Ополчение, скорее всего, вышло из Ивановской башни кремля, где в честь этого события установлена памятная доска. По льду ополченцы перешли к Стрелке и по правому берегу Волги отправились на Балахну. Там местные жители встретили Минина и Пожарского в воротах крепости.
Воевод и дворян поместили в осадных дворах, в крепости, прочих ратных людей устроили на ночлег на посаде. Там же к ополчению присоединился отряд из «розных городов» воеводы Матвея Плещеева. Он пользовался большой известностью в Первом земском ополчении, еще при жизни Ляпунова пытаясь унять казачье своеволие в полках. Но после убийства Прокопия ему пришлось бежать из ополчения и скрываться в своих костромских вотчинах.
Уже в Балахне Минин и Пожарский начали устанавливать свои порядки. Они «многим своим радением к ратным людем повеле всех посацких людей собрати и повеле им по нижегороцкому уставу две части имения своего в казну ратным людем отдати, себе же на потребу третию часть имения оставити». Нельзя сказать, что это предложение было встречено с восторгом. Были и те, кто «восхотеша утаити имения своя, и принесоша не противу его окладу, и скудни называющеся».
В саботаже сбора средств приняли участие и местные солепромышленники. У Кузьмы не было времени на долгие уговоры. Нижегородская рать наутро выступала в поход. Минин дал волю гневу, объявив сущими преступниками тех торговых людей, которые пытались утаить свое имущество от обложения. За «пронырство» виновные достойны того, чтобы им «руки отсещи»! После этого балахнинцы, «не восхотеша в велицей скорби быти, наипаче принесоша по его окладу». Ратникам-ополченцам выдали положенное жалованье.
Игумен Антоний, настоятель Покровского монастыря, вместе с братией совершили молебен на дальнейший поход к Москве. Из Балахны ополченцы двинулись вверх по Волге — через Пурех в Юрьевец, куда добрались в сумерках.
Едва устроились на ночлег, как поднялась тревога. По дороге к городу приближался отряд всадников. Караульные схватились за ружья, но стрелять не пришлось. Пропущенный в крепость мурза объявил, что привел на земскую службу отряд юртовских татар. В Юрьевце местные жители собрали для ополчения «многую казну», часть мужского населения города влилась в его ряды. Оставив в Юрьевце небольшой гарнизон во главе с воеводой Лазаревым, ратники пошли дальше.
Следующий привал был в селе Решма. Под утро туда прибыл гонец из Владимира — от Артемия Измайлова, давнего соратника Пожарского. Он привез дурную весть: казаки Первого ополчения, «черные люди» Москвы произвели переворот и избрали на царство «псковского вора» Лжедмитрия III. Это кардинальным образом меняло расклад политических сил.
А случилось вот что. Новый самозванец из Пскова рассылал по стране грамоты с призывом объединяться против шведов и поляков. Первое ополчение отправило к Лжедмитрию III посольство. Представ пред его светлые очи, послы прекрасно увидели, что имеют дело с самозванцем. Но вооруженная стража, окружавшая трон, заставила прикусить язык. Никто из послов не только не решился обличить «вора», но и не отказался от подписи под отправленной из Пскова в ополчение грамотой, подтверждавшей подлинность Дмитрия.
Грамота послов вызвала в ополчении бурю. Простой народ и казаки охотно верили: их добрый царь вновь спасся от подлых бояр. 2 марта казачий круг, на котором присутствовало и много «черных людей» — москвичей, провозгласил государем псковского самозванца.
Заруцкий, Трубецкой и другие вожди ополчения, памятуя о судьбе Ляпунова, не стали перечить кругу. Вместе с казаками они принесли присягу на имя Лжедмитрия III под залпы артиллерийского салюта. Дворян из полка Трубецкого, попавшихся под руку, заставляли целовать крест «царю Дмитрию».
Заруцкого ситуация устраивала еще и потому, что позволяла начать новую (или возобновить старую) игру. Если «царь Дмитрий» жив и невредим, то Марина Мнишек — вновь легитимная царица, а ее сын — законный наследник русского престола. Тотчас после переворота «холопы Митка Трубецкой и Ивашко Заруцкий» били челом государыне Марине Юрьевне и государю всея Руси царевичу Ивану Дмитриевичу. Заруцкий смотрел не на Псков, а на Коломну, где пребывала Марина с ребенком.
Присяга Лжедмитрию III привела к резкому размежеванию политических сил. Раскол даже внутри Первого ополчения стал очевидным. В земских отрядах, стоявших вдали от казачьих таборов, присяга не удалась. Воеводы Мирон Вельяминов, Исайя Погожий и Измайлов бежали из ополчения, спасая свои жизни.
Переворот в Москве получил поддержку в южных и северских городах, прежде примыкавших к лагерям Болотникова и Лжедмитрия II. На востоке власть нового самозванца признали Арзамас и Алатырь. Зато Нижний Новгород, Казань, Владимир, Ярославль, Кострома, Рязань, Тверь восприняли избрание Лжедмитрия III как незаконный акт. Крест самозванцу отказались целовать и многие города, прежде входившие в состав калужского лагеря. По утверждению троицких монахов, присяга сорвалась даже в Калуге, Туле и Серпухове.
