Оказыватца, продолжающая продолжаться.
Оказыватца, да. На улицах ли-У —
На лиу-лиу, лиу-лиу, лиу-гей, ге-гей! —
Такую ох как настроению слезливуу
Всё это дело как напустит на тебей,
На остановке стоя в Бибиреве, что хоть прям убей!
Что хоть водяры покупей иди скорей — и пей!
Что коль хоть чуть ума когда имей — то понимей:
Очень правильно же ведь живем!
Тихо, скромненько, бедненько так, т.е. так, в смысле, как
Самый смак!
Что понимает, впрочем, в общем, всяк.
Кто не совсем, конечно, ежели дурак.
Кто не мудила, в смысле, — ёбаный мудак.
Ноябрь 1991 г., Мурановская улица, г, Москва.
Небо в Москве по ночам
***
Небо в Москве по ночам, —
Оно почему-то бледно обычно зелёное.
Выйдешь, бывает, ночи среди по бычкам,
Или на тачку за водкою выскочишь, — и такое оно
Что фиг поймёшь его: мороз; ночь; город спит; кипит
Водяра в груди, и такая вокруг, братцы, глушь,
Что вот хрен бы и подумал, что Москва,
И такая не то, чтоб и грусть,
И такая не то, чтоб тоска,
А фиг поймёшь чего, сказано же. И мороз!
Ой, какой же мороз — ясный, твердый, как точно алмаз;
Точно чёрный алмаз! Вышибает аж слёзы из глаз;
Ох, не шутки, ребята! Ох, это, ребята, всерьёз!
И идти сквозь мороз, и идти, про себя бормотать
Из послания Феофана-Затворника кому-то из Аксаковых-младших:
"В первых строках письма моего спешу начать восстановлять
Пошатнувшуюся было веру вашу
В Вечность
загробных мучений и ада."
И чего тут ещё добавлять? Ничего добавлять не надо,
Сказанного (хоп! хоп!) достаточно, чтоб всё правильно (хоп!) понимать,
Трепетать от того понимания,
И идти сквозь мороз, и опять понимать, но и оду при том сочинять
“Размышления о величии Божием при свете северного сияния”,
И опять, и опять, и опять.
и т.д. — январь 1992, Москва, Алтуфьевское шоссе.
Позорной болезнью, ребята
***
Позорной болезнью, ребята,
Страдаю я сильно одной,
А если кому непонятно,
То я поясню: геморрой.
Казалось б, позорного что тут?
Болезнь — ну, такая болезнь.
Но если, друзья, без уверток,
Позорность в ней все-таки есть.
И с искренностью бесстрашной
Уж правду коль резать сполна,
Позорности ох до хрена ж в ней:
Не где-то, ведь в жопе она!
И очень бывает мне стыдно,
Когда обостренье ее.
Хотя за наружным цинизмом
И прячу я сердце своё.
1992 02
По Арбату биксы лазят
***
По Арбату биксы лазят —
Ох, ребята, огого!
Лазят так, что аж вылазят
Ума явленья моего!
Ох, такие, братцы биксы,
Что аж просто ачача!
Биксы просто клипсы-липсы! —
Так лишь и вскрикнешь сгоряча.
Ой вы биксы, росомахи,
Ой вы ж просто ой-ёй-ей!
Как обнажённы просто махи!
Но ток йщё более сильней!
И горячей — и прохладней.
Июнь 1992 г. Только не Арбат, а Калининский проспект. Новый Арбат.
От кого пахнет чем
***
От кого пахнет чем,
А от кого — и духами.
Сидишь так, бывает, опухший, похмельный совсем,
Сидишь, держишь пиво руками,
Сидишь, весь телесных немытых своих
Явлений могучий исток,
Сидишь, охуйваючичи от них,
Пьешь пива невкусный глоток,
Такой сидишь важный, как точно в парной,
Струишь весь потоками пот,
И тут как такое как ой ё ё ёй! —
Прохладное мимо идет!
И с силою страшною, как паровоз,
Бежит по спине мороз,
И мысли различные как ИСЗ
Давай в голове зэ-зэ-зэ,
И весь бытия ураган и поток
Как прям электрический ток!
Как ёбаный эх! кипяток!
Москва, Калининский проспект, июль 1992
Гля, бля, как снег повалил!
***
Гля, бля, как снег повалил!
Прямо импрессионизм!
Снова, значит, Россия во мгле.
В четырех, эх! шагах и троллейбуса не увидать.
И во мгле мы с тобою стоим,
И во мгле мы стоим захолустья, Россия, Россия ты мать;
Ох ты жизнь моя! — лишь бормотать.
Ох, курьерская служба, ох же быстрая ты словно ртуть,
А по правде — так прям дзэн-буддизм,
Потому что троллейбусы очень уж медленно, гады, идуть,
Ну, а метра нудный ваккуум — он и тем боле про жизнь
Ох, заставляет задуматься. Нет.
Уточним. Не “задуматься”. А
Взглядом упёршись мелькание в кабелей в чёрном окне,
Заставляет — вдруг! сразу! всё! — понимать.
Понимать заставляет: так вот же оказыватца, как!
То-то думаешь, думаешь — как оно так?
А оказывается, вот как! Оказыватца вот так!
И правда: иначе-то — как?
