– Боже мой, ты, закоренелый материалист, говоришь о неведомой силе!
– К слову о нашем споре про чудеса. Я немного поменял свое мнение. Самого по себе, как, знаешь, отдельной единицы, чуда не бывает. Но оно может быть следствием наших поступков.
Леля не могла найти себе места. Всю ночь она ворочалась, а когда все-таки глаза ее закрывались под давлением темноты, сон был чутким. Леля все боялась, что не услышит будильник. «Что толку изводить себя? Всегда слышала, а сейчас не услышу? Да и что мне этот будильник… Выступление-то вечером», – думала она, глядя в потолок.
Но она так боялась подвести одноклассников и опоздать на выступление, что, проснувшись рано утром, как от толчка, сразу же бросилась к телефону – проверить, не пять ли уже вечера. Нет, всего только шесть утра.
Можно было спать дальше, но как тут провалиться в мир снов, когда Леля обрела новый страх – боязнь выступить и провалиться. Она представляла, как выходит на сцену, начинает говорить и забывает реплику, выдает не ту эмоцию. А назад не отмотать. Люди встают и уходят, а весь класс ненавидит ее за испорченное представление…
В конце концов Леля отпихнула одеяло ногой и, топая босыми стопами по паркету, спустилась на кухню. Шла она по привычке осторожно, боясь в темноте наступить на Филю…
Вдруг вспомнила и застыла, ощущая большую тоску.
На улице гудела метель, а в окнах, за которыми стояла беспросветная зимняя тьма, отражались маленький светильник и стол. Андрей Петрович тоже не спал. На белой скатерти перед ним стояла чашка с кофе. Метель разбередила в нем все переживания и тяготы, которые он намеренно похоронил под рабочими документами. Он вспоминал последние три года: тяжелый развод и бойкое Лелино поведение, которая, оказывается, была ранена их с женой разрывом еще сильнее, чем они, и нуждалась в помощи, но справлялась одна; встречу с Аней, которую он случайно заметил в школьном дворе и пригласил поужинать, отбросив все предубеждения из-за разницы в возрасте; смерть Фили, по которому сильно тосковал. Еще Андрея Петровича мучила совесть из-за того, что он так легко поверил, что Леля устроила поджог, хотя дочь рыдала до икоты и даже пыталась встать на колени, объясняя, что ни в чем не виновата. Как же так? Как он так мог с ней? Быть таким слепцом, таким черствым! Работа, работа… За последние три года он ни разу не был мыслями в настоящем, постоянно думал о будущих показателях эффективности, росте дохода, заказах на следующий год. А жизнь ведь не в прошлом и не в будущем, она сейчас. А он упускал, упускал, упускал, упускал, упускал… И сколько горя его дорогой дочери принесли его попытки избежать боли, которая неминуемо свалилась бы на него, если бы он хоть на секунду остановился и влился в поток настоящего!
– Привет, – сказала Леля.
– Ты рано.
Леля пожала плечами, мол, выспалась, налила себе горячего крепкого чая и села напротив.
– Фили очень не хватает, – вздохнув, сказала Леля.
– Я тоже его вспоминал. Хороший был пес…
Воцарилась тишина.
– Папа, – позвала Леля.
– Слушаю.
– Когда умерли твои родители, как… как ты жил дальше? Ты же остался совсем один. Во всем мире один. Ну не считая тети Тани.
Андрей Петрович помолчал, вспоминая.
– Я приходил каждый день к ним на могилу и плакал.
Леля почувствовала, как от удивления немного шевельнулись ее уши, когда она вскинула на отца глаза. Он плакал? Ее стойкий и сдержанный папа?
– Было очень тяжело, – продолжил Андрей Петрович. – Чувство тотального одиночества и ненужности. Даже Татьяна Николаевна не спасала, потому что она все-таки не была моей мамой.
– Когда это прошло?
– Постепенно. Ты в этом живешь-живешь, потом еще живешь и вдруг замечаешь, что это тебя не убивает. А вот все трудности воспринимаются уже легче, и в принципе все в мире кажется решаемым. Было много ситуаций, которые показали, что у меня нет оснований чувствовать себя одиноким и незащищенным, потому что я всегда себя защищу и всегда могу использовать свои ноги и рот, чтобы дойти до друзей и попросить помощи, если не справляюсь. Но важнее всего, конечно, было понять, что я тоже могу быть себе опорой. В этом, наверное, и есть основное отличие ребенка от взрослого. Ребенку надо на кого-то обязательно полагаться. И поэтому людям так трудно взрослеть, большой дискомфорт и боль приносят иногда мысль, что единственный человек, который всегда будет рядом и всегда готов помочь, – это ты сам. Счастлив тот, у кого есть возможность становиться взрослым постепенно, плавно поднимаясь по ступенькам взрослости. Мне вот пришлось быстро…
Леля обдумала то, что сказал отец, и ей вспомнились слова Ильи во время похожего разговора. Как же он тогда выразился? Верить в стол и в чашку чая, потому что мы их видим и не можем отрицать… Леля потрогала пальцем сначала свою левую руку, потом щеку, а потом вдруг увидела себя в отражении в окне: сонную, простоволосую, взъерошенную, немного растерянную и испуганную – но все же увидела. Разные чувства и события не уничтожили ее, не стерли, как ластик карандашный набросок. Вот ведь она! Сидит смотрит на себя. Внезапно Леле захотелось улыбнуться своему отражению и пожать правой рукой левую, как пожимают руки, подписав удачный договор.
