На следующий день, когда десятиклассники собирались идти на репетицию после последнего урока, к Леле подсела Сонечка.
– Сергей Никитич передал, что очень ждет тебя сегодня, – тихо сказала она.
– Я боюсь туда идти, Сонь. Ты не представляешь, как сложно жить под вечным обстрелом. Я устала держать удар.
Сонечка сочувственно улыбнулась:
– Видишь ли, тут шаги все-таки придется делать тебе: если оставишь все как есть, ничего не изменится… Иногда, конечно, само меняется, но это прямо судьба. Не знаю, записана ли в твоей судьбе дружба с одноклассниками, но, мне кажется, лучше не рисковать и взять все в свои руки. Тем более если эти руки играют интересную главную роль.
– Иногда мне кажется, что я ужасно ненавижу ребят. Ну просто невыносимо ненавижу! Но это потому, что и они меня… Я хотела подружиться, была открыта, ты ведь знаешь, как все получилось. И когда они мне ничего не делают, я будто понимаю, что многое упускаю. Безнадежно и безвозвратно много! И тогда я хочу идти навстречу, но чтобы в меня не бросали грязь, не пытались взорвать мост, по которому я иду, ведь тогда все желание пропадает. Понимаешь?
Сонечка кивнула. Леля знала, что она не из вежливости, а правда понимает ее чувства.
Все уже собрались в актовом зале. На сцене Маша и Федя репетировали все тот же эпизод из первого действия, видимо, чтобы улучшить актерскую игру. В нужном месте Федя потянулся к Маше, а она отскочила в дальний конец сцены от неожиданности.
Класс снова упал от смеха.
– Ты что это собрался делать?! – закричала Маша.
– Получить поцелуй, – растерялся Федя.
– А чего к губам потянулся?
– Так Сергей Никитич же сказал: «По желанию…»
– Вот еще, разбежался! Посмотрите-ка, какие у него желания! Не вижу необходимости, вот придет Сергей Никитич…
Ребята шумели. В дальнем углу зала девочки рисовали декорации. Митя, худой мальчик в очках, наигрывал «Собачий вальс» на пианино, кто-то бубнил слова, стараясь запомнить свои реплики, Илья болтал с мальчиками, сидя в кресле первого ряда.
Появление Лели проигнорировали. Но она чувствовала в этом молчании бунт против нее: все прекрасно заметили ее появление. Только бодрая улыбка Сонечки удерживала Лелю от побега. Директор пришел через несколько минут, которые показались Леле в этом царстве молчаливого неодобрения целой вечностью. Она в ужасе поняла, что чувствует знакомое натяжение в висках – предвестник будущей мигрени.
– Так… – Сергей Никитич оглядел присутствующих, остановил взгляд на Леле и кивнул. – Раз все, кто необходим, здесь, давайте тогда поработаем над эпизодом первой встречи Принцессы и Медведя. Ребят, потише! Мить, не играй пока. Я вот тут принес, Леля, твой экземпляр сценария.
Леля поднялась со своего места и направилась к сцене. Голова ныла несильно, но все же Леля не могла смотреть на яркий свет, поэтому задержала взгляд на темном деревянном полу. Когда рядом с ней остановились чьи-то ноги, Леля, заинтригованная тем, кто же все-таки играет Медведя, подняла голову и увидела перед собой высокого Сережу Воробьева. Насколько Леля успела узнать его, Сережа был сдержанным, как Илья, но если от Ильи веяло целеустремленностью и увлеченностью будущим, что объясняло его отстраненность и легкую занудность, то Сережа был холодным и очень резким, почти грубым.
Директор сел в кресло в первом ряду и открыл сценарий.
– Леля, возьми что-нибудь в руки, – сказал он. – Медведь случайно толкает Принцессу, а у нее в руках цветы, она их роняет. Ну что-нибудь возьми… Да вот учебник сгодится.
Несколько раз Леле и Сереже пришлось отрабатывать естественное столкновение, потом они перешли к репликам. Из-за усиливающейся головной боли Леля не могла говорить внятно и громко, только шептала что-то под нос.
– Да она нам все испоганит, Сергей Никитич! – не выдержав, крикнула Маша из-за кулис. – Почему мы вообще должны с ней возиться? Давайте выберем другую Принцессу!
– Поддерживаю абсолютно! – отозвалась Лера.
Ребята согласно загудели. Леля стояла, держа спину прямо и, несмотря на боль в глазах, глядела прямо перед собой, не в пол. Ее первым порывом было бросить учебник в Машу, как шептал оживившийся гаденький клоун внутри ее, и выйти из зала, послав всех подальше. Но потом она посмотрела на пухлого и круглого, как шарик, хмурого Диму Косицына с картонной короной на голове и вспомнила Короля из пьесы. Он так и продолжал оправдывать свое поведение дурной наследственностью. Леля нашла глазами Сонечку. Она хоть и смотрела по-доброму, но без жалости, а со строгостью, будто говорила, что вот он тот момент, когда можно круто повернуть все и пойти к людям, а не бежать от них со злобой… И Леля расслабила кулаки, которые до этого сжимала.
– Так, ребята! – начал было Сергей Никитич.
Он поднялся с кресла, встал лицом к старшеклассникам и хотел что-то еще добавить, но Леля его перебила. Собравшись с силами и стараясь не обращать внимания на головную боль, она громко сказала:
– Я очень постараюсь. Я не хочу вас подвести.