Минин и Пожарский, естественно, тоже не собирались признавать очередного самозванца и после получения вестей из-под Москвы открыто заявили о самостоятельности своих действий. В грамотах воевод Нижегородского ополчения «русские воры» из казачьих отрядов Первого ополчения впервые были поставлены в один ряд с интервентами. Это стало одним из принципиальных решений, обозначивших окончательное рождение нового, Второго ополчения, которое рвало связь с Первым.
Из Решмы, куда пришла неприятная весть, путь ополчения пролегал в Кинешму, где была сделана более продолжительная остановка. Жители городка встретили нижегородцев приветливо и предоставили им «подмогу»: пополнили казну ополчения и добавили в него своих людей. Стало известно, что на сторону Нижегородского ополчения перешла администрация Переславля-Залесского во главе с воеводой Андреем Федоровичем Палицыным.
Из Кинешмы Пожарский выступил в сторону Костромы. Когда его отряды достигли Плеса, к князю явились посадские люди — костромичи — и предупредили, что их воевода Иван Петрович Шереметев решил не пускать нижегородцев в город. Похоже, он был одним из немногих, на кого подействовали увещевания Семибоярщины.
Пожарский и Минин предпочли не форсировать события. Они двинули свои отряды на Кострому и встали перед городом на посаде. Местные дворяне заперлись в крепости с Шереметевым. Пожарский не спешил штурмовать цитадель, надеясь, что посад скажет свое веское слово. Так оно и случилось. В Костроме начались волнения, горожане осадили Шереметева на воеводском дворе.
Многие костромичи и ополченцы жаждали крови Шереметева. Но Пожарский и Минин его спасли, взяв под стражу, а затем, сняв с воеводства, позволили уйти в Ярославль. Воеводой в Костроме Пожарский поставил князя Романа Ивановича Гагарина, дав ему в помощь дьяка Андрея Романовича Подлесова. С Костромы были собраны деньги по «уставу» Минина и проведен призыв на службу костромских дворян — «выборный человек служивым людем, костромичам, с ратными людьми идти повеле».
В Кострому также прибыли челобитчики из Суздаля, которые просили Пожарского послать ратных людей для защиты от «воровских казаков» Андрея и Ивана Просовецких. Теперь воевода князь Роман Петрович Лопата-Пожарский с отрядом нижегородских и балахонских стрельцов направился в Суздаль. Несмотря на свое численное превосходство, казаки решили не вступать в бой и ушли под Москву. Лопата-Пожарский остался воеводой в Суздале. «Этим назначением воевод Пожарский снова показывал, что чувствует себя в положении правителя государства; таковым, очевидно, считали его костромичи и суздальцы, просившие его назначить им воевод», — подмечал Любомиров.
Получив в Костроме «на подмогу многую казну», ополчение направилось в Ярославль и пришло туда еще «по зимнему пути», так и не дождавшись ратников из Казани.
Ярославль являлся одним из крупнейших торговых и ремесленных центров страны, но, в отличие от Нижнего, не был преимущественно посадским городом. Тут жило многочисленное дворянство. Подмосковное правительство пыталось превратить Ярославль в свою опорную базу еще до того, как нижегородцы выступили со своим почином.
Но теперь Ярославль, особенно после присяги Трубецкого и Заруцкого третьему самозванцу, твердо решил примкнуть к Пожарскому. Нижегородские полки вступили в город в самом конце марта под звон колоколов. «С великою честию» приняли ярославцы своих избавителей и поднесли Пожарскому и Минину «дары многия», от которых те, однако, отказались.
Полагаю, тогда никто не мог предвидеть, что ярославское стояние Минина и Пожарского продлится целых четыре месяца.
Ярославское стояние
Длительное стояние в Ярославле многие современники и поколения историков ставили в вину Минину и Пожарскому. Так, Авраамий Палицын, посетивший руководителей Второго ополчения в конце июня — начале июля 1612 года, оставил в своем «Сказании» весьма нелицеприятный отзыв о том, что в эти месяцы происходило в Ярославле. Прохлаждались, мол, вдали от столицы, тогда как страна стонала под гнетом иноземных захватчиков.
Костомаров, который лидеров Нижегородского ополчения явно недолюбливал, объяснял долгое ярославское стояние тем, что «Пожарский не имел таких качеств, которые бы внушали к нему всеобщее повиновение. Его мало слушали: в ярославском ополчении была безладица, происходили даже драки. Сам князь Пожарский сознавался в своей неспособности».
Но следует подчеркнуть, что у Нижегородского ополчения были более чем веские причины не спешить в Москву.
Переворот в таборах в пользу Лжедмитрия III смешал все планы. Пожарский не мог выступить к столице, пока там распоряжались сторонники самозванца, которые считали всех, не признававших «царя Дмитрия», государевыми изменниками. В этих условиях Второму ополчению при приближении к Москве предстояла война с Первым. Пожарский сам в июне напишет, что «из Ярославля хотели со всеми людьми идти под Москву», да помешала присяга подмосковных воевод псковскому самозванцу. Свою миссию Минин и Пожарский видели даже не в освобождении столицы, а в очищении земли, причем не только от поляков, а от всех врагов порядка.