Теперь холодели не только ладошки, но и ступни. Леля не знала, что делать, если Илья не поможет ей. Не желая ни о чем думать, она опустила крышку унитаза и села, положив голову на колени. Мыслей не было. Было только отчаяние, конца которому Леля не видела. Она стала представлять, что так останется навсегда. Закончится школа, а если и в институте у нее не получится завести друзей? Если и там она чем-нибудь всех оттолкнет? А потом работа. На работе вообще друзей не заводят. Во взрослой жизни никому настоящие друзья не нужны, все ими уже обзавелись в школе и в институте. А потом сорок лет, пятьдесят, пенсия… И все это время в одиночестве. Родители умрут. Не останется никого. Ни одного живого существа, которому Леля была бы ценна и важна. Впервые с развода родителей Леля подумала, что гораздо проще закончить это сейчас. Как будет хорошо, когда вмиг исчезнут проблемы. Почти в ту же секунду мысль эта напугала ее до глубины души. Она почувствовала, что не шутит, что у нее сейчас и правда мало сил, чтобы сопротивляться. Как страшна безнадежность… Когда тянется, тянется, тянется, тянется… и никак не кончается.
Хлопнула дверь туалета.
– Лель?
Леля быстро подняла голову с колен.
– Я тут.
– Сейчас открою.
Через секунду Леля увидела Илью. Он смотрел на нее внимательно и серьезно. Леля встала и пожала плечами.
– Вроде мелочь, – глухо проговорила она, – а все, я больше не могу.
– Можешь, конечно. Как иначе?
Леля вышла из кабинки. Рядом, тут же, она увидела швабру, которая и держала ее в заложниках. Почему-то в груди с новой силой вспыхнул стыд. Нет-нет, нельзя себя распускать и показывать Илье, как ей больно.
Леля еще раз пожала плечами, но уже не обреченно, а высокомерно и подошла к умывальнику. В туалете было мрачно, поэтому ее лицо в отражении показалось ей совсем бледным, а глаза испуганными и большими. Вдруг стыд сменила огромная жалость к этой девочке в зеркале, и Леля закусила губу, чтобы не заплакать.
Илья все еще молчал. Наблюдал ли он за чередой эмоций на ее лице?
Леля сунула руки под теплую воду и стала пристально смотреть на струю, но на глаза набегали слезы. Терпеть больше не было никакой возможности. Леля тихонько всхлипнула.
– Ты плачешь, что ли? – спросил Илья.
– Нет.
– Я поговорю с ребятами.
– А какой толк? Любить-то от этого они меня больше не станут. – Леля выключила воду и провела руками под глазами, мешая слезы с водой.
Она снова посмотрела на себя в зеркало. Ее собственный вид ей показался еще тоскливее, и к глазам опять подкатили слезы.
– В общем, – она глубоко вздохнула, – спасибо, что помог.
– Ты домой?
– Нет, репетиция еще. Ты помнишь же? Хотя она началась полчаса назад…
– Да, я просто думал, что ты не пойдешь.
– По мне не скажешь, но я обязательный человек.
Они вышли из туалета и вместе направились в зал. На сцене уже что-то репетировали. В первом ряду сидел директор. Когда Леля остановилась около него, он нахмурился.
– Вы знаете, – иногда, когда злился, Сергей Никитич мог по университетской привычке переходить на «вы», – все-таки, если уж вы дали слово не подводить, то его нужно держать.
– Извините.
– Давайте заменим ее уже, Сергей Никитич! – услышала Леля со сцены голос Маши, не скрывающей удовольствия от происходящего. – Почему мы должны терпеть ее опоздания?
Остальные стали поддакивать. Леле потребовалась вся ее выдержка и сила, чтобы остаться стоять на месте. Вдруг ей стало страшно: а что, если и Сергею Никитичу надоест с ней возиться. Что, если трюк со шваброй сработал – и он разочаровался в Леле из-за опоздания. Смешно, еще несколько недель назад Леля ненавидела эту самодеятельность с театром, а теперь боялась ее лишиться. Хотя что она потеряет? Стать своей в классе у нее так и не получилось, великий талант актрисы в ней тоже не открылся, но отчего-то ей очень важно быть полезной и важной хоть где-то, иметь хоть одну опору.
Сергей Никитич молчал.
– Давайте уже, может, репетировать начнем. Чего вы разнылись? – подал голос Илья.
– Мы не ноем, мы не хотим уничтожить спектакль, – сказала Маша.
– А, то есть заменить главную героиню за пару недель до выступления – это не ровно уничтожению? Если включить мозги, можно догадаться, что такой объем проделанной работы лучше не обнулять.
– Давайте все на сцену! – сказал директор.
Леля понуро поднялась. Сегодняшняя репетиция далась ей особенно тяжело. Одноклассники и раньше не прятали своего скептического отношения, а сейчас словно достигли пика пренебрежения. Маша то и дело фыркала, наблюдая за неловкой Лелиной игрой, некоторые просто намеренно хихикали, кто-то за кулисами громко говорил: «А ведь Сонечка могла бы куда лучше сыграть Принцессу! О чем думал Сергей Никитич…»
Илья, слыша все это, поглядывал на Лелю. Ему стало ее очень жаль еще тогда, в туалете, когда она смотрела на него испуганными уставшими глазами, а сейчас он впервые удивился жестокости одноклассников. Неужели они не видят, что пинают лежачего, который весь скукожился и ладонями пытается закрыть себя?
Наконец репетиция закончилась. Директор всех поблагодарил, похвалил Лелю, на что та отозвалась вымученной слабой улыбкой, и вышел из зала. Ребята спрыгнули со сцены, собрались в кучку и стали обсуждать:
– Так что: пицца или бургеры?
