– Спасибо! Очень на это надеюсь.
Он все так же элегантно, как и много лет назад, взял мою руку, поднял к губам, поцеловал ее и с достоинством вышел из кондитерской. Я вздохнула: все же мужчины с Сицилии – это особая раса!
Торговля, как Риччи нам того пожелал, шла бойко. Сердца из красного бархата с шоколадными ключами улетали со скоростью первого взгляда. Им не уступали и зепполи. В качестве их сопровождения уходила и обычная ежедневная выпечка, да и наше фирменное миндальное печенье, рецепт которого, вслед за тирамису, я так же откопала в бабушкином рецептарии.
Пока я раскладывала блюдца под заказанные чашки с кофе, а в перерывах составляла грязную посуду в посудомоечную машину, вдруг ощутила, будто за мной наблюдал кто-то невидимый. Может, он весь день на меня смотрит, а я только сейчас очухалась? И это было вовсе не привидение. Нет! Какое-то ощущение недосказанности, недоделанности, отсутствие благословения на новый этап жизни.
Услышав шкрябание по металлической миске комбайна, я влетела, словно по наитию, в кухню, надеясь увидеть там Беату. Это было воспоминание с полным погружением в прошлое, когда здесь вместо Леи и Антонио еще были бабушка и ее помощница. Яркое февральское солнце совсем не грело в эти дни умирающей зимы, зато его слепящие лучи через маленькое боковое окошко заливали светом все внутри. На какое-то мгновение мне показалось, что вместо Антонио за столом сидит Беата, громко стуча ложкой по миске.
Я быстро собрала коробку из четырех пирожных, механически забежала в гардероб за пальто и сумочкой и выбежала из кондитерской.
Только бы не было слишком поздно!
Глава 38. Дневник Алекса. Помолвочный механизм
Май, 1985 год. Тоскана, Италия
На самом деле Бруно попросил исполнить для него личный заказ. Речь шла о механизме для секретной комнаты, где хранились картины кисти одного известного художника, его предка. Одна из них обладала особой ценностью. Это было настоящее произведение искусства, достойное Уффици и Лувра. Мы, итальянцы, счастливый народ, ибо рождаемся, женимся и умираем в своих родовых гнездах. И порой эти гнезда хранят очень-очень древние секреты.
Из слов Фрати я понял, что он был потомком известного художника-монаха и красавицы-послушницы, которая ему позировала. Кажется, картина называлась “Девушка с васильками”. Мог бы и догадаться, что фамилия Фрати могла иметь к именитому художнику какое-то отношение!
Перед тем как разойтись, я сказал Бруно, что предвидел какую-то опасность. Она буквально витала в воздухе. Но какие факты я мог предоставить ему, читая это лишь по номерам машин? Просто попросил его быть осторожным. На что он ответил, что единственное, что ему угрожает, так это настойчивость Поля Монтанье. Эта фамилия не была для меня новой, ибо на Сицилии я уже встречался с доном Роберто Монтанье. Однажды в моем присутствии Поль упрашивал Фрати продать ему эту картину:
– Зачем тебе портрет, который никто не сможет оценить по достоинству? Разве люди когда-нибудь поймут, что она – источник вечной женственности? А – я да! Четыре архетипа с четырех перспектив – девочка, подруга, любовница и мать. Я хорошо тебе заплачу! Назови свою сумму!
Но Фрати вовсе не собирался лишаться картины.
Его заказ был очень необычным, и сумма, которую он пообещал мне за эту работу, тоже была немалая. Все осложнялось лишь тем, что в постройку тринадцатого века надо было как-то вмонтировать технику последнего поколения. Я долго ломал голову, совещался с коллегами, копался в библиотеках, пока однажды мне не помог в этом мой внук Леонардо.
Представляете себе “замок в виде помолвочного василька”? Так прозвучал заказ. Я тоже до того момента не имел никакого понятия. Не спал несколько дней, размышляя, как это можно сделать. В одну из первых теплых, майских ночей я вышел во двор. На пороге сидел Леонардо и смотрел на звезды. Он рассказал, что ему очень-очень нравится девушка-соседка, так, что он готов с ней обручиться. Даже придумал, чем ее удивить: обручение на Мосту влюбленных. Его глаза горели от переполняющих чувств.
Я тоже чуть не расплакался! Это было так трогательно! Когда он ушел спать, я до утра рисовал эскизы со спиралями различного диаметра, а наутро создал его, мой механизм. Один коллега из Турина назвал его лебединой песней точной механики. Очень жаль, что она стала последней в моей профессиональной биографии.
Я, конечно, рассказал обо всем Дуччо. Несмотря на нашу размолвку, он все-таки был моим партнером. Только с того дня он стал каким-то странным – то потерянным, то беспокойным. Вначале я думал, что виной этому несчастья, которые его преследовали. Ведь из дома сбежала его беременная дочь, а вскоре от инфаркта умерла и жена Марта. Я предлагал ему свою помощь, деньги, но он лишь отдалялся от меня все сильнее.
Через несколько дней механизм был готов. Я позвонил Фрати, чтобы договориться с ним о дне и часе установки. Но вечером, накануне этого события, пришло одно сообщение с таможни. Оно-то и стало роковым не только для меня.