– Я сегодня выступаю, пап. Пьеса Шварца. Ты смотрел? По ней еще старый фильм есть: «Обыкновенное чудо». Я Принцессу играю, – сказала Леля.
– Хорошо. Я помню.
Леля хотела обидеться. Что значит это «хорошо», сказанное таким спокойным тоном?! Неужели отец не понимает, с какой целью она вообще завела этот разговор?.. А вдруг не понимает на самом деле, подумала Леля. Папа приземленный материалист. Для него кипящая вода горячая, а лед холодный. Иными словами, он прост и прям, и обращаться с ним стоит так же.
– А ты придешь? – спросила Леля. – Я приглашаю.
– С удовольствием.
Леля улыбнулась.
– Я еще маму позвала. Но она уехала, сказав, что не сомневается, что я буду хороша. Я немного обиделась на нее.
Леля посмотрела на отца. Он ответил ей серьезным взглядом.
– Понимаю, что должна быть взрослой, опираться на себя. Но ведь мне еще шестнадцать. Считаю, что вы обязаны быть родителями, раз уж родили меня. Я рада, что мама нашла себя, но вычеркивать при этом меня, игнорировать важные для меня моменты… Я считаю, что она неправа. И ты тоже неправ. Ты часто вел себя точно так же.
Папа нахмурился и задумчиво кивнул, но ничего не сказал.
Леля сжала губы и посмотрела на стол.
– А если… Если ты снова женишься и у вас появятся дети, ты вообще забудешь про меня?
Андрей Петрович никогда еще не видел Лелю такой трогательной и уязвимой, как сейчас. Вдруг он почувствовал, что его с ней будто что-то соединяет, не нить, а что-то неуловимое, но важное и крепкое, и он сумел почувствовать весь страх и всю неуверенность, которые владели дочерью.
– Я тебя очень люблю, – услышала она.
Отец говорил еще много важного, трогательного, полного большой любви – то, что так нужно было услышать Леле три года назад. Но из-за опоздания слова не стали менее ценными, менее целительными. Леле показалось, что кто-то внутри ее проткнул иголкой целлофановый пакет, наполненный водой, и через эту дыру стали медленно вытекать все страхи, которые мешали Леле спокойно и глубоко дышать.
За кулисами царила суматоха. Девочки в пышных платьях толкались, стараясь уместиться около выхода на сцену, чтобы подсматривать за действием.
Сейчас перед залом стояли Маша и Федя. Вот они обсуждают магические шутки волшебника, вот жена волшебника сокрушается, что он не живет как обычный человек. Вот… Все за кулисами затаили дыхание.
– Ну что там? Что? – шептались ребята.
– Да подождите, еще только идет к нему!..
– Ну-ка тихо там! Вас в зале слышно!
Когда Маша без всяких финтов поцеловала Федю, а тот от нее не отпрыгнул, как на репетициях до этого, все дружно выдохнули и с трудом удержались от аплодисментов.
Леля ждала своего выхода. Ладошки ее похолодели. Она посмотрела на свои руки – они показались ей слишком прозрачными, кожа словно стала тоньше, обнажив вены.
Подводить нельзя и позориться тоже. Там, в зале, папа и тетя Таня. А все ее одноклассники так старались, ставя эту новогоднюю пьесу!
Пора, деваться некуда. Леля помотала головой, собираясь с силами, и снова потрогала указательным пальцем левую руку, чтобы ощутить тепло кожи. Вот же она, Леля! Никуда не делась, а значит, пока она есть у себя, она справится.
Леля сделала шаг из-за кулис.
Когда Волшебник произнес последнюю реплику пьесы: «Мы верим, верим. Любите, любите друг друга, да и всех нас заодно, не остывайте, не отступайте – и вы будете так счастливы, что это просто чудо!» – а занавес опустился, скрывая десятиклассников от грома аплодисментов, ребята переглянулись и весело засмеялись.
В каморке за актовым залом стоял гул. Девочки делали селфи, мальчики что-то обсуждали, сбившись в кучку, Маша меняла туфли на кеды, Сонечка стояла около стены и обводила всех радостным взглядом, Леля и Илья стояли напротив нее у другой стены и улыбались ей. Отдельно от всех, в самом углу, сидел только Федя. В классе его не обижали, просто игнорировали, а у него не хватало сил и смелости, чтобы осознать свою подлость, поэтому он считал одноклассников предателями, лицемерами и продолжал настаивать на том, что поступил правильно.
В кармане у Лели брякнул телефон. Писала мама:
«Лелик! Папа мне по видеосвязи твое выступление показывал. Я не все смогла посмотреть, но успела очароваться твоей Принцессой!»
Леля поняла, что родители стараются как могут. Уже по привычке дотронулась до своей руки, ощутила свое собственное тепло и выдохнула.
– Ну что, десятый класс, молодцы! – громко сказал директор, протискиваясь в каморку.
Его тут же облепили:
– Правда, мы были хороши, Сергей Никитич?!
– А кто лучше всех играл?
– А я слова забыла, незаметно было?
– Вам точно понравилось, Сергей Никитич?