я в Англию на следующий день, Маржере купил у одного из матросов кафтан и шляпу и превратился в бывалого моряка. В таком виде он отправился на английское подворье разыскивать Джона Мерика. После короткого разговора с посланником он беспрепятственно попал на корабль, где ему была предложена каюта помощника капитана.
Ранним утром ветер наполнил паруса корабля, и Маржере устремил свой взор вперед, где за горизонтом его ждала прекрасная Франция.
Его величеству Генриху IV, королю французскому.
Государь!
…Я могу уверить, что Россия, описанная мною, по приказанию вашего величества, в этом сочинении, служит христианству твердым оплотом, что она гораздо обширнее, сильнее, многолюднее, изобильнее, имеет более средств для отражения скифов и других народов магометанских, чем многие воображают. Властвуя неограниченно, царь заставляет подданных повиноваться своей воле беспрекословно; порядком же и устройством внутренним ограждает свои земли от беспрерывного нападения варваров.
Государь! Когда победами и счастием вы даровали Франции то спокойствие, которым она теперь наслаждается, я увидел, что моя ревность к службе не принесет пользы ни вашему величеству, ни моему отечеству, ревность, доказанная мною во время междоусобий под знаменами Г. де Вогревана при С. Жан де Лоне и в других местах герцогства Бургундского, посему я удалился из отечества и служил сперва князю трансильванскому, потом государю венгерскому, после того королю польскому в звании капитана пехотной роты; наконец, приведенный судьбою к русскому царю Борису, я был удостоен от него чести начальствовать кавалерийским отрядом; по смерти же его Димитрий, вступив на царский трон, поручил мне первую роту своих телохранителей. В течение этого времени я имел средство научиться русскому языку и собрал очень много сведений о законах, нравах и религии русских: все это описываю в представленном небольшом сочинении с такою простотою и откровенностью, что не только вы, государь, при удивительно здравом и проницательном уме, но и всяк увидит в нем одну истину, которая, по словам древних, есть душа и жизнь истории.
Внимание вашего величества к моим изустным донесениям подает мне надежду, что книга моя принесет вам некоторое удовольствие: вот единственное мое желание! В ней вы найдете известия о событиях весьма замечательных, отчасти поучительных для великих монархов; самая участь несчастного государя моего Димитрия может служить для них уроком: разрушив неодолимые преграды к своему престолу, он возвысился и ниспал скорее, нежели в два года; мало того: его называют еще обманщиком! Ваше величество узнаете равным образом многие подробности о России, достойные внимания и совершенно доселе неизвестные как по отдаленности этой державы, так и по искусству русских скрывать и умалчивать дела своего отечества.
Молю Бога даровать вашему величеству благоденствие, вашей державе мир, преемнику желание подражать вашим добродетелям, мне же неизменную, всегда постоянную ревность делами своими оправдать имя, государь, всепокорнейшего подданного, вернейшего и преданнейшего слуги вашего величества.
Часть четвертая«…Земля наша овдовевшая…»
Наконец настал черед князя Дмитрия Пожарского. Он был зван в боярскую думу, где сам Василий Шуйский сообщил, что, памятуя о его заслугах, жалует князя званием воеводы и назначает командовать полком, отряженным в помощь гарнизону Коломны.
— Воевода коломенский Иван Пушкин просит подкрепления, — объяснил Дмитрий Шуйский, ведавший обороной Москвы. — Прослышал он от перебежчиков, что Лисовский собирается из Владимира повернуть к Коломне, а оттуда — на Рязанскую землю, чтобы перехватить обозы с хлебом, идущие на Москву. Уже сейчас в городе дороговизна, сам знаешь, а коль перекроет поляк дорогу, будет голод. Много войска дать тебе не можем: возьмешь полк из подымных[49] людей, да ты у нас горазд воевать не числом, а уменьем!
В голосе Шуйского Пожарскому послышалась насмешка, поэтому он заметил:
— Так «дымные», чую, в боевом деле впервые?
— Аль заробел? — вроде как обрадовался Шуйский-младший.
Пожарский гордо вскинул голову:
— Я никогда не робею.
— Ишь ты! — то ли восхищаясь, то ли продолжая издеваться, воскликнул Дмитрий.
— Знаем, знаем, что смелый. Да только и Лисовский не робкого десятка.
Пожарский, не желая спорить, лишь спросил деловито:
— А много ли у него войска?
— Про то не ведаем. Но думаем, что пока немного, только ляхи. Но во Владимире и Суздале он может новый отряд из воров собрать. Так что держись, воевода!
В голосе Шуйского вновь послышалась насмешка, но настроение Пожарского не омрачилось, настолько рад был самостоятельному делу.
— Когда выступать? — весело спросил он.
Шуйский удивился, решил, что молокосос радуется из-за тупоумия, и скучно сказал:
— А как соберешься, так и ступай.
