Но после второго бокала вина она немного расслабилась. Сначала рассмеялась до слез, а потом успокоилась и спросила:
– Да, Ассоль Надеждина, я тебе завидую. Смешно, правда?
– Чему именно? – удивилась я и уставилась на нее. – Моему легковерию? Наивности? Или авантюризму?
– Тому, что тебе не надо прикрывать сердце разными там теориями, предположениями.
Я горько усмехнулась:
– Я рано потеряла родителей, потом бабушку, ребенка. Умудрилась выйти замуж за того, кто меня всегда раздражал. Позавчера назад меня изнасиловали, а муж и глазом не моргнул, чтобы помочь. Ах, да! Еще и кондитерскую мою опечатали. Я считаю деньги в кошельке, прежде чем потратиться даже на такси. А ты мне завидуешь?
Она снова пригубила вина и свела брови на переносице:
– Завидую!
Я откинула голову и с раздражением спросила:
– Аня, что с тобой не так сегодня?
– Да все не так! – Подул сильный ветер, и салфетки из салфетницы разлетелись как испуганные чайки, на что Энн со злорадной ухмылкой выдала, – Вот, что случилось сегодня с моими теориями!
Я оторопела, но продолжила ее слушать. Со звездами сегодня точно было что-то не так.
– И? – Мне не терпелось узнать, к чему она клонит.
– Он был официантом в нью-йоркском ресторане. Макс! – Анька закатила глаза. – Разве я могла выйти за него замуж пятнадцать лет назад? А сегодня утром в «Форбс» увидела его фото. И все мои теории полетели к чертовой бабушке.
– Вот те на! А как же комфортная пара туфель? – Я чуть не поперхнулась.
Она с горечью прокомментировала:
– С которой мы никогда не мечтали о детях. Чтобы глаза, как у меня, а волосы, как у него. Чтобы характер мой, а ум, как у папочки, чтобы глазки – как у папы, а волосики мои.
И я вспомнила себя. Я ведь тоже не хотела ребенка от Энцо, желала его только для себя. Поэтому прекрасно понимала ее: вроде вместе, но ничего общего.
– А ты живешь мечтой о своем Леонардо! И даже, когда все уже потеряно, ждешь, что в самый безнадежный момент он, наконец, войдет в твою кондитерскую, – с завистью произнесла моя подруга по несчастью.
Я мало что поняла из ее рассказа, но то, что у Энн свербила заноза в сердце, удивило, несмотря на то, что ей удалось встряхнуть меня, как придверный коврик.
Я с отчаянием возразила:
– С каждым днем я все больше понимаю, что все потеряно. Он наверняка уже давно женился, завел детей. Построил себе другую жизнь.
– Фасолина! Это в моей голове все кончено, а в твоих мечтах все еще возможно. – Энн шмыгнула носом.
– Там, где мужчины, одни слезы! – сглотнула я ком в горле, поглаживая ножку бокала.
Телефон подруги зазвонил и, прежде чем ответить, она показала мне экран, на котором высветилось: «Муж».
Ее лицо то хмурилось, то прояснялось, то становилось озадаченным, пока я не прочла на нем радость.
– Перфетто! Скажи ему, что минут через сорок будем, – ответила она Умберто.
Она убрала телефон и принялась искать глазами официантку. А когда та подошла, попросила у нее счет.
– Кажется, он нашелся, – сухо сказала подруга.
Я не понимала, о ком идет речь, и с недоумением посмотрела на Энн, которая достала из кошелька купюру в сто евро и положила ее на блюдечко. Оттолкнув мою руку с деньгами, она пробубнила:
– Твой бомж, говорю, нашелся. Умберто вызывали ассистентом на операцию в одну частную клинику. При нем и документ с какой-то странной запиской нашли. В полицию передали. И белый шарф, и костюм. Все, как ты рассказывала.
После череды неудач я слабо верила, что это мог быть он, но все же надежда не угасала.
– И как он попал в самую дорогую клинику города?
– Ты меня об этом спрашиваешь? В жизни иногда везет, – огрызнулась она.
– Только, чур, машину веду я! – Я подскочила с места, надела плащ и чмокнула Энн в щеку…
– Неужели ты думаешь, что бутылка легкого белого вина способна сбить меня с толку? – возмутилась моя девушка-теория с занозой в сердце.
Я обняла Энн за плечо, и мы пошли в сторону парковки, где стояла ее черная бмвушка.
Глава 34. На Цветущей вилле
Клиника, носящая имя цветущей виллы, находилась за пределами города, у подножия Апеннин. К ней вела длинная аллея кипарисов. Было в этих деревьях нечто, похожее на застывших, но не сломленных горем бывалых солдат.
Мы шли молча. Скорее всего, она злилась, думая о том, как ее угораздило вопреки всем своим принципам вести меня к какому-то бомжу. А я размышляла над ее словами. В чем-то она была права и надежда вновь увидеть Леонардо заставляла все трепетать внутри.
Пройдя метров пятьсот, мы оказались у старинной железной двери, над которой красовался герб в виде короны над букетом цветов, с датой «1600».
У стойки регистрации Энн упомянула имя какого-то доктора, кажется Чони. Девушка театрально любезным голосом рассказала нам, как его найти.
Доктор Чони уже ждал нас в коридоре у двери, ведущей в палату под названием “Реанимационе. Терапия интенсива”. На вид ему было лет шестьдесят. При этом его поджарая фигура выдавала спортивный образ жизни, что хорошо подчеркивал короткий бобрик с проседью. Он въедливо посмотрел на меня и спросил:
– Вы его родственница?
Доктор достал из кармана футляр с очками. Надел их, спрятал футляр обратно в карман.
– Нет… Скажем, внучка. – Я немного запнулась, не совсем понимая, какое это имеет значение.
– Побои спровоцировали приступ. – Он сцепил кисти, вращая большими пальцами при разговоре. – Ситуация сложная из-за серьезного сердечного заболевания с целым букетом сопутствующих проблем. Скажите, вам известно, принимал ли он сильные психотропные препараты?
Приоткрыв рот, я только покачала головой.
– Скорее всего, из-за них и произошла потеря памяти.
– Я могу к нему зайти? – Я уже сделала шаг к приоткрытой двери.
– В принципе да. Но сейчас он без сознания.
– Он поправится? – с надеждой спросила я.
Доктор развел руками:
– К сожалению… и коллега подтвердил мое опасение. Он вряд ли переживет кризис. Мне очень жаль. – Печальная улыбка соскользнула с его лица, и он жестом пригласил войти в палату.
Внутри пахло спиртом, какими-то лекарствами и чистотой. В приглушенном свете я увидела рядом с кроватью аппарат для поддержания жизни. Он мерно пикал, по монитору бегали кривые линии. Старик лежал на кровати, на нем была кислородная маска. Почему этот человек совсем один? Хотя чему я удивляюсь, ведь я тоже оставила бабушку умирать одну!
Я всмотрелась в его лицо. Оно было умиротворенным, словно физические испытания его не коснулись. Мой взгляд скользнул на его руку. Я погладила ее. Жилистая, благородной породы, с вензелем… очень похожая на руку… того Пьеро на маскараде. Но прогнала эту глупую мысль, которая была здесь не к месту. Какая разница, чей он отец или дед!
Возможно, где-то ходит по миру и его веточка, его отпрыск и даже не знает, что его близкому человеку так плохо.
В палату вошла Энн и, взглянув на больного, тихо сказала:
– Пора.
Я кивнула, еще раз погладила морщинистую руку старика и вышла. Доктор Чони обещал держать меня в курсе и позвонить, если состояние больного ухудшится.
Мы с Энн молча спускались к парковке. Меня одолевали думы. До дня Влюбленных остались считанные дни, на горизонте вот-вот должен появиться Делла Сета с клиентом, а я все еще не могу попасть в кондитерскую. И не понимаю, какое отношение имеет этот старик к Алексу и Лео. Я так запуталась, что вряд ли выберусь из этого лабиринта событий.
– Энн, ну что же мне делать? – в отчаянии воскликнула я.
– Попробуй для начала найти его дочь.
– Я понятия не имею, где искать. Почему бы тебе не поинтересоваться, где твой знакомый нашел старика? – озвучила я то, что мелькнуло у меня в голове.
Ее лицо просветлело:
– Точно! Почему ты сразу меня об этом не попросила?
Переговорив с Чони, Энн завела машину. Мы отправились по адресу, который он нам продиктовал. Когда она услышала адрес, обрадовалась:
– Я знаю, где этот пустырь – почти за городом. Там раньше был фермерский рынок.
Глава 35. Баббо и королева бомжей
Лет десять назад на этой площадке был местный продуктовый рынок. Я слышала о его существовании уже давно, но так ни разу сюда не попала. А потом за автобаном построили большой супермаркет с кафе и магазинами, и люди перестали сюда приходить. С тех пор это место облюбовала бомжи.
Посреди пустыря находился белый, старый, со ржавыми пробоинами, фургон Рено. Колес у него тоже не было. Чья-то старательная рука заколотила его окна деревяшками, а там, где раньше располагались зеркала заднего вида, торчали лохмотья флажков с крупным красным шрифтом, скорее всего имеющим отношение к слову “FIAT”. Чуть поодаль валялись огромные коробки из-под бытовой техники с каким-то чудом засунутыми в них пляжными зонтиками.
Вокруг разбросаны пестрые одеяла, под ними – матрасы, рядом – большие полиэтиленовые пакеты, набитые какими-то вещами. Этот абсурдный пляжный пейзаж дополняли несколько пар ног. Одни – в драных башмаках, другие – в изношенных до дыр кедах.
По спине пробежал холодок: было немного дико, даже страшно находиться здесь. Но когда я зашла за фургон, то увидела Эмму. Ту самую, которую старик, в котором я все больше узнавала Алекса, так называл. Она сидела на корточках с отсутствующим взглядом, но увидев меня вдруг замычала, показывая на сделанную черным фломастером надпись на фургоне – “Баббо”.
Я прошла дальше, туда, где на задних дверцах висел большой замок, обмотанный черной проволокой, подергала его. Бродяжка уставилась на меня, ревностно наблюдая за каждым моим движением. Когда же я принялась распутывать металлическую нить, девушка подскочила, вцепилась в мою руку, закричала что-то невнятное, не позволяя мне сделать что-либо еще.
Вдалеке послышались возгласы бегущей мне на помощь Энн:
– Эй, ты, дикая кошка! Фасолина, помощь нужна?
Я покачала головой: