Он отнес фотографию обратно на каминную полку.
– Большинство людей не знают об этом, но Западная Вирджиния – в процентном выражении, конечно, не в абсолютных цифрах – давала больше солдат для Америки, чем любой другой штат в стране, в каждой крупной войне, в которой мы участвовали в двадцатом веке.
Он повернулся к Абрабанелю.
– Вот почему мой отец переехал сюда, когда он эмигрировал в Соединенные Штаты после войны. Он был единственным евреем в Грантвилле, когда он впервые приехал сюда. И пригласил его жить здесь Том Стирнс. Многие другие уехали в Израиль, но мой отец хотел жить рядом с человеком, который освободил его из Бухенвальда. По его представлениям, это было самое безопасное место в мире…
Моррис пристально посмотрел на отца Ребекки.
– Вы понимаете, что я пытаюсь сказать, Бальтазар Абрабанель?
– О, да, – прошептал врач. – У нас, у сефардов, такое было только мечтой.
Он закрыл глаза, читая по памяти:
Веди меня, мой друг, сквозь виноградники, налей вина
И чашей, полной до краев, ты услади меня…
А если я умру вдруг раньше, друг мой, то молю –
Устрой мою могилу в этом вьющемся раю.
Моррис кивнул. И повернулся боком, указывая в окно.
– Мой отец похоронен на городском кладбище. Недалеко от Тома Стирнса, и недалеко от отца Майкла, Джека.
Его глаза вернулись к старому врачу.
– И это все, что я хотел сказать, доктор Абрабанель.
Проницательные глаза Бальтазара обратились к Мелиссе.
– А вы?
Мелисса усмехнулась.
– Я бы не стала называть Майкла Стирнса "принцем"!
Затем, склонив голову набок, она поджала губы.
– Ну… может быть. В том смысле, в котором мы упоминаем принца Уэльского Хала, этого озорника.
Бальтазар был поражен.
– Принц из пьесы "Генрих IV"? – спросил он. – Вы знакомы с ней?
Теперь настала очередь Мелиссы удивиться.
– Конечно! Но откуда вы…
Ее челюсть отвисла.
– Я видел ее, откуда же еще? – ответил Бальтазар. – В театре "Глобус" в Лондоне. Я никогда не пропускал ни одной из пьес этого автора. Всегда бывал на премьерах.
Он встал и начал прохаживаться.
– Я и сам подумал о чем-то таком. Только не о "Генрихе IV", а о "Венецианском купце".
Он остановился, улыбнувшись реакции аудитории. Выражение на лицах Морриса и Джудит Рот теперь перекинулось и на Мелиссу. Разинутые рты, выпученные глаза.
– Самый замечательный драматург в мире, на мой взгляд.
Он покачал головой.
– Я боюсь, что вы все, кажется, не уловили суть моего вопроса о Майкле. Меня в этом совершенно не волнуют вопросы веры.
Бальтазар фыркнул, одновременно весело и раздраженно.
– Ха! Я философ и врач, а не ростовщик. Что вы там себе думаете? Неужели вы ожидаете, что я начну заламывать руки от перспективы того, что моя дочь может влюбиться в иноверца?
Внезапно он сцепил руки и начал заламывать их в театральном отчаянии. С той же театральной выспренностью он начал покачивать головой.
– О дочь моя! Мои дукаты!
Мелисса залилась смехом. Бальтазар улыбнулся ей. Моррис и Джудит просто ошарашено смотрели на них.
Бальтазар опустил руки и вернулся на свое место.
– Нет-нет, мои друзья. Я уверяю вас, что мое беспокойство было вполне житейским. – На мгновение его доброе лицо стало суровым, почти горьким. – Я не испытываю никакой любви к ортодоксальному еврейству, как и оно ко мне. Я был изгнан потому, что утверждал, что нельзя оторвать Аверроэса от ислама, так же как и Маймонида от иудаизма.
Он вздохнул и опустил голову.
– Так оно и есть. Я нашел здесь дом, как мне кажется. И моя дочь тоже. Просто мне хочется, чтобы она было счастлива. В этом и заключался мой вопрос.
– Он принц, – сказала Мелисса тихо. – Во всех смыслах, Бальтазар. Такие люди редко бывают в нашем непростом мире.
– Хотелось бы надеяться, – пробормотал доктор Абрабанель. Он снова усмехнулся. – Для Ребекки это будет нелегко, конечно. Я боюсь, что слишком рьяно ограждал ее от реальной жизни. Ее голова полна поэзии.
– Мы это исправим, – прорычала Мелисса. – Первым делом.
Джудит Рот, наконец, удалось заговорить.
– Я не могу в это поверить. Вы на самом деле… – Она с трудом выпихнула следующие слова. – Вы на самом деле видели Шекспира? В лицо?
Бальтазар поднял голову, нахмурившись.
– Шекспир? Билл Шекспир? Да, конечно. Нельзя не столкнуться с этим человеком в "Глобусе". Он там постоянно крутится. Все подсчитывает количество зрителей. Встречался, по крайней мере, дважды.