Ох, курьерская служба, ох же ты охохо-охохо,
Ох же ты ой-ой-ой оёёй!
Алкохо ты моё, алкохо,
Ох олгой мой хорхой уренгой…
1992.11
И, ежели едешь в метро вверх
***
И, ежели едешь в метро вверх,
Встань на пробу лицом не вперёд, а вниз.
Увидишь, ох, страшное. Увидишь как, эх! —
Опрокидывается станция и быстро, быстро как! вниз
Уходит, выдёргиваемая из-под ног.
Сжимаясь стремительно в чёрную дырку, в трубу,
В которой несёт эскалатор тебя вверх, в темно,
В мрак, в холод, ветер, которой уУу! уУ!
Освещённая, яркая, тёплая, — быстро-быстро уходит станция быстро за край,
Уходит из глаз она, быстро, примерно так, как,
Точно б это, теперь уносимое быстро, было то, именуемо коее — рай,
Из которого щас равномерно стремительно ты уносимый являешься в ужос и мрак;
И вот что ты тогда вот ты понимаешь тут,
Уносимый явялясь в ту стылую вымороженную черноту,
В ту, которая тьма, то, сверху, и в кою тебя несёт,
Неотвратимо неостановимо, и вот
Что ты понимаешь тут: то что, значит, вот так
И душа разлучатися с телом будет, тут понимаешь ты.
а так уносима будет в лютый ужас и мрак
Лютого холода и вымороженной черноты,
И главно — как быстро! И главно — как необратимо,
Как равномерно-стремительно и неостановимо
Так оно будет с душой, обязательно! точно!
Так оно будет однажды когда-нибудь, щас ты увидел воочью;
И никто не поможет! никак! ничем!
Ничем и теперь никогда!
Вот чего ты понимаешь сознанием взорванным всем:
Даже весточки малой теперь им на землю туда
Не передать, чтобы узнали как ты теперь ты там.
Весточки даже хоть крошечной не передать братанам.
Отныне — никак никогда!
Ну и там далее много ещё всякого про воздушные мытарства понаписано — не буду публиковать. Не готов.
1992: 1998; 1999; 2000
Мороз имеет форму — шарообразную
***
Мороз имеет форму — шарообразную.
Это если без ветра. С ветром
Мороз имеет форму нагроможденья безобразного
Разнообразных сплющенных предметов,
Железных, ржавых, с рваными краями,
Автомобильное, короче, тут намёк на кладбище.
Но не такое, кое мирно бы покоилось, а вот такое, кое прямо —
Вообрази! — со страшной силой всей громадой мчащееся
С ужасной силою и грохотом, ревущее и рвущее,
С железным лязгом, громом, воем, хохотом;
Свои все панцыри железные израстопыря, нагло прущее,
Сметая всё с пути, так, что аж просто ох ты о!
…
Итак, он опускается — тяжёлый ветер.
Приземистый, приплюснутый как будто, вечер.
Пургой стираемый старательно с лица земли, как опечатка, город.
Покрытые обветренною коркой ветви,
Они — как точно загипсованы по горло.
Начинается ночь, тьма.
Это зима, зима.
Начинается тьма, ночь —
Никто из вас ни в чём не сможет (не схочет!) помочь.
Начинается ночь, ночь.
Как же, суку, её превозмочь!
Начинается тьма, тьма.
Ох ты мамочка, мама, ма, ма…
январь 1993 — 16 января 2009
Двурогая луна
***
Двурогая луна
У ней над головой.
И вот, мы видим, всходит над ней она!
Пот бежит по спине ледяной,
Всё остальное и прочее тоже ойой — ойойой;
Эта, короче, которая выше описана, эта, которая на
Пляшет, короче, столе, — имя её: Клодетта,
Ясное дело, конечно, а как же она
Может ещё называться, когда поразительно столь, что надето
То одеянье, которо на ней; всё в кружавчиках, в пене их; и, вот, ребята, вот это —
Это и есть жанмарэ, дартаньян, монтекристо, монмартрт, монпанрас,
Всякие прочи парижские тайны, которые нас
Бедных угрюмых совков так о! эх! поражали
Через своё синема, и Мишель же Мерсье! И Клаудия Кардинале!
И остальное шипучее всё и блистючее, кое бельфранс;
Или ещё вот отличное слово имеется — этуаль.
Сразу сиянье сияющее слышим мы в нём, но оно — сквозь вуаль;
Сразу сияние в нём — но такое как дымчатое; ну, как ног
Ох, увлекательнейшее нам известно, бывает, мерцание и свечение — через чулок
Чёрный, что, кстати, по ихнему же называется также — муар,
Также — нуар; итд; (что воспел, кста сказать, — Ренуар)
Лоск глянцявитый неяркий, угар, о! кошмар, о! пожар!
Ну, а мораль из всего из сего вытекающая… Да какая мораль? Только: ох!
Ибо, в общем, обычный являясь лох,
Как и в семьмисяттретьем, так и вот сейчас, рот разиня, сижу и смотрю.
И одно только «ох» вышссказанное повторяю. И в завершение — повторю.
1993. По материалам французского кинематографа.
... И вот вот так они сидят
***
... И вот вот так они сидят,
Являясь будто кипячёный лимонад.
Еще верней, они как будто бы варёный лук.