Глава 39. За прощением
Карминьяно был милым городишкой с круглой центральной площадью, посреди которой находился средневековый фонтан с барельефом из серого камня. Его, словно хороводом, окружали желтые кирпичные двухэтажки. Еще со времен этрусских поселений местные жители возделывали тут земли: выращивали виноград и собирали оливки. Карминьяно так до сих пор и называют городом вина и оливкового масла. Говорят, даже известный итальянский торговец и финансист Датини заказывал здесь вино для своего погреба.
Я припарковалась на площади, захватив с заднего сиденья коробку с пирожными, и пошла искать улицу Двадцать Пятого Апреля. На самом деле заблудиться здесь было сложно, ведь дом Беаты располагался сразу направо от площади, за баром, где уже в ожидании предстоящего футбольного матча собралась стайка шумных мужчин.
Фасад дома, где жила Беата, немного облупился, зато меня встретил маленький ухоженный внутренний дворик с несколькими оливковыми деревьями. Вдоль плиточной дорожки стояли вазоны с геранью, ночной красавицей, базиликом и розмарином. Я подошла к желто-коричневой армированной двери и нажала кнопку звонка под именем «Беата Эспозито». Дверь открылась, и передо мной предстала копия Беаты, только более молодая и в очках:
– Здравствуйте. Вы к кому? – По ее акценту я поняла, что она тоже с юга. Детей у Беаты не было, так что, скорее всего, это ее племянница.
– Я хорошая знакомая Беаты. Можно к ней? Я привезла сладости из нашей кондитерской ко Дню влюбленных.
– Тетя уже давно не встает с постели и гостей не принимает, – сухо ответила она и приготовилась закрыть дверь прямо перед моим носом.
Но я не сдавалась, вставив ногу между дверью и косяком:
– Скажите, что пришла Ассоль. Я уверена, что она будет мне рада.
Но внутри закралось немного сомнения, так ли это.
Она ушла в дом ненадолго, оставив дверь приоткрытой, и когда вернулась, категорично сказала, покосившись на коробку:
– Пройдите. Только вот пирожных тете нельзя!
Маленькая однокомнатная квартирка была скромной, но очень светлой и идеально прибранной. На столе, покрытом белой кружевной скатертью, располагалась разрисованная в сицилийском стиле ваза со свежей лавандой. Она источала тонкий аромат чистоты и веры.
Над столом сердито тикали старинные настенные часы.
Чуть дальше, в глубине находилась маленькая спальня, над железным изголовьем кровати висело деревянное распятие. Холщовые занавески на окне подчеркивали спартанский образ жизни хозяйки, который никак не вязался с ее щедрым сердцем и широкой душой.
– Из-за болей она почти не спала эту ночь. Я сейчас приготовлю вам кофе, – пробормотала недовольно девушка, поправляя пальцем очки на переносице.
Я приблизилась к Беате и коснулась ее скукоженной коричневой руки. Такие же глубокие морщины покрывали и лицо, делая его похожим на скомканный лен. Но седина в волосах виднелась по-прежнему лишь местами. Она открыла глаза и долго смотрела на меня. Потом снова прикрыла веки и несколько мгновений спустя опять открыла, будто внутри нее боролись светлые и темные силы. Я же смиренно стояла перед ней и ждала, готовая принять любое ее решение.
– Все-таки пришла… – едва услышала я и заметила, как из глаза Беаты побежала одинокая слезинка.
Я бросилась перед ней на колени и разрыдалась, освобождаясь от стыда, который все эти годы пожирал мою душу. А несколько мгновений спустя почувствовала, как ее слабая рука гладит меня по волосам. Подняла голову и сквозь слезы спросила:
– Ты простишь меня? Знаю, что ты слишком любила бабушку, поэтому мой уход восприняла как измену ей.
– Перестань, глупенькая, – успокаивала она меня чуть слышно. – Знаю, что у тебя и жизни-то никакой не было. Все знаю, – почти шепотом сказала она.
В комнату вошла племянница с глиняной чашкой и, поднося ее Беате, с напускной строгостью велела:
– Тетя, время пить отвар. Будете как розочка.
Девушка протянула мне кружку, чтобы я подержала, пока она повыше устроит подушки под головой тети.
– Я могу сама ее попоить, если вы не против, – предложила я.
– Конечно, синьорина, – буркнула Беата, почти так же, как это делала всегда, вызывая теплый трепет от воспоминаний счастливых времен. Она сделала первый, громкий глоток:
– Хорошо! Моя Агата – волшебница! Она ведь врач-гомепат…
Я улыбнулась ее варианту этого слова.
– Если бы вы раньше, тетушка, пожаловались на свое здоровье, я бы вас быстрее на ноги поставила, – с обратной стороны постели такими же маленькими, ловкими руками, как у Беаты, Агата приложила ладонь к тетиному лбу и покачала головой – Опять температура!
Придерживая голову Беаты, я время от времени давала ей отхлебнуть. Сама же рассказывала о том, что со мной случилось за все эти годы, пока мы были далеки друг от друга.
Зелье и вправду оказалось волшебным, потому что, выслушав меня, Беата оживилась, задвигала руками и даже хотела было приподняться на кровати, когда я произнесла слова Монтанье о картине: