– На заводе сокращения, Катин отец работу потерял, – все-таки сказала Леля.
– Бедный, – вздохнула Сонечка. – У нас тут сложно найти работу, на которой платили бы нормально. Если хочешь, пойдем ко мне? У меня дома, конечно, не очень красиво, но чай мы с мамой любим пить хороший. Хочешь?
Леля кивнула, не имея сил говорить. Появиться в школе она сейчас не может. Дрожь не проходила.
До Сонечкиного дома добрались быстро: как раз пришел нужный автобус. Квартирка была маленькая, однокомнатная, со старым ремонтом. Где-то около пола были порваны обои («Это кошечка наша все ободрала», – смутившись, объяснила Сонечка), вся мебель потерлась, в ванной откололась плитка в некоторых местах, а на кухне с трудом могли поместиться двое: второй сидел почти в проходе.
– Ты какой чай любишь? – спросила Сонечка.
– Любой, хотя лучше черный.
– Очень вкусный черный, тут бергамот, базилик, мята, мелисса. Мы сушили травы летом.
Сонечка старательно промыла кружку для Лели, расстраиваясь, что чайный налет никак не оттирается. Ей было мучительно стыдно за такую плохонькую квартиру и бедную обстановку. Но почему хотя бы кружки не могут быть хорошие, чистые!
– Извини, тут от чая налет… Но я хорошо ее помыла, это не грязь, – сказала Сонечка тихо, наливая Леле в кружку кипяток.
– Спасибо.
– Бери вафельки. Они очень вкусные.
– Ты не боишься уроки прогулять?
– Первый английский, ничего страшного. А вот на второй, литературу, придется идти. Сергей Никитич прогулы на тормозах не спускает.
– Я не понимаю, почему они винят меня. Я ни в чем не виновата, – сказала Леля, закрыв лицо ладонями.
Сонечка вздохнула.
– Эта злость не от счастливой жизни. Как-то я хотела купить себе новый свитер, – помедлив, сказала она, – пошла в магазин, а они там столько стоят… Ух! Я вышла злая и расстроенная. Мне казалось, что все так нечестно, несправедливо. Почему кто-то может купить пять таких, а я ни одного. Зашла в продуктовый за шоколадкой, а когда вышла на улицу и откусила от нее дольку, мне нагрубил очень плохо одетый мужчина. Наверное, бомж, потому что он не мог купить эту шоколадку и очень злился, но не на меня, я это поняла. Это была такая большая обида за себя…
Леля убрала ладони с лица и посмотрела на Сонечку.
– Они чего-то хотят от меня, – сказала она, – а я не могу ничего сделать. Ну вот скажи, разве я могу повлиять в этой ситуации хоть на что-то? Или помочь? Что мне, отца умолять не увольнять людей? Смешно. В самом деле смешно. Ведь то, что происходит сейчас на заводе, это все давно решено где-то высоко над нашими головами.
– Да, – согласилась Сонечка, – ребятам и их родителям просто очень больно и страшно. Мы нашли нашу кошку со сломанной лапкой. Она так остервенело кусала нас, пока мы несли ее к ветеринару…
– И что, терпеть, когда мне в лицо плюют? Я не могу… Меня такая злость берет!
Сонечка помолчала. Леля отпила чаю. Зашумел холодильник. В квартире что-то щелкнуло.
– Я тебе кое-что скажу, – начала Сонечка, – но ты, пожалуйста, не смейся. Я много обо всем думала и кое к чему пришла. Моя бабушка, она уже умерла, но раньше постоянно таскала меня в церковь. Бабушка очень верила. И Библию мне читала. Я помню, меня так возмущало, что нужно подставить вторую щеку и любить ближнего. Я никак не могла понять, как мне любить папу, если мы с ним постоянно сталкиваемся в магазине, а он делает вид, что не знает меня, и уходит к другой жене и детям. Или как любить маму, когда она только злится на меня, что бы я ни сказала, и непонятно почему, за что… Наверное, за то, что я родилась. Я много думала. Все сопротивлялась. А потом вывела для себя мысль, которая меня очень греет и, не знаю, придает смысл жизни, что ли… Я сама не очень религиозная, но я все-таки верю в добро и любовь. И добро, оно всегда из любви идет. Такой, знаешь, большой человеческой любви к живому. А щеку вторую надо подставить, потому что, когда не отвечаешь ударом на удар, ты прерываешь круг зла. Цепочка обрывается, и зло дальше не идет. Ты не передаешь его другим. И вот это любовь. И вот это доброта. Я не знаю, понятно ли говорю… Понимаешь, для меня-то эта мысль ясная, я ее со всех сторон уже обдумала. Может, она мне притерлась и я уже чего-то в ней не вижу. Но я так живу – я обрываю зло. Не уничтожаю (это все-таки бесполезно), а именно не даю продолжения. – Пока Сонечка говорила, сквозь тучи просочился тоненький луч солнца и осветил ее правую щеку. – Как тебе чай? Правда, вкусный?
– Да, – сказала Леля, раздумывая над Сонечкиными словами.
Пребывая в размышлениях, она бесцельно обводила взглядом кухню. На подоконнике, заваленном пакетами гречки и упаковками макарон, стояла микроволновка, а на ней Леля увидела все ту же толстую старую книгу, которую когда-то случайно выбила из Сонечкиных рук, – «Братья Карамазовы». Леля не любила Достоевского. Она не осилила даже «Преступление и наказание», а оно было, кажется, раза в два меньше этой книги. Как у Сонечки хватает терпения?