Следующие несколько дней выдались для Лели тяжелыми. Провалявшись два дня с мигренью, она поспешила вернуться в школу. Приходилось надолго оставаться после уроков, чтобы репетировать. Поначалу игра на сцене давалась Леле тяжело, она не могла добиться раскрепощенности. Сложна была и роль. Леля совсем не походила на Принцессу и никак не могла ее понять. Директор все время твердил: «Нет, вот здесь тебе нужно чуть мягче сказать! А тут не делай резких движений! Посмотри в его глаза нежно, как будто он маленький щенок…» Но дело продвигалось медленно.
Не лучше обстояли дела и дома. Обиженная на отца, Леля, придя из школы, сидела до позднего вечера в своей комнате, игнорируя жалостливые просьбы тети Тани присоединиться к ним за ужином. Это злое безнадежное молчание каждый раз доводило Лелю до слез. Она хотела помириться, но терялась в догадках, как это сделать. Признаться в том, как ее ранило, что отец начал новые отношения, и как ей не хватает родительского внимания, Леля считала постыдным и совершенно ненужным. А без двух упомянутых выше признаний разговор не имел бы никакого смысла и силы.
Андрей Петрович с грустью смотрел на красноречиво запертую дверь дочери, но, занятый проблемами на работе, не находил в себе сил на то, чтобы понять Лелю. Считая, что делает для дочери все, он не мог объяснить ее поведение ничем другим, кроме как капризами, которые лучше игнорировать. Ему, конечно, было неловко из-за за того, что дочь таким сумбурным образом узнала про Аню, но это, по его мнению, не играло никакой значительной роли в поведении Лели. Она так стойко пережила их развод, что наверняка причина ее капризов в чем-то другом. В чем? На этот вопрос у Андрея Петровича не было ответа, потому что последние несколько лет Леля отдалилась от него, и он понял, что совсем не знает ее.
Но все же, желая восстановить тот мир, который был в их доме до развода, Андрей Петрович сказал Леле утром в столовой во время завтрака:
– Было бы предпочтительнее, если бы ты пришла домой к ужину.
Он хотел таким образом сказать Леле, что хочет помириться, что просит прощения, что он ее любит, но, видимо, послание было недостаточно ясным, и Леля огрызнулась:
– У меня и свои дела есть, между прочим.
Андрей Петрович, само собой, не стерпел грубости и пообещал Леле, что если она и дальше будет игнорировать ужины, то он заставит тетю Таню повесить на холодильник замок, чтобы Леле неповадно было. Леля съязвила, что не имеет ничего против голодной смерти. Андрей Петрович ушел на работу злой.
Леля в это утро после уже привычной ссоры с отцом появилась в школе с ярким ощущением, что день ее не задастся. Первым уроком был английский. Леля посмотрела на симпатичную свеженькую Анну Романовну, которая, кажется, и не подозревала, что является разрушительницей семьи, и первое, что сделала Леля – нагрубила ей, когда Анна Романовна попросила пересказать домашнее задание. И хотя Леля прочитала заданный текст, она с вызовом сказала, что ничего не сделала. А когда Анна Романовна попросила ее все же делать заданное на дом, Леля ответила, что как-нибудь сама решит, чем ей заниматься дома.
Класс затаил дыхание. Кто-то поглядывал на Лелю, ожидая, что еще учудит эта новенькая, кто-то просто хмурился. Сама не зная почему, Леля бросила взгляд на Илью, сидящего впереди. Он не обернулся, но ей показалось, что его затылок неодобрительно напряжен.
Анна Романовна, которая действительно этим утром прекрасно выспалась и получила от Андрея Петровича нежное сообщение, не была настроена спорить. Счастливая, она хотела понимать и любить каждого, даже грубящую ученицу, поэтому урок продолжился, а Леля села на свое место и хмуро смотрела в парту весь урок.
Пусть у Лели и не было трудностей с Анной Романовной из-за грубости, но эта выходка навредила ей в глазах одноклассников. Их отношения походили на прямую, где с одной стороны находилась Леля, а с другой – все остальные. Даже самый хороший и добрый поступок продвигал ее по прямой к ним лишь на несколько сантиметров, а любая неприятная мелочь, даже незначительная, отбрасывала на десятки назад. Ребята любили добрую и заботливую Анну Романовну и меньше всего хотели спускать Леле грубость по отношению к ней, поэтому, когда Леля после уроков зашла в туалет, она не сумела выйти: девчонки заперли кабинку, подставив швабру, мешавшую ручке опуститься.
Леля дернула дверь три раза, прежде чем поняла, что случилось. Щеки сразу загорелись, а руки похолодели от обиды. Чувство унижения мучило ее гордую натуру больше всего. Как защитить себя, она не знала (в конце концов, что такое один человек против двадцати), а на шаг вперед, когда точка назначения постоянно отодвигается, уже не хватало сил. Леля хотела поплакать, но, когда отчаяние и тоска достигают определенной границы, слезы, будто признавая свою неспособность передать эту боль, не приходят. Взяв себя в руки, Леля написала Наде, но той уже не было в школе. Сонечка тоже сегодня хворала. Оставался один человек, который точно не участвовал в этом заговоре и не проигнорировал бы ее просьбу о помощи. Найдя в друзьях Сонечки аккаунт Ильи, Леля написала ему, сгорая от стыда за свое положение. Он прочитал сообщение почти в ту же секунду, но ответа не последовало.