Федор Андронов и Иван Безобразов взялись исполнять приказ полковника Струся. В сопровождении наемников они обыскали боярские и купеческие дома в Кремле, где забрали все ценные вещи, а пожилых мужчин, женщин и детей уводили с собой. Их согнали на площадь, а потом выгнали из Китай-города. Можно представить ужас людей, которым месяцами внушали, что казаки и боярские холопы только и ждут момента, чтобы ограбить осажденных, а их жен и детей разобрать по рукам.
Члены Семибоярщины лишь направили послание Пожарскому и Минину, умоляя, чтобы земские ратные люди приняли без позора членов их семей.
Пожарский, к неудовольствию казаков, которые давно точили ножи на кремлевских сидельцев, позаботился о том, чтобы принять боярские семьи с честью. Он лично выехал к крепостным воротам и сопроводил толпу женщин и детей в земский лагерь. «Князь Дмитрий же повелел им жен своих выпускать, и пошел сам и принял их жен с честью и проводил каждую к приятелям своим, и повелел им давать обеспечения. Казаки же все за то князя Дмитрия хотели убить, потому что грабить не дал боярынь». Земские дворяне и посадские люди разобрали оставшихся без гроша беженцев по родству и свойству.
После выселения из Кремля русских семей поляки объявили о реквизиции продовольствия и произвели очередные обыски в домах, забрав все, что там еще оставалось. С думными боярами обращались немного вежливее, чем с дворянами и купцами, но и они не избежали грабежа.
Мародеры не обошли даже главу Семибоярщины. Солдаты пробрались в дом Мстиславского и в поисках пищи перевернули его вверх дном. Боярин пытался оказать сопротивление, но получил удар по голове, от которого едва пришел в себя. Потом этот удар позволил Мстиславскому представить себя жертвой польских агрессоров. Вскоре он заявит Пожарскому, что в Кремле находился не по своей воле и «литовские люди били его чеканами и голова у него во многих местах избита». Били, правда, не чеканом, а кирпичом. На этом Семибоярщина, собственно, и закончилась.
Другого участника Семибоярщины — князя Ивана Голицына, который, похоже, высказался за сдачу Кремля — полковник Струсь приказал взять под стражу. Лишь Безобразов и Андронов, не рассчитывавшие на снисходительность ополчения, продолжали настаивать на сопротивлении до конца.
Но как сопротивляться, если голод в Кремле приобретал катастрофические масштабы. Цены на продукты подскочили. Небольшой хлебец стоил уже больше трех рублей. Вскоре хлеб совсем исчез, за лепешку с лебедой просили рубль. Съели всех собак и кошек, облазили все лужайки и дворы в поисках лебеды и крапивы, сдирали и ели кору с деревьев. В начале октября выпал снег, засыпавший еще сохранившиеся кое-где коренья и траву. Даже мышь становилась большим лакомством, а за дохлую ворону платили около рубля.
Затем полковники распорядились вывести из тюрем пленных, забить их насмерть и отдать на съедение гайдукам. Но потом кончились и пленные. Дальше пусть рассказывают поляки. Например, Валишевский: «И все-таки они еще сопротивлялись, питаясь крысами и кошками, травой и кореньями. Предание говорит, что они пользовались для приготовления пищи греческими рукописями, найдя большую и бесценную коллекцию их в архивах Кремля. Вываривая пергамент, они добывали из него растительный клей, обманывающий их мучительный голод. Когда эти источники иссякли, они выкапывали трупы, потом стали убивать своих пленников, а с усилением горячечного бреда дошли до того, что начали пожирать друг друга; это — факт, не подлежащий ни малейшему сомнению: очевидец Будила сообщает о последних днях осады невероятно ужасные подробности».
Вот свидетельство Будилы: «Когда не стало трав, корней, мышей, собак, кошек, падали, то осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли; пехота сама себя съела и ела других, ловя людей. Пехотный поручик Трусковский съел двоих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, другой съел свою мать; один товарищ съел своего слугу; словом отец сына, сын отца не щадил; господин не был уверен в слуге, слуга в господине; кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел. Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такового, судились, как о наследстве и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не кому другому. Такое судебное дело случилось в взводе господина Леницкого, у которого гайдуки съели умершего гайдука их взвода. Родственник покойного — гайдук из другого десятка — жаловался на это перед ротмистром и доказывал, что он имел больше прав съесть его как родственник; а те возражали, что они имели на это ближайшее право, потому что он был с ними в одном ряду, строю и десятке…
Иной пожирал землю под собою, грыз свои руки, ноги, свое тело и что всего хуже, — желал умереть поскорее и не мог, — грыз камень или кирпич, умоляя Бога превратить в хлеб, но не мог откусить».
Из пополненного гайдуками польского гарнизона в 3–4 тысячи человек спустя два месяца осталось не более полутора тысяч, но и те утратили не только боеспособность, но и человеческий облик.