…Дымные — вчерашние крестьяне, одетые в тягиляи[50] да шапки, обшитые кусками железа, были вооружены в основном рогатинами, не имея ни сабель, ни тем более пищалей.
— Откуда будете, воины? — спросил он довольно хмуро.
— Из-под Нижнего Новгорода мы, — ответили мужики нестройно.
Старший в отряде, из дворян, одетый в кольчугу, хитро подмигнув своим, заговорил, заметно «окая»:
— Небось не зря говорят про нас: «Нижегородцы — не уродцы: дома каменны, а люди — железны!»
Князь, смягчившись, рассмеялся:
— Ну, коль «железны» — поляков побьем!
— А нам не впервой! — воскликнул все тот же словоохотливый дворянин.
— Вот как?
— Тушинский вор к нам для усмирения войско польское заслал с воеводой Сенькой Вяземским, так наш воевода Андрей Алябьев то войско враз разметал, а Сеньку на городской площади повесил в назидание: пусть попробуют еще сунуться.
— Дельно, дельно! — закивал совсем повеселевший Дмитрий. — Лошади-то у вас есть? Верхом ездить можете?
— Только я один, а остальные больше на санях…
— А огненному бою обучались?
— А луки и стрелы на что? Р-раз — и белке в глаз! А потом — у нас вот что есть. — Парень показал рогатину. — Хоть сохатого, хоть медведя один на один завалю.
Пожарский поставил головой над «дымными» этого говорливого малого, Ждана Болтина, уже раньше бывавшего в ратном деле. Всего пехоты в отряде насчитывалось двести человек да двадцать всадников — служилые люди самого князя из поместья и московского посада.
Коломна встретила недружелюбно, в крепость их не пустили, а подскакавший к воротам воевода Иван Пушкин с презрением окинул взглядом ратников Пожарского:
— Это что? Вся государева помощь?
— Государь сам в осаде, скажи и на этом спасибо! — сверкнул глазами Дмитрий, обидевшись за своих нижегородцев, к которым за время короткого похода успел привязаться.
— Ладно, — смилостивился Пушкин. — Располагай их по избам здесь, в Ямской слободе.
— А что, в крепости места нет?
— Пока не готово. Твоим «ратникам» самим себе придется шалаши ладить. Я чаю, что к топорам у них руки привычнее, чем к саблям.
Хоть воевода, конечно, был недалек от истины, но Пожарский вспылил:
— Коль тебе помощь не нужна, так и скажи, мы и обратно можем пойти. В Москве дел хватит.
— Ладно, ладно! Не горячись! — засуетился Пушкин. — Прошу тебя, князь, в мои хоромы откушать с дороги!
— Людей размещу и буду. А ты пока своих голов собери, будем совет держать!
Пушкину властный тон Пожарского явно не понравился, он молча повернул коня и ускакал в ворота высокой Пятницкой башни. Слобожане, в отличие от воеводы, встретили ратников дружелюбно, понимая, что коль поляки появятся под стенами Коломны, то, не будь защиты, первые пострадают слободы. Скоро во дворах разгорелись костры — это приступили к отрадному для каждого воина делу кашевары.
Дмитрий с верным дядькой Надеей и головой нижегородцев Болтиным отправился в город, который выглядел сумрачным и настороженным, как перед грозой. Торговые ряды на центральной площади пусты, не видно людей и на улицах.
Боярин не встретил его на крыльце, а ждал в горнице, дав понять, что гость — не ровня ему по чину. Пожарский, однако, сдержал свои чувства, решив, что не время разводить местничество. По знаку хозяина в горницу вплыла густо накрашенная белилами и румянами дородная хозяйка с чаркой водки на подносе, но князь остановил ее:
— Спасибо! Угощение потом! Зови, воевода, своих голов.
В горницу вошли три рослых стрелецких сотника. Сдержанно поприветствовав гостя, уселись на лавке у стены. Пожарский спросил:
— Что известно о Лисовском?
— Идет сюда.
— Откуда знаете?
— Лазутчики только приехали.
— Давайте их сюда!
Два мужика в тулупах вошли, сняв поярковые шапки, и встали у дверей.
— Ну, рассказывайте, что видели, без утайки, — потребовал Пожарский. — Вы кто будете, воины аль ряженые?
— Стрельцы мы, — ответил один из них, — а оделись будто местные из крестьян, вроде как за лесом поехали.
Пожарский одобрительно усмехнулся, одобряя хитрость лазутчиков.
— И где Лисовского повстречали?
— У села Высокого.[51]
— Далеко это?
— Верстах в тридцати будет.
— Давно повстречали?
— Вчера к вечеру.
Пожарский взглянул на Пушкина:
— Это же совсем близко! Медлить нельзя — надо посадских в крепость забирать.
Воевода побагровел:
— А чем мы их кормить будем? Лишние рты! Осада может быть долгой.
— Осада? — переспросил Пожарский и повернулся к лазутчикам: — Так их много?
— Да нет, сотни две-три!