В 1598 году, когда умер царь Федор Иоаннович, пресеклась правившая династия. Это событие само по себе вызвало острейший общенациональный шок и кризис. Как справедливо подчеркивал Ключевский, узлом, связывавшим все отношения в Московском государстве, было «лицо известной династии, и государственный порядок признавался возможным только при государе именно из этой династии. Потому, когда династия пресеклась и, следовательно, государство оказалось ничьим, люди растерялись, перестали понимать, что они такое и где находятся, пришли в брожение, в состояние анархии… Пришлось выбирать царя Земским собором. Но соборное избрание по самой новизне дела не считалось достаточным оправданием новой государственной власти, вызывало сомнения, тревогу».
С этого момента власть перестала быть богоданной. Она теряет прежнюю легитимность и начинает искать новую. В борьбе за освободившийся трон столкнулись Боярская дума, расколовшаяся на сторонников бояр Романовых (родственников первой жены Ивана Грозного) и Бориса Годунова, и Земский собор. На Соборе, собравшемся на патриаршем подворье, Годунов получил поддержку. Боярская дума считала, что лишь она как высший государственный орган может вынести решение о престолонаследии. Не договорившись о конкретной кандидатуре, Дума предложила самому красноречивому своему члену дьяку Щелканову выйти к народу и предложить принести присягу на имя Думы, вводя тем самым боярское правление взамен монархии. Народу эта идея явно не понравилась. Тем временем Собор отправил шествие к Борису в Новодевичий монастырь, где он дал уговорить себя занять престол.
Монархия стала выборной, чего, кстати, в Западной Европе не наблюдалось. Борис Годунов стал первым, но не последним царем, избранным «всей землей».
Правление Годунова, драма которого столь талантливо описана пером Александра Сергеевича Пушкина, было несчастным. Как писал «наш Тацит» (слова Пушкина) Николай Михайлович Карамзин, «Годунов не имел выгоды быть любимым, ни уважаемым, как прежние монархи наследственные. Бояре, некогда стояв с ним на одной ступени, ему завидовали; народ помнил его слугою придворным. Нравственное могущество царское ослабело в сем избранном венценосце». Годунов, выходец из второстепенной ветви старинного московского боярства, так и не сможет изменить восприятие его аристократической элитой — выскочка, недоцарь, «низкий по отечеству».
«Если бы царь Борис Федорович принадлежал к московской династии, любовь подданных, известная ему при жизни, никуда бы не исчезла, а времена его правления хвалили бы за „тишину и благоденствие“», — справедливо замечает современный биограф людей Смутного времени Вячеслав Николаевич Козляков.
«Борис в своей деятельности был преимущественно умным администратором и искусным дипломатом, — отмечал Платонов. — Одаренный мягкой натурой, он не любил военного дела, по возможности избегал войны и почти никогда сам не предводительствовал войском». Борис много времени проводил во дворце, редко выходил к людям, не принимал челобитных. И его власть разрушала стоустая молва, которая заметно оживилась после смерти Федора Иоанновича: Годунову приписывали и его отравление.
«События первого периода Смутного времени, когда в столице и на далекой Украйне шла борьба за московский престол, непосредственно не затрагивали Нижнего Новгорода. Вначале он только видел некоторых потерпевших поражение в этой борьбе. Так, по воцарении Федора Ивановича в Нижний был сослан затеявший какую-то смуту в столице Богдан Бельский, при царе Борисе в 1602 году с июля по октябрь прожили здесь под надзором возвращенные из ссылки кн. Ив. Бор. Черкасский и Ив. Ник. Романов.
Затем начавшееся в 1604 г. волнение среди приволжских казаков, потом поход по Волге самозванца Петра-Илейки уже должны были отразиться на торговых оборотах Нижнего, затрудняя и, может быть, даже временно прекращая торговое движение на Волге», — писал Любомиров.
Дмитрий Николаевич Смирнов, видный нижегородский краевед, представитель известного рода нижегородских купцов и предпринимателей, справедливо замечал: «Годы от 1601 и по начало 1612 были для Нижегородского края, как и вообще для всей страны, длительной порой глубоких потрясений». Первым пришел голод.
Летом 1601 года дожди лили так часто, что, по словам Авраамия Палицына, «все человецы в ужас впадоша». Хлеб не зрел, стоял зеленый, «аки трава». После «Успеньего дня» — 15 августа — ударил «мраз велий» и погубил все посевы. Осенью и зимой люди питались «с нуждою» остатками от предыдущего урожая.
Весною 1602 года семян хватило на посев, но опять залитые дождями они не взошли. Осенью начался «глад великий» и «мроша людие, как и в поветрие моровое не мроша». К следующей весне люди «ядоша всякую листву, траву и мертвечину, и пси, и кошки».
Осенью 1603 года нечем оказалось сеять, цены на зерно взлетели за три года в сто раз. Правительственные меры поддержки не могли спасти многих: государевы закрома быстро пустели и в Нижнем.
Жители били челом царю Борису, который даже назначил расследование положения в уезде, к нему были привлечены и духовные власти Печерского монастыря, выявившие злоупотребления казенным хлебом.
