Их сдерживали вековые привычки. Концентрированная кислота наследственных привилегий разъела их души. Даже не сознавая того, германские новички автоматически реагировали на американцев, как простолюдины на дворян. Не имело значения, что американцы сказали им. Слова вообще дешевы, тем более обещания аристократии своим подданным.
Важно было то, что всегда имело значение и сразу бросалось в глаза – поведение, манера держаться. И американцы – это было ясно видно – были дворянами. Это сквозило во всем: в разговоре, в делах, в молчании, в отдыхе. Ясно, как Божий день.
Если бы им сказали об этом, американцы были бы озадачены. Их собственные века также сформировали их, исцелив аналогичные раны. Каждый американец, подсознательно принял фундаментальную истину, само собой разумеющуюся теперь.
Я важен. Драгоценен. Я личность. Моя жизнь полноценна.
Это так и выпирало из них, неважно, знали они об этом или нет. И это было то невысказанное, бессознательное отношение, которое немецкие новички почувствовали сразу. Они реагировали автоматически и мгновенно, как Гретхен недавно, предположив, что американская учительница была герцогиней. Или как Ребекка, сразу предположившая, что шахтер был идальго.
Укоренившиеся привычки, вбитые в людей веками угнетения и жестокости, не могут быть искоренены только словами. Необходимы дела, особенно дела запоминающиеся, наглядные.
Они привыкли к тому, что немногие люди действительно ценны. Большинство нет.
Хорошая кровь. Плохая кровь. Это простое, порочное разделение преследовало Европу на протяжении веков. За эти десять с небольшим лет, в настоящее время, оно превратило центральную Европу в кладбище. Дворянство, как обычно, не заботясь о цене мяса, выступило в роли мясника по отношению к простому народу. Почему бы и нет? Жизнь этих людей ничего не стоит. Им неведомо чувство боли, как нам.
Хорошая кровь, плохая кровь. А сейчас американцы давали понять своим новым братьям. Это не важно. Для нас это ничего не значит.
Для американских участников и гостей свадьбы все смотрелось под несколько другим углом. "Кровь" вообще не обсуждалась. В конце концов, приличное их количество и само имело немецкое происхождение. Дело было в тонкостях общественного положения, класса.
Независимо от плебейского Аппалачского "рода" Джефффа, он считался одним из городских приличных парней. Все это знали, хотя некоторые и подтрунивали над ним, называя "зубрилой" или "фанатом".
Ну а Гретхен в глазах многих еще до объявленной свадьбы была "отбросом общества". А после этого некоторые стали выражаться еще хуже. Потаскуха, дорожная шлюха.
Но, как верно подметил Майк, правильно сформированное общественное мнение сметает все на своем пути. Так что, грязные слова произносились только в узком кругу. И даже в нем не так часто. Шли дни, общественное мнение менялось. К концу свадьбы осуждающих практически не осталось, кроме маленькой горстки людей. Американцев в Грантвилле несла приливная волна романтики.
Да, да, да – все это было очень странно. Ну так что? В тысячах сказок бывало еще и не так. С Джефффом Хиггинсом было, в конце концов, все понятно. Все знали историю о том, как он и его друзья стояли с ружьями, сдерживая толпу головорезов. Если по правде, настоящий рыцарь в сияющих доспехах. В аппалачском стиле, разумеется, а что в этом неправильного?
Гретхен? Ну ей Богу, Рапунцель, с фигурой, лицом и длинными белокурыми волосами, прям точь-в-точь. Да забудьте же, наконец, о грязных ногах. И если история о том, как она спрятала своих сестер в уборной, была ужасной, она была вместе с тем и героической по-своему. Для горцев, по крайней мере.
Достаточно скоро, облагороженный вариант этой истории уже жил своей жизнью среди населения, добавив сюда окровавленный гламур. О-о-о… такие ужасы! Горные ужасы!
История, конечно, исказилась. Людвиг и Диего сплавились в один образ. Отчаянная молодая женщина и ее новый любовник в смертельной схватке покончили с препятствиями к их любви. Ужас, ужас, чистый ужас. С другой стороны, тот человек был настоящим дьяволом. Монстр, злодейство которого росло от рассказа к рассказу. Да и выглядел он внешне, как дьявол. Неужели доктор Адамс рассказывал об этом сам? (Этот известный сплетник. Но вот слухи о том, что он сам вбил осиновый кол в сердце трупа, явно уж были ложными.)
В общем, к концу свадьбы, американская половина выросшего вдвое общества, приняла новую версию событий. И близко к сердцу, по правде говоря. Один из маленьких парадоксов истории состоит в том, что простой народ заимствует романтическую мифологию дворянства и приспосабливает ее под себя. Что-то новое ковалось здесь, в этом месте, под названием Тюрингия. Что-то важное и драгоценное. Их собственная кровь будет смешиваться с другой. Как и положено, как и должно быть. Добрые крови объединятся. Так возникают великие народы.
Венчание состоялась в католической церкви города, как самой большой. Но службу вел пастор методистской церкви, к которой относил себя Джеффф. Это было необычно, но все согласились на это. Хотя ни Джефффа, ни Гретхен, не волновало то, чтобы свадьба была "правильной".