Полуошеломленый, Моррис подошел к книжному шкафу у стены. Он вытянул оттуда толстый фолиант и принес его Бальтазару.
– Мы говорим об одном и том же Шекспира, не так ли? О величайшем английском литераторе?
Еще более нахмурясь, Бальтазар взял книгу и открыл ее. Когда он увидел титульную страницу, а затем оглавление, он чуть не задохнулся.
– Но Шекспир не писал эти пьесы! – воскликнул он. – И покачал головой. – По крайней мере, большинство из них. Редкие пьесы, да и то в соавторстве… Маленькие фарсы вроде "Бесплодных усилий любви". Но великие пьесы? Гамлет? Отелло? Король Лир?
Увидев лица своих собеседников, он расхохотался.
– Ох, мои дорогие! Да всем известно, кто на самом деле написал эти пьесы… – Он сделал глубокий вдох, готовясь к декламации: – Мой покровитель, лорд Эдвард, 17-й граф Оксфордский, и седьмой по степени знатности от английской короны.
Бальтазар фыркнул.
– Некоторые люди, заметьте, будут настаивать, что настоящим автором был сэр Фрэнсис Бэкон, но это было просто уловкой, маскировкой. Театр – слишком несолидное занятие для графа Оксфордского. Поэтому часто использовали и имя Шекспира.
Он посмотрел на книгу.
– Судя по всему, эта придумка стала историческим фактом. Вот они – тщеславие и мирская слава!
В его глазах появился блеск удовлетворения.
– Но, возможно, это просто справедливость. Эдвард был в каком-то смысле далеко не лучшим из людей. Я уж знаю – я был его врачом…
Он очнулся от задумчивости.
– Я упомянул о справедливости. Граф должен был мне деньги, но отказался оплачивать счета.
Доктор Абрабанель погладил собрание сочинений Уильяма Шекспира, как человек, ласкающий сокровища.
– Я чувствуя себя отомщенным историей. Это принесло мне гораздо большее удовлетворение, чем дали бы те жалкие фунты…
Часть вторая
What the hammer? What the chain?
In what furnace was thy brain?
Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
Чей был молот, цепи чьи,
Чтоб скрепить мечты твои?
Молот, цепи, чьи же вы,
Плод безумной головы?
Глава 15
Ганс Рихтер был разбужен пинком под зад. Пинок был резким, грубым, жестоким.
– Вставай, парень, – услышал он голос Людвига, его хозяина. – Сейчас же. Есть работа.
Смех, который последовал за этим, был откровенно издевательским.
– Сегодня тебе предстоит первая настоящая драка, цыпленочек.
Спросонок Ганс услышал удаляющийся топот Людвига. Как всегда, шаги этого великана казались тяжелыми, словно свинцовыми. Будто тролль, направляющийся в свою пещеру.
Застонав, Ганс перевернулся на грязном полу. Его голова раскалывалась от боли. Первые несколько минут, с плотно закрытыми глазами, он подавлял желание проблеваться. Борьба была ожесточенной, но не потому, что он заботился об удержании пищи в животе, а потому, что он не хотел насмешек Людвига. Если бы Ганс был один, он бы с удовольствием вытравил остатки своей еды, хотя это и была его первая еда за последние два дня.
Правда, большую часть содержимого желудка составляло вино. Дешевое плохое вино, какое можно найти в доме любого крестьянина. Все наемники, во главе с Людвигом, настаивали на том, чтобы он выпил свою долю.
Я напился, подумал он. Я выпил даже больше своей доли, и сделал это специально. Они аж ухахатывались, как быстро я напился. Но этого я и хотел. Они сами дали мне повод.
Память о предыдущей ночи обрушилась на него. Ганс открыл глаза. И обнаружил, что пялится на труп в трех футах о него. Фермер. Незрячие глаза человека уткнулись в потолок. Грубая одежда была в запекшейся крови на всем протяжении его живота. Труп облепили мухи.
Ганса снова затошнило. И опять он отчаянно преодолел рвоту. Его зачислили в отряд наемников буквально накануне, и его репутация висела на волоске. Если бы солдаты решили, что он слабак, они бы отправили его обратно в обоз, этот лагерный омут всякого сброда. Без оружия. Опять.
Только не это. Он теперь единственная опора для оставшихся в живых родственников. Людвиг оградил его старшую сестру Гретхен от домогательств других солдат, взяв ее себе в наложницы. И Аннализу, которой только-только исполнилось четырнадцать, они так и раздевают глазами. Как сестра наемника, она будет иметь определенный статус. Как и его бабушка. Если Ганс потеряет свое место в отряде, Аннализа станет солдатской шлюхой прежде, чем она увидит очередной день рождения. А его бабушка умрет где-нибудь в поле, брошенная и одинокая.
Ганс решил, что его желудок достаточно окреп. Он встал и побрел, пошатываясь, к двери. Его глаза избегали смотреть на два трупа в углу дома. Это были старухи. Мать фермера и его тетя, наверное. Старухи не представляли никакого интереса для солдат. Ганс вспомнил, как мимоходом, Людвиг и другой наемник убили их, как будто это была пара кур.