«Впрочем, и малая зависимость нижегородцев от продуктов земледелия, и возможность компенсации дефицита хлеба продуктами рыболовства, охоты, собирательства и бортничества делали проблему голода не такой острой, как в других землях, — писали известные нижегородские историки Алексей Владимирович Морохин и Андрей Александрович Кузнецов. — Видимо, по этой причине в Нижегородском и соседних уездах деструктивные проявления начального этапа Смуты — голодные бунты, первый Самозванец — не прослеживаются».
Вместе с тем трехлетний голод породил самые невероятные слухи, виделись самые мрачные предзнаменования. Что в лесах взбесились волки и перекусали друг друга, а по городам бегали разноцветные лисицы. Что ураганы будто бы опустошили половину уезда, в реках и озерах исчезла рыба, а в лесах птицы. В довершение всех бед летописец сообщает: «Пришла мышь малая из-за леса тучами». Это было редкое в нижегородских краях нашествие саранчи. В конце 1604 года на небе появилась яркая комета, которая была видна в Нижнем даже днем. На Руси кометы всегда рассматривались как самое зловещее знамение. Люди ждали худшего, вплоть до конца света. И они были близки к истине в своих опасениях.
Самозванщина
Еще в 1600 или 1601 годах, как сообщал французский капитан на русской службе Жак Маржерет, появился слух, что царевич Дмитрий жив. Все историки согласны в том, что в появлении самозванца важнейшую роль сыграло московское боярство, враждебное Годунову. Немецкий наемник Конрад Буссов, тоже хорошо информированный очевидец событий, в своей «Московской хронике» о Смутном времени несколько раз повторял, что Лжедмитрий был поставлен боярами, что об этом было известно Годунову, и он прямо говорил это боярам в лицо.
Ключевский был прав, утверждая: «В гнезде наиболее гонимого Борисом боярства с Романовыми во главе, по всей вероятности, и была высижена мысль о самозванце. Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве».
Но и роль «польской печки» ни в коем случае не следует преуменьшать. В начале XVII века на сцене истории решался вопрос: какая страна станет великой державой Центральной и Восточной Европы. Претендентов было трое — Польша, Швеция и Россия. Причем Россия выглядела наиболее слабым претендентом — и по численности населения, и по экономическим параметрам, и по военной мощи. В Смутное время вполне мог реализоваться сценарий интеграции России в европейскую систему через превращение в польскую или шведскую провинцию.
Польские монархи и шляхта на протяжении веков претендовали на всю территорию бывшей Киевской Руси. В этом они неизменно пользовались поддержкой Ватикана, никогда не оставлявшего попыток упразднить Православную Церковь. К началу XVII века под властью Польши и Литвы уже оказались земли по правому берегу Днепра, а также Черниговщина, Полтавщина и Запорожье. Жителям Юго-Западной Руси внушалось, что земли, которые теперь называются Украиной и Белоруссией, никогда не принадлежали Руси, и Россия не имеет к ним ни малейшего отношения.
Когда в книге пойдет речь о польских или польско-литовских войсках, то эти термины будут относиться к войскам Речи Посполитой, которая объединяла Польшу, Литву, Украину, Белоруссию. Поэтому в отрядах интервентов были не только этнические поляки, но и литовцы, белорусы, украинцы, наемники едва ли не из всей Западной Европы и даже русские. В религиозном отношении свою волю диктовали католики, но немало было и православных, и протестантов. Речь Посполитая имела очень серьезные виды на Россию, которые должен был помочь реализовать Лжедмитрий II.
Чтобы не быть заподозренным в антипольских измышлениях, предоставлю слово многолетнему директору Библиотеки Конгресса США Джеймсу Биллингтону: «Польша Сигизмунда III являлась авангардом европейской контрреформации… Сигизмунд фактически превратил свое королевство в позднейший оплот испанских фанатиков-крестоносцев — ордена иезуитов Игнатия Лойолы… Орден иезуитов долго пытался заинтересовать Ватикан возможностью частично восполнить на Востоке потери, понесенные в результате развития протестантства в Западной и Северной Европе. Но к началу столетия иезуиты преуспели в подчинении восточноевропейской политики Ватикана интересам тесного рабочего партнерства с польским Сигизмундом III. Поскольку Сигизмунд установил полный контроль над Литвой и заявил серьезные притязания на Швецию, постольку он, естественно, предстал истинным поборником католицизма в Северо-Восточной Европе; к тому же он укрепил свои отношения с Римом двумя успешными габсбургскими браками… Использовав сумбурные надежды Московии на то, что „настоящий царь“ еще где-нибудь отыщется, иезуиты помогли полякам в свите претендента на престол Дмитрия прийти к власти».
В отношении личности Лжедмитрия I до сих пор нет полной ясности. Ограничусь выводом автора последних жизнеописаний Лжедмитрия I Вячеслава Козлякова (у которого можно прочесть и обо всех других версиях): «Многие хотели бы узнать, на самом ли деле самозванец был Григорием Отрепьевым. Однако похоже, что тайна происхождения царя Дмитрия Ивановича н