На следующее утро весь класс толпился около кабинета биологии. Звонок прозвенел несколько минут назад, а учителя не было.
Леля заправила прядь волос за ухо и дотронулась до плеча Ильи, стоявшего у дальнего окна. Он вскинул голову, и Леле показалось, что во взгляде его мелькнуло тепло, которое бывает, когда нам приятен тот, кто оказался перед нами.
– Как прошло? – спросил Илья.
Леля вспомнила, как пришла вчера домой. Свет горел только на кухне. Папа и тетя Таня пили чай. Тут же лежал и Филя. Увидев Лелю, тетя Таня сразу подскочила, чтобы положить ей еды. Отец только кивнул, но ничего не сказал, а Филя приоткрыл один подслеповатый глаз, чтобы убедиться, что никто посторонний не проник в дом, и заснул снова.
Леля села за стол напротив отца. Решимость, которую она обрела, покидая Илью, вдруг испарилась. Казалось, что сил на откровенный, честный разговор у нее не было совсем. Да и нужен ли этот разговор? Поймет ли ее отец? Или раскричится? Может, оставить все так, как есть. Или не оставлять, но перенести разговор. На потом, когда Леля обретет храбрость.
Тетя Таня поставила перед Лелей тарелку с горячим сырным супом и вернулась на свое место.
Леля никак не могла начать разговор. Речь уже придумалась и была готова сорваться с языка, но губы словно склеились, и все внутри давило, не давало чему-то важному прорваться наружу, как плотина сдерживает огромный напор воды.
– Папа, – сказала Леля быстро, чтобы не передумать.
Отец устало посмотрел на нее.
– Слушаю тебя.
Леля подумала, что очень хорошо, что на кухне горят маленькие светильники, при верхнем свете она не смогла бы продолжить.
Леля говорила долго. Начала с того, как проплакала всю ночь после того, как родители объявили ей о том, что быть вместе больше не намерены («Ты тогда казалась такой спокойной». – «Я не хотела вас тревожить»), потом призналась, что не понимает, почему они почти забыли о ней и ее существовании («Ведь вы развелись друг с другом, а будто каждый со мной»), дальше она заговорила о том, что все ее друзья из прошлой школы бросили ее, а родители не поверили, что в поджоге она не виновата («Как я могла дальше вам доверять, если вы не встали на мою сторону?»). Она рассказала о мучающих ее страхах, об ощущении своей ненужности, о том, что она чувствует себя лишней в этом доме и ей кажется, что отец только и ждет, когда она съедет, чтобы начать новую жизнь и создать новую семью с другой женщиной.
Тетя Таня на протяжении всего Лелиного монолога качала головой, а в конце ахнула, приложив платок к губам.
– В общем, – Леля вернулась в настоящее и улыбнулась Илье, – папа сказал, что услышал меня. Он сдержанный, поэтому я и не ждала объятий и слез прощения. И он ведь правда услышал. Я имею в виду, что не знаю, понял ли он, примет ли к сведению, изменит ли что-то в своем поведении, но я себя не предала молчанием, я все честно сказала. И он меня ни разу не перебил. Так что я чувствую себя лучше, потому что теперь не нужно делать вид, что все хорошо. Знаешь, как в медицине: когда диагноз поставили, уже можно лечить и, может быть, лечение поможет.
Илья улыбнулся и кивнул. Поддавшись непонятному ей порыву, Леля взяла его за руку, дождалась, когда Илья посмотрит на нее снова и сказала, глядя в глаза:
– Я очень благодарна тебе за вчерашнюю поддержку.
Илья по-прежнему молчал, но взгляд, который становился все серьезнее и серьезнее, не отводил.
– Так, народ!
Леля и Илья отвлеклись друг от друга и посмотрели на долговязого Федю Иванова, собравшего вокруг себя весь класс.
– Прошло уже десять минут, ВэГэ – так они по инициалам сокращали имя и отчество учителя, – нет. Может, уйдем с урока? Только уходить надо вместе! Если кто-то останется, а ВэГэ придет, будет не круто. Ну что? Уходим? Согласны?!
Ребята нерешительно переглянулись, раздумывая над предложением Феди.
– А если Валентин Геннадьевич в пробку попал или просто опаздывает? – неуверенно спросил Дима Косицын.
– Да! И если мы сейчас уйдем, а он все-таки придет, нам влетит, – добавил Сережа Воробьев.
Ребята согласно загудели, но Леля видела, что им на самом деле хочется сбежать с урока и достаточно только Феде проявить чуть больше настойчивости и убедительности, как они согласятся.
– Да что они могут сделать всему классу! – уверенно заявил Федя. – Я поэтому и говорю, что надо всем вместе уходить. Давайте решайте! А то скоро уже пол-урока пройдет и не будет смысла никуда идти. Ребят, ну! Ну?!
Кто-то негромко стал соглашаться. Леля посмотрела на хмурящегося Илью. Она знала, что ему эта идея не нравится, потому что побег с урока не полезен для будущего. Леля улыбнулась, вдруг почувствовав тепло от того, что стала понимать его чуточку лучше, чем вчера. Всегда приятно осознавать, что видишь в человеке то глубокое, что не видят другие. Возникает несравнимое чувство близости и исключительности.
Леля чуть сжала руку Ильи, которую так и не отпустила. Он посмотрел на нее.
– Будет весело, – прошептала Леля, – можем погулять в парке, выпить кофе. Или тебе слабо? – добавила она, хитро улыбаясь.
