ни один из них, даже самых крупных и самых сильных ветеранов, никогда не рискнул бы бросить вызов. Хоть он ко всему был ещё и добродушным – правда, правда. Не найти более компанейского человека!
И это очень хорошо, учитывая, какой он здоровый – словно гигантский морж, такому поднять лошадь – пара пустяков. Так, по крайней мере, думали его германские товарищи. Когда он сам объяснил, что не вполне дотягивает до стандартов "профессионального футболиста", он собственноручно убил, совершенно того не желая, какие-либо шансы, что американский футбол станет популярным спортом в новом сообществе. В этой новой вселенной, Том Симпсон, а не легендарный Абнер Даблдей, был виноват в поразительной популярности бейсбола. Бейсбол – вот разумный вид спорта, подходящий для людей умеренных габаритов.
Но у Тома Симпсона имелись теперь на счету и другие заслуги. Главное – он не просто заворожил немцев дробовиками, а по-настоящему сплотил германских солдат с американской армией.
Том Симпсон, в первые месяцы после Огненого Кольца, стал чем-то вроде отбившейся от стада овцы. Его преданность политике Майка полностью отдалила его от собственных родителей. Тем не менее создавалось впечатление, что ему совсем нет места и в окружении Майка.
Не то, чтобы Майк совсем не делал Симпсону предложений. Но Том упорно их отклонял. Он наелся кумовством и непотизмом до конца оставшейся жизни. Когда-то Том переживал по поводу своего дилетантизма в бизнесе. Хотя, по правде говоря, знал, что не имеет таких организаторских способностей, как его отец. Но он все же, возможно, благодаря происхождению, имел инстинкты настоящего предпринимателя преодолевать проблемы. Инстинкты, которые были совершенно необходимы в этом незрелом и бурном новом мире, зарождающимся в южной Тюрингии.
Он добровольцем вступил в армию, как только Майк бросил клич. Но и там тоже не нашёл подходящего места. При всех своих размерах и впечатляющих мускулах, Том для всех оставался богатеньким мальчиком из города. Среди своих однополчан, деревенских мальчишек, он тут же прославился как самый худший стрелок из всех, когда-либо встречавшихся. Том был довольно популярной фигурой, поэтому шутки над ним никогда не были злыми, и всё-таки они задевали его за живое.
Наконец, скорее от отчаяния, чем ещё от чего-либо, Том добровольцем присоединился к формирующемуся немецкому отряду. И там, к своему огромному удивлению, он обрёл пристанище, которое давно искал.
Том обладал хваткой в изучении иностранных языков – и вовсе даже не в классе, а среди людей. И что было более важно, гораздо-гораздо важнее, он обнаружил, что имел нужный характер для работы в отряде. Ему нравились немецкие солдаты, а он нравился им. Он был добродушен, невозмутим, дружелюбен и бесстрашен.
По правде говоря, его бесстрашие ещё нужно было проверять в бою, под обстрелом. Но в отряде Генриха не было человека, который бы сомневался в исходе испытания. Страх кроется в голове, а не в пуле или в пике. И поначалу нашлось много людей, пытавшихся запугать Тома в первые недели.
Габариты, чёрт бы их подрал! Габариты – это ещё не всё. Стойкость – это то, что внутри мозгов. В общем, в первые недели после того, как Том вступил в их ряды, самые крутые ветераны Генриха попробовали на прочность его характер.
Ха.
Тому ни разу не пришлось даже поднять руку. Он привык к свирепым запугиваниям на футбольных полях лучших университетов страны. На острие. И был там очень хорош. Его тело не вполне соответствовало стандартам профессионального американского футбола, но сознание подходило идеально.
К моменту начала битвы при Йене, всё уже утряслось. Крутой Том, двужильный Томас, стоял по центру в передней линии, к которой был приписан. Его товарищи, казалось, черпали у него силу и храбрость, глядя на его возвышающуюся там фигуру.
Потому, что именно это, в конце концов, и дает победу в сражениях. Не огонь ружей и не точность стрельбы. А стойкость и храбрость.
Так что, нет нужды говорить, что никто даже не пытался заглядываться на его жену. Но как только женщин увели, настойчиво выгнав наверх, за гребень холма, некоторые дали выход своим настоящим чувствам.
Американцы – идиоты, – бормотал Фердинанд, один из заместителей Генриха. – Вот увидишь, эти глупые сучки начнут визжать как только раздастся первый залп.
Фердинанд мрачно смотрел вверх по склону. Он знал, что большая часть американских солдат расположилась за гребнем.
– И тогда эти безмозглые американцы бросят собственное оружие и потратят всё свое время в попытках успокоить этих баб.
Он перевёл свой взгляд на дорогу. Где-то в полумиле отсюда, Фердинанд мог различить первых вражеских всадников, уже попавших в поле его зрения.
– Вот увидишь, – кисло заключил он, – всё сражение заканчивать будем мы.
Он погладил полированное ложе дробовика в своих руках, находя утешение лишь в его удивительной скорострельности.
Генрих, изучая этих всадников, водил кончиком языка по своим зубам.