А что насчет пастора и священника? Ну, они давно были хорошими друзьями. Их дружба с годами выросла, благодаря взаимному интересу к богословским дискуссиям, зарубежным фильмам, и прежде всего благодаря общему хобби. Оба они были заядлыми автомеханиками, в свободное время. Довольно часто они трудились вместе, восстанавливая хорошие автомобили из хлама. Пусть другие беспокоятся о тонкостях и деталях церковной службы.
Правда, отца Маззари кое-что все же беспокоило.
– Меня волнует не свадьба, а… – Он взмахнул гаечным ключом. – Общая ситуация.
Преподобный Джонс хмыкнул. Его голова была наполовину спрятана под капотом автомобиля.
– Вы все еще думаете о Папе?
Он протянул руку. Отец Маззари передал ему ключ. Голос пастора звучал наполовину приглушенно: – Я тут почитал немного, так вот, догмат о папской непогрешимости не был провозглашен до 1869 года, так что вы спокойно можете почти четверть тысячелетия спорить с ним. – Он снова хмыкнул. – О кей, здесь готово.
Его лицо снова появилось из-под капота, ухмыляясь при виде хмурого облика своего друга.
– Все дело в указах, и вы это знаете, – проворчал отец Маззари.
По-прежнему ухмыляясь, преподобный Джонс пожал плечами.
– Да, конечно. Ну и что? На то есть адвокатские конторы.
Отец Маззари все еще хмурился. Преподобный Джонс вздохнул.
– Ларри, что еще вы можете сделать? Если вы одобряете текущую ситуацию, вам скорей нужно позвонить в инквизицию и потребовать исполнения эдикта папы о реституции. – Он прокашлялся. – Но боюсь, что я должен буду предпринять ответные меры, если вы попытаетесь захватить мою церковь. По крайней мере, настаивать, чтобы вы вернули мне мою копию фильма Куросавы "Расёмон".
Маззари улыбнулся.
– Ну хорошо, – пробормотал он. – Будем поступать, как лучше. Тем не менее, я был бы рад, если бы на завтрашнем церковном венчании, вы бы отказались от очередного упоминания "Римского Блудника".
Джонс поморщился.
– Опять вы об этом! – И затем, посмеиваясь про себя: – Не то, чтобы нынешний Папа не заслуживал такого наименования, судя по всему, что я слышал, но вот невеста сама из католической семьи, и она и так уже прошла через такое…
Он перешел к другому двигателю.
– Вас не затруднит подать мне ключ на четверть дюйма и торцевик на три восьмых?
Когда Маззари зарылся в ящичке с инструментом и деталями, Джонс продолжил.
– Как вы думаете, они действительно это сделали?
– Это между ними и Богом, – пришел ответ, вместе с торцевым гаечным ключом. – Я не буду говорить, что не сплю из-за этого. Я слышал, что тот человек выглядел, как вампир.
– Не удивлюсь, если он им и был, – пробормотал Джонс, окунаясь в работу. – Как на городских складах с чесноком, кстати?
Вот время и пришло.
Стоя у алтаря, с друзьями по бокам, Джеффф изо всех сил пытался не ерзать. Джеймс Николс, собиравшийся занять свое место, остановился и вернулся к нему.
Он говорил очень тихо, так чтобы слышал только Джеффф.
– Ты все еще можешь отказаться.
Джеффф тут же отрицательно мотнул головой.
– Нет, не могу. Вы знаете это так же хорошо, как и я.
Николс посмотрел ему в глаза.
– Просто проверка, вот и все.
Джеффф улыбнулся. Немного грустно, чуть-чуть.
– Да и не хочу. Меня волнует не свадьба, доктор Николс. Просто…
Его рука шевельнулась. Как бы нащупывая что-то.
– Все последующие годы…
Джеффф опустил голову. Николс положил руку на его плечо и наклонился.
– Послушай меня, мой мальчик. Никто не знает, что там впереди будет или не будет. Не имеет значения, на самом деле, до тех пор, пока ты делаешь свою работу. И забудь все глупости, что ты когда-либо слышал о героизме. Героизм – это лишь следствие плохой работы начальства. А твоя задача создать твоим людям, твоей жене, твоим детям – пространство, где они смогут строить свою жизнь. И частью его является крыша над их головами и еда на столе. Как и собственная кровать для стариков, в которой они смогут спокойно умереть. Как и многое другое, что ты можешь сделать для них. Просто старайся. И если ты сделаешь это, только тогда можешь называть себя человеком. Все остальное фигня. – Он сжал плечо Джефффа. – Ты понял?
Плечо под его рукой расслабилось.
– Да, док. Да.
– Вот и прекрасно.
Николс остался с ним. Через мгновение заиграл орган. В задней части церкви, опираясь на руку Вилли Рэя, появилась Гретхен.
Джеффф смотрел, как она идет, разинув рот. Он не замечал ее семенящих, неуверенных шагов на коварных каблуках. Он просто весь отдался на волну этой древней церемонии. И открыл для себя, как и многие миллионы молодых людей перед ним, что нет ничего в мире прекрасней своей приближающейся невесты.