Илья задумался, но не отводил взгляда. Леля боялась, что она придумала себе его симпатию и он сейчас поставит точку, отказавшись уходить, но Илья едва заметно кивнул и потянул ее к лестнице.
Их одноклассники, увидев, что даже Илья Аверин уходит, преисполнились решительности и всей толпой направились к выходу. На улице большая часть из них пошла в ближайшую пекарню. Леля понимала их желание: в перемену там не протолкнуться из-за свежей и вкусной выпечки.
Чтобы застегнуться, Илья выпустил Лелину ладонь, чему она даже была рада и мгновенно спрятала руки в карманы короткой куртки. Улицу уже морозил декабрь, но, несмотря на холод, ее ладошки вспотели. Вдвоем они направились в сторону парка рядом со школой.
– Снега все нет и нет. Выпал немного и пропал, – вздохнув, сказала Леля. От волнения она всю дорогу смотрела на затянутое небо, которое обрамляли голые ветки деревьев, похожие в своей наготе и тоске на костлявые пальцы стариков.
В парке было пусто. Одиноко стояли разрисованные маркерами скамейки. Краем глаза Леля поглядывала на Илью. Взволнован ли? Смущен? Раньше они с ним уже оставались наедине. Вчера, например. Но сейчас это «наедине» ощущалось совсем иначе. Раньше были случайности и совпадения, а сегодня, сейчас, впервые они оба хотели быть только вдвоем. И это молчаливое признание отчетливо ощущалось, но никто из них не решался произнести его вслух.
– У нас уже бывало так, – запоздало ответил Илья, – до десятых чисел декабря все стоит вот такое голое, унылое. А потом будто кто-то рвет подушку, набитую перьями, и все белым-бело становится.
Леля кивнула, не зная, что еще сказать. Они подошли к пустой скамейке в глубине парка и бросили на нее свои сумки. Леля решилась посмотреть на Илью. Он проверял телефон, топая носком правой ноги по земле.
– Ты не прогуливал раньше никогда? – с улыбкой спросила Леля, угадав, что он нервничает.
– Ну вообще, нет, – ответил он, убирая телефон и останавливая движения ноги.
– Правда? Совсем ни разу?
– Причина-следствие, помнишь? Явно ничего хорошего из прогулов не выйдет, так зачем тогда?
– Но ведь сейчас ты вдруг решил… почему-то.
Илья посмотрел на Лелю внимательно, будто говоря: «А то ты не знаешь почему». Леля засмеялась, не сумев сдержаться.
– Что? – спросил Илья.
– А я вдруг посмотрела на твой шрам. В первый раз, когда тебя увидела, подумала, что он делает тебя похожим на разбойника или на пирата. Какой обман! Этот бравый пират ни разу не сбегал с уроков. Кстати, откуда он у тебя?
– Тут тоже ирония. Шрам выглядит авантюрно, а получил я его при самых скучных обстоятельствах: в детстве упал с качелей.
Они обменялись улыбками.
– Так… Значит, сегодня у нас мастер-класс по прогулам, – весело сказала Леля. – Обычно вот такие прогулки вместо уроков получаются очень классными и запоминающимися. Но первое правило – не бояться, что поймают и что влетит. Так что убери телефон.
– Тогда мы не увидим время и упустим момент, когда нужно возвращаться, чтобы не опоздать на следующий урок.
– Хорошо, давай поставим будильник.
– Идет.
Илья покопался в телефоне, убрал его в карман школьных брюк, а потом посмотрел на Лелю.
– И какое следующее правило? – спросил он.
– Честно говоря, правила заканчивались на том, что нужно убрать телефон и перестать переживать. Дальше уже подразумевается полная свобода действий.
– Вот поэтому я и не прогуливал. Это так неструктурированно и неупорядоченно.
– То ли дело школьное расписание.
– Именно!
Они улыбнулись друг другу, довольные перепалкой.
– Тебе нравится задумка Сергея Никитича? Ну театр этот школьный, – спросила Леля, перепрыгивая с одной ноги на другую. Ветер дул холодный.
– Да я вообще в восторге не был, когда он объявил. Никогда старшеклассники такой ерундой не занимались. Будто дел других нет. Я к нему даже ходил, когда он объявил о новой славной традиции. Хотел вымолить освобождение. Времени и так в обрез, а репетиции просто вечные…
– Дай угадаю, он воспользовался правом гуманного педагогического принуждения?
Илья кивнул.
– Странно, что Сергей Никитич, – продолжила Леля, – сам нами занимается. В той школе, где я раньше училась, я директора видела только на линейке или когда он вызывал меня к себе для профилактического ора. А так, чтобы взаимодействовать с ним, как с простым смертным… никогда такого не было.
– Ну есть же директора-педагоги, а есть директора-чиновники. Наш – педагог. И в походы с нами ходит, и на гитаре поиграет на дискотеке, и вот пьесу ставит. Но, кстати, я поменял уже свое отношение к нашей самодеятельности. Даже весело участвовать в постановке.
– Да, мне тоже нравится. Только… – Леля замялась, раздумывая, стоил ли поднимать эту тему сейчас, в такой приятный момент.
– Ребята, да? – понял ее Илья. – Умеют выразить свою антипатию так, что сомнений не останется. Но ты хорошо держишься. С самого начала хорошо. Этим и бесишь их еще больше.