все кончено!
Я бросила трубку, сбежала вниз, натянула плащ, захлопнула дверь. В машине открыла бардачок. Слава богу, следуя совету Энн, я додумалась держать там права.
Припарковалась у площади Святого Франческо и заметила, что у входа в «Фа-соль» толпятся люди. Я ужасно нервничала и спотыкалась, пока дошла до нее. Антонио активно жестикулировал, что-то объясняя полицейскому, который записывал его слова. Лея то и дело утирала красный нос.
Когда я приблизилась, Антонио с досадой воскликнул:
– Ассоль, я пробовал им объяснить, что ты ни при чем. А они ни в какую.
Подошла к двери с наклеенной на ней белой бумажной полоской с надписью «ОПЕЧАТАНО». Тот факт, что мне запрещалось переступать порог моей же собственности, наводил на мысль, что в последнее время мне приходилось лавировать между соблюдением чьих-то границ и нарушением собственных. И теперь это меня взбесило! Все же я старалась держать гнев в узде фразами «все будет хорошо», «все разрешится».
Ко мне подходили наши клиенты, работники банка, хозяева магазинчиков, ремесленники. Интересовались произошедшим, называли это недоразумением. Милые люди, благодаря которым сейчас я ощущала внимание и поддержку.
Второй полицейский маленького роста подошел к двери и что-то дописал рядом с «Опечатано». Лея ходила за мной по пятам, повторяя:
– Как же теперь? Что дальше будет?
Я вздохнула, чтобы перебороть накативший приступ гнева, и обратилась к высокому, в очках, худощавому полицейскому:
– Так что тут, собственно, произошло? Это смертный приговор всей моей предпраздничной торговле!
– Вы синьора Массакра?
– Ну, фамилию я свою после замужества не меняла. Поэтому синьора Надеждина, Ассоль Надеждина.
– Мы опечатали кондитерскую, синьора Ассоль.
– Да, я это вижу. Но за что? – недоумевала я.
Он протянул мне бумагу:
– Вы должны были предупредить синьора Энцо Массакра, что он не может держать открытым магазин после двадцати ноль ноль, не сообщив об этом в компетентные органы. К тому же у вас уже не первый год не уплачен налог на недвижимость.
– Мой муж не имел никакого права этого делать, а вы – опечатывать! – Как тут можно было оставаться хладнокровной! – Какой неуплаченный налог? Это невозможно.
– У меня есть приказ, – он потыкал ручкой в бумажные листы в металлическом держателе.
– А у меня больше нет шанса что-то изменить, – обреченно призналась я.
– Вы можете опротестовать решение через своего адвоката, – дружелюбно подсказал полицейский в форме, убирая ручку в папку и передавая мне акт.
Я убрала его в сумку и попросила телефон у Леи, чтобы набрать Гуидо, сотрудник которого занимался в том числе и уплатой налогов.
Пока я пробовала пробиться к Гуидо сквозь бесконечные «занято», подъехала Энн и, не обращая внимание на полицейских, припарковалась на площади.