Вдруг краем глаза Леля увидела, как подоконник около микроволновки пошевелился.
– Это наша кошка, – сказала Сонечка, заметив, как Леля испугалась. – Она иногда сливается с поверхностью – белая такая. Я вчера ее мыла, шерстка очень мягкая, погладь.
Леля протянула руку над макушкой кошки. На нее смотрели два больших светло-голубых глаза, как у Сонечки.
В дверной звонок несколько раз резко позвонили. Затем кто-то забарабанил по двери кулаком. Кошка, до этого ласковая и спокойная, сжалась, зашипела и убежала.
Сонечка виновато посмотрела на Лелю.
– Это мама, кажется. Ты… ты посиди здесь, хорошо? Она спать, наверное, сразу уйдет. С ночной смены пришла…
Леля кивнула.
Сонечка убежала открывать.
– Почему не в школе? – послышался резкий голос.
– Я… я пойду скоро, просто ко второму.
Какое-то время в коридоре слышно было только, как Сонина мама снимает куртку и обувь.
– Чьи ботинки?
– У меня одноклассница в гостях.
– А будто мужские.
Сонечка промолчала.
– Смотри у меня, Сонька, – услышала Леля, – смотри у меня!.. Если узнаю чего, мало не покажется!..
– Здравствуйте! – не сдержавшись, громко сказала Леля.
Сонина мама медленно зашла на кухню. Это была стройная и даже красивая женщина со стареющим, утекающим вниз лицом и уставшими красными глазами. Она родилась и выросла здесь, в этом городе. Звезд с неба никогда не хватала и бывала в молодости чрезмерно легкомысленна, из-за чего Сонечка и появилась на свет. И пусть ребенок никак не помешал девушке учиться и стремиться к хорошему будущему (потому что ни того ни другого она и не делала), но все же вынудил пойти работать и забыть про веселье. Сонечкина мама искренне считала, что дочь отняла у нее молодость, и злилась, как ребенок, у которого отобрали конфету, отдали другому и заставили наблюдать, как этот другой ее ест.
От нее пахло дешевыми сигаретами.
– Здрасте-здрасте, – сказала она, оглядывая Лелю с ног до головы. Зубы у Сонечкиной матери были желтые, с налетом. Заметив, что девочки съели почти все вафли из вазочки, она недовольно поджала губы.
Леля подумывала уйти, но не хотела обижать Сонечку, которая бы, конечно, поняла, как Леле неприятна ее мать.
– Сонька, я спать лягу. Задолбалась за смену. Домой до вечера не приходи, ты топаешь, как корова. Спать мешаешь, – и она ушла в комнату.
Леля услышала вдруг жалобное мяуканье и ругательство:
– Да не путайся ты под ногами! Иди отсюда! Сонька, забери свою скотину. Я ее выкину на улицу, дождешься!
Сонечка быстро выбежала из кухни и вернулась с перепуганной кошкой. Осторожно посадив ее на подоконник и нежно погладив, Сонечка тихо попросила Лелю одеваться.
– Ты извини, у мамы правда слух чуткий. А она всю ночь в магазине работала. Извини, что так…
Леля улыбнулась ей со всей добротой, на какую была способна. Они быстро оделись и вышли из квартиры.
На улице Леля с удовольствием вдохнула свежий ноябрьский холодный воздух.
Ночью Леля плохо спала: примеряла на себя Сонечкину философию. Она чувствовала, что в этой мысли о прерывании круга зла было что-то благородное и большое, хорошее. И ей даже хотелось последовать за таким миропониманием. Но молча терпеть, когда тебе плюют в лицо…
Леля перевернулась на другой бок. В ней снова зашевелилась, забегала злость. Ах, как бы ей хотелось отплатить Лере за это унижение! Но стоит быть выше, стоит понять… В семьях ребят действительно беда, страх. И все-таки как это мерзко, как это ужасно, когда тебе плюют в лицо!
Хотя вот у них в семьях беда, а у Сонечки, что же, не беда? Да ведь невозможно жить в такой ненависти! Но Сонечка не плюет людям в лицо.
И все-таки утром невыспавшаяся Леля дала себе обещание, что постарается уничтожать зло, а не множить его. За завтраком уставший папа спросил ее, что случилось с ее новым, недавно купленным телефоном:
– Создается ощущение меткого попадания пули, – сказал он.
Леля соврала, что уронила. Зачем она прикрыла Леру, Леля и сама едва понимала. Отчасти потому, что знала: папа это так не оставит и у Леры будут большие проблемы; отчасти потому, что пообещала себе утром быть добрее, понимать и любить каждое живое существо.
И Леля действительно пыталась. Она не злилась, когда обнаружила, что одноклассники закрыли дверь в кабинет и не пускали до тех пор, пока не пришел учитель. Ее терпение выдержало и многочисленные свернутые и обслюнявленные шарики бумаги, которые в нее запускали. Машины язвительные выпады она уже давно не замечала.
Но чем больше обид переносила Леля, тем быстрее билось ее сердце от злости: «Я тоже человек, как они так со мной могут!» И все меньше с каждой минутой ей хотелось прерывать круг зла. Что ей мешает пойти к Сергею Никитичу и рассказать о плевке в лицо, об издевательствах? И папе про телефон всю правду выдать. Может, отец даже в суд подаст… Вот тогда начнется веселье! Тогда они все получат по заслугам!