День, который мы отмечаем сейчас 4 ноября, в 1612 году был 22 октября. Что же произошло в тот знаменательный день или связывается с ним? События точной хронологии не поддаются.
Утром поляки предложили воеводам ополчения начать переговоры и прислали в качестве заложника полковника. Пожарский дал согласие и отправил в Кремль своего заложника воеводу Василия Бутурлина.
Переговоры шли плохо. Лидеры ополчения требовали безоговорочной капитуляции. Поляки никак не могли расстаться со ставшим совсем неуместным гонором и выдвигали бесконечный список уступок и условий.
О ходе переговоров и о требованиях наемников быстро становилось известно казакам и ратным людям. По словам польского очевидца, вся Москва негодовала на ротмистров и рыцарей, которые тянули время, поджидая подхода королевских войск. Никто не знает, сколько времени могли бы продолжаться эти бесплодные переговоры.
Но здесь свое слово сказал народ.
Первыми потеряли терпение казаки. Как записал летописец, «и в ту пору некий человек кликнул казаков, стоявших на Кулишках у храма всех Святых на Ивановском лужку». По свидетельству современника сигнал к штурму был подан звуками рога.
Казаки и земские люди, призвав на помощь Царицу Небесную, с иконой Казанской Божией Матери, подняв хоругви, пошли «силою великой» к стенам Китай-города, застав врасплох и поляков, и русских воевод.
В своих записках полковник Будила подтверждал, что русские начали приступ со стороны батарей Трубецкого. Казаки не первый раз штурмовали Китай-город, пролив немало крови у его стен. На этот раз удача была на их стороне.
Приставив лестницы, ратные люди преодолели крепостную стену сразу в нескольких местах. Сильно уменьшившиеся в числе и обессиленные от голода поляки дрогнули перед их яростью. Многие были убиты на месте. Те, у кого хватило сил бежать, успели скрыться в Кремле. «Поляки же натиска москвичей сдержать не могут, бегут во внутренний город, первопрестольный Кремль, и в нем запираются на крепкие запоры, — писал современник. — Московские же воины, словно львы рыкая, стремятся к крепостным воротам первопрестольного Кремля, надеясь отомстить своим врагам немедленно».
После непродолжительного боя Китай-город оказался в руках ополчения. Арсений Елассонский писал, что «легко, без большого боя, великие бояре и князья русские с немногими воинами взяли срединную крепость и перебили всех польских воинов». Однако с ходу, на плечах отступавших поляков, ворваться в Кремль не удалось.
Костомаров писал о том историческом дне: «22 октября Трубецкой ударил на Китай-город; голодные поляки были не в состоянии защищаться, покинули его и ушли в Кремль. Первое, что увидели русские в Китай-городе, были чаны, наполненные человеческим мясом…
Тогда в Китай-город торжественно внесли икону Казанской Божией Матери и дали обет построить церковь, которая позже действительно была построена и до сих пор существует на Кремлевской площади напротив Никольских ворот. В память того дня установлен праздник иконы Казанской Богоматери, до сих пор соблюдаемый православной русской церковью».
После этого часы правительства и польского гарнизона в Кремле были сочтены. Поражение окончательно подорвало моральный дух гарнизона. Полковники поторопились завершить переговоры о сдаче. Делегацию гарнизона возглавил сам Струсь, боярское правительство представлял сам Мстиславский. Они вышли из Кремля в «застенок» для встречи с Пожарским и Трубецким. При этом Мстиславский повинился, бил челом (побитым кирпичом) всей земле.
В тупичке у закопченной Кремлевской стены Пожарский достиг компромиссного соглашения с боярским правительством. Князь не стал ставить бояр на колени и рубить им головы. Это не позволило бы решить главную задачу ополчения — избрать всей землей государя из великих бояр, природных русских людей. Да и спешить надо было. Поступали сведения о подходе войска Сигизмунда.
Протоиерей Андрей Соколов пояснял значение того дня для России: «Чтобы не угасала память о чудесном явлении Покрова Пресвятой Богородицы над нашим Отечеством в 1612 году, переломном для всей русской истории, было положено ежегодно 22 октября (4 ноября по новому стилю), в день взятия Китай-города и капитуляции поляков, творить торжественное воспоминание о спасении Москвы от врагов заступлением Божией Матери — „ради Казанской иконы Ея“. Поначалу, при царе Михаиле Федоровиче, празднование совершалось только в Москве. Но в 1649 году по случаю рождения наследника престола царевича Дмитрия Алексеевича повелено было царем Алексеем Михайловичем праздновать день Казанской Божией Матери 22 октября „во всех городах, по вся годы“».
Переговоры с кремлевскими сидельцами продолжались еще три дня, после чего земские лидеры и боярское правительство заключили договор и скрепили его крестным целованием. Бояре получили гарантию сохранения их родовых наследственных земель. Боярская дума, имевшая статус высшего органа царства, согласилась аннулировать присягу Владиславу и разорвать отношения с Сигизмундом III. Пожалования от короля и королевича объявились недействительными.