– Может быть, – буркнул он. И, опустив бинокль, взглянул вверх, на склон. Там он почти сразу заметил Фрэнка. Две женщины, девочки по сути, стояли рядом с ним. Одну из них Генрих знал – это была родная племянница Фрэнка. За последние несколько месяцев он стал очень дружен с Фрэнком, и Генрих очень хорошо понимал, что опасения Фрэнка совпадают с его собственными. По другую руку от него…
Я признаю, чёртова девчонка умеет стрелять, – сказал ему однажды Фрэнк. Правда, неохотно. Но, учитывая представление Фрэнка о "стрельбе", Генрих понял, какое большое одобрение содержится в этом скупом признании.
Он посмотрел вдаль.
– Может быть, – повторил он. Лёгкая усмешка пробежал по его лицу. – А может быть и нет.
В этот самый момент Джеффф и Ларри возносили собственные восхваления Майку и Фрэнку. Их похвалы вовсе даже не были тихими или скромными. Двое молодых людей только сейчас поняли, зачем Майк разместил большую часть американских бойцов на обратном склоне холма, чуть ниже гребня. Там они оставались в засаде, пока не придет их время.
– Ну, ты даешь, Майк! – воскликнул Ларри.
Майк ткнул пальцем в сторону Фрэнка.
– Ему скажи, а не мне. Это он профи. Я всего лишь следовал его советам.
Поток лести был перенацелен на Джексона.
– Это прямо, как Веллингтон при Саламанке[4], – торжественно продекламировал Джеффф.
– И при Ла-Хайе-Сант[5], – с умным видом поддержал Ларри.
Фрэнк нахмурился.
– Это просто чертов здравый смысл – вот что это такое. Я научился этому трюку у сержанта в Наме. Думаю, тот перенял его у армии Северного Вьетнама. А кто такой, к дьяволу, этот ваш Веллингтон?
Джеффф и Ларри на какое-то мгновение вытаращились на него. Затем, слабым голосом, Джеффф произнёс: – Он тот парень, в честь которого назвали твои любимые резиновые сапоги[6].
Фрэнк был поражён.
– О! – сказал он. – Так это его сапоги. Хороший мужик! Кем бы он ни был.
В этот момент, Гретхен нанесла первый удар по другому врагу. Куда менее явному, но, по ее мнению, куда более опасному.
– Ну хорошо, – сказала Матильда, одна из женщин в хижине. Её голос звучал неуверенно и робко. Она бросила взгляд на четырёх других женщин, которые ютились на убогих лежаках вдоль стен. Две из них были родными сёстрами Матильды, а две другие – двоюродными. Обе её кузины и одна из сестер баюкали детей.
Неуверенность и страх Матильды отчетливо отразились на её лице.
– Я не прошу вас сильно рисковать, – тут же сказала Гретхен. – Ничего такого, чересчур страшного для вас, делать не нужно. Я думаю, утром вы обнаружите, что всё намного проще. После победы в битве, высокопоставленные и могущественные отцы города не смогут так рьяно, как раньше, обвинять кого-либо в колдовстве.
Женщины в хижине, не отрываясь, смотрели на неё. Они были очень испуганы, Гретхен прекрасно это видела. Женщины были напуганы и напряжены с того самого момента, как Гретхен подошла к Матильде и одной из её кузин. Эти две молодые женщины стояли в толпе, наблюдающей за проходящей американской армией. Гретхен выделила их из толпы через минуту после столь впечатляющего отбытия Джефффа. Она руководствовалась скорее инстинктом, чем своим собственным трудным опытом. Да и она хорошо знала, как распознать отчаявшихся женщин, и что более важно – женщин, ещё сохранивших внутренний стержень.
Да, испуганные, да, взвинченные. Но Гретхен знала – её выбор был точен. Женщины всё ещё слушали, как она говорила, без протестов и каких либо попыток выгнать её прочь из этого жалкого жилища в худших трущобах Йены.
Матильда и её обширная семья были частью огромной массы бедных женщин, которых война загнала в тяжёлое положение. Все они были беженцами из Пфальца, нашедшими убежище в Йене. Все взрослые мужчины семьи были убиты либо пропали, кроме калеки – дяди Матильды. Сейчас он мирно спал в соседней лачуге.
Матильда и её привлекательные двоюродные сёстры содержали большую семью, зарабатывая проституцией. Йена хорошо подходила для такого занятия, при столь большой численности молодых студентов, большинство из которых были из немецкой знати и процветающих бюргеров. Но если Йена и стала для них убежищем, один момент был очень рискованным. Женщин такого рода занятия терпели до поры до времени, пока они знали своё место. В течение почти столетия, как началась безумная охота на ведьм, несчастные существа, такие как они, становились первыми, кого обвиняли в колдовстве. Обвинение было практически невозможно опровергнуть, даже если местная знать соглашалась выслушать слова в защиту невиновности, чего она чаще всего делать не желала.
– Поверьте мне, – заявила Гретхен. – После сегодняшнего, знать станет куда менее самоуверенной.