– Давайте лучше в пиццерию, я бы руку отдал сейчас за тянущийся сыр.
Леля нарочито медленно копалась в телефоне, чтобы дать им уйти и не пересечься в раздевалке. Вдруг раздался резкий звонок. Леля вздрогнула. Экран светился именем «мама».
– Да?
– Лель, как дела?
– Мама?
– Боже мой, ну, конечно! Я вот тут зашла в кофейню и подумала, как я давно твой голос не слышала. Все переписываемся, переписываемся… Ой, Лелька, у меня тут столько всего происходит! Как я замечательно съездила!..
Счастливый мамин голос и радовал, и мучил Лелю одновременно. Она восхищалась ее амбициозностью и силой воли (легко ли стать актрисой после тридцати трех?), но, слушая радостное мамино щебетание о планах на ближайший год, злилась: а где в этих планах она, ее ребенок? А у папы? Если открыть его расписание, вряд ли там хоть в какой-то день она вписана. Словно разведясь, они перестали быть не только мужем и женой, но и родителями. По крайней мере, так ощущала это Леля.
А если вот прямо взять и сказать маме, что Леле плохо, что в школе она как на войне, что ее обижают, что в голове у нее страшные мысли? Как мама отреагирует? Наверняка повиснет пауза, а потом мама пообещает, что скоро все наладится, и поспешит перевести тему. Леля чувствовала, что ее переживания не то чтобы неважны и неинтересны родителям, просто правильнее сказать, что сейчас они полагаются на Лелину самостоятельность и желают, чтобы она справлялась сама.
Извинившись перед матерью и соврав, что ей нужно бежать, Леля убрала телефон в карман и оглядела концертный зал. Убедившись, что осталась одна, Леля села в кресло, уронила лицо в ладони и заплакала. Боже! Наконец слезы прорвались! После них должно стать на секундочку легче.
Послышались шаги. Леля испугалась и стала быстро вытирать лицо. На сцене показался Илья. Наверное, он не ушел с ребятами, а просто куда-то выходил в коридор.
– Кто-то из наших опять сказал что-то? – спросил он.
– Нет, я так… – Через силу Леля улыбнулась, встала и, растерявшись, сделала шаг сначала в одну сторону, затем в другую, а потом вспомнила про сумку в кресле и быстро схватила ее.
– Слушай, а ты куда сейчас? – спросил Илья.
– Домой.
– Когда ты у нас чай пила, я почувствовал запах алкоголя. Это, конечно, твое дело, но не стоит, это же путь в никуда.
– Да, учту.
– Хочешь, пойдем ко мне. Чай выпьем. Бабушкино варенье еще осталось.
Леля посмотрела на Илью, решив, что заплаканных глаз ей все равно от него не спрятать.
– Вот скажи мне, ты сейчас из жалости это предлагаешь, да? – спросила она. – Так знай, жалость мне не нужна. Хватит с меня сегодня уже унижений. Милостыню твою принимать у меня совсем нет сил.
– Да почему сразу унижение! Я ведь по-человечески сочувствую. И не милостыня это, а рука помощи. В жизни иногда надо опереться на кого-то, иначе выкарабкаться сложно.
Леля хоть и слышала Илью, но проникнуть в глубину его слов не могла. Собственная боль словно сделала ее глухой. Леля поспешила к выходу. Но в спешке она перевернула сумку, и из нее все вывалилось. Чертыхнувшись, Леля присела, чтобы собрать вещи, и слезы, которые так и не прекращали литься, стали капать на пол, а потом вдруг и на руки Ильи, который присел рядом, чтобы помочь. Когда сумка была собрана, Леля, не поднимаясь с корточек, с усилием провела по волосам, будто в истерике, посмотрела на Илью и сказала:
– Ты вот где-то нужен: маме, папе, в школе. Тебя ждут, хотят видеть, тобой интересуются. А я нигде не нужна. Вот по документам у меня есть семья: мама – Стрижова Светлана Владимировна и отец – Стрижов Андрей Петрович. Есть дом, я в нем прописана. Но это все по документам, а на деле тотальное одиночество. Тотальное! Нет в мире человека, который хотел бы меня послушать. И на чай позвать не из жалости, не после какой-то беды, а по-дружески, потому что именно мой голос и мои мысли хочет послушать. И страшно очень, что это никогда не закончится.
Леля сидела на маленькой кухне и слушала шум закипающего чайника. Через минуту Илья поставил перед ней чашку, над которой вился пар, и сел напротив.
Квартира встретила их темнотой и теплым дыханием, которое после стужи ощущалось особенно приятно.
– Где твоя мама? – спросила Леля негромко.
Илья нигде не включил свет, горела только небольшая лампа на обеденном столе.
– По делам уехала.
Они замолчали. По дороге Леля уже рассказала Илье историю их семьи: родители поженились рано, когда еще были студентами. Денег не было. Они подождали пару лет, подкопили, и потом родилась Леля. Папа всегда много работал. Приходил домой часто позже десяти, а уходил рано, в восемь. С Лелей сидела мама. Из-за того что папа долго работал, мама была одна в заботах о быте и ребенке. Она очень уставала, поэтому Леля долго считала, что крики – это самый естественный способ коммуникации. А еще мама была лишена всего, что любила до родов. В школе она играла в театре, училась в актерском училище. А с рождением ребенка поставила свои увлечения на паузу. Когда папа стал лучше зарабатывать, они переехали на пару лет в Москву. Там мама снова вспомнила, что любит театр. Да и Леля подросла. А папа заговорил о втором ребенке. Он вообще всегда мечтал о большой семье, потому что у него самого ни братьев, ни сестер не было. Вот тогда мама и взбунтовалась. У нее-то жизнь только началась. Родители долго пытались