Так вот, Элизабет.
– В России бывала не очень часто, – ответила она.
Я удивилась, что она не стала продолжать, но позже стало ясно, что сдержанность – ее второе имя. Элизабет всегда держала спину прямо, волосы убирала в пучок, а губы сжимала так, будто у нее полный рот воды и она боится, что капля просочится. Собеседницей она оказалась неинтересной.
Очищая апельсин, я тихонько разглядывала ее. Сколько ей лет? Скорее всего, 18 или 19, а она уже почти замужем. Это же я через три года! Представить не могу… И как это романтично – не думая ни о чем: ни о возрасте, ни о разности языков, ни о расстоянии в сотни километров между родными странами, – обменяться клятвами с любимым… Я тоже так хочу!
Наконец я доела апельсин. Сок стекал по пальцам, поэтому, смешно растопырив их и держа руки так, чтобы не накапать на деревянный пол, я выбралась из-за стола и побежала в ванную. Потом немного постояла у столовой, решая, хочу я еще там сидеть или нет. Ум с сердцем в кои-то веки оказались, как говорится, в ладу, и я поднялась по лестнице на второй этаж, намереваясь переодеться в купальник. Вдруг мне показалось, что бабушка окликнула меня из столовой, и я обернулась. А когда поняла, что мне только показалось и резко повернула обратно, то налетела на кого-то очень высокого, потеряла равновесие и чуть не скатилась кубарем по лестнице, но высокий человек придержал меня. Огромными от ужаса глазами я посмотрела на него.
– Ой! – только и смогла сказать. Еще несколько секунд ничего не могла понять, а потом сосредоточила взгляд на лице молодого мужчины: черные глаза, бледное лицо, выступающие скулы и темные волосы.
– А ты, наверное, Маша, – сказал он задумчиво, будто я только что выдернула его из серьезных мыслей. – Здравствуй!
Я взяла себя в руки, но, думаю, что улыбнулась скорее растерянно, чем дружелюбно:
– Здравствуй… те, Саша.
– Говори мне «ты», я не оскорблюсь. И привычнее Алекс, я учился какое-то время за границей.
Он оглядел меня сверху до низу, слегка улыбнулся уголками губ и спустился вниз. Я посмотрела ему вслед. Интересный… И имя такое – Алекс…
Июнь, 13
Приезд гостей мало что изменил. По-прежнему бездельничаю целыми днями на пляже. Изредка беру в руки краски и иногда почитываю «Героя нашего времени». Вообще, как говорят родители, у меня удручающие отношения с «процессом познавания великих мыслей великих людей» – иными словами, с чтением. Это мама любит так закрутить предложение, а мне передалась эта черта, ничего не попишешь. Если перечитать некоторые мои записи, так за голову хватаешься – зачем я так кучеряво выражаюсь! Можно же проще, проще…
Отвлеклась. Так вот, о чтении… Я давно поняла, что заставлять себя не нужно – это насилие над своими вкусами, над самим своим естеством, а значит, и оскорбление того высшего разума, который создал тебя именно таким, какой ты есть. Все равно что сказать модельеру: «Какое некрасивое платье вы сделали, дайте-ка переделаю». Читать я могу и даже получаю удовольствие, просто не от всего и не часто. Я не книжный червь. Зато могу часами изучать контраст цвета и тени на полотнах романтиков, разглядывать прорисовку складок на платье на картинах Брюллова и пытаться хоть немного приблизиться к пониманию, как Айвазовский так писал шторм. Даже специально бесстрашно беру мамино подарочное издание, посвященное художникам-романтикам, за случайную порчу которого непременно последует изощренное, изобретенное мамой наказание. Раскладываю эту огромную книгу на столе и сижу, приблизив глаза близко-близко к картине. Поразительно, что мама, которая вообще-то искусствовед, считает, что я мало тянусь к познанию великих мыслей. В картинах их не меньше, чем в книгах.
Купаясь по утрам, часто вижу Элизабет и Алекса, гуляющих по берегу моря. Алекс всегда улыбается мне в своей излюбленной, как я поняла, манере – уголками губ. Если бы у меня было плохое зрение, я и вовсе его приветствий не замечала бы, честное слово! Элизабет мне сдержанно кивает, хотя это я тоже едва вижу издалека. Элизабет меня забавляет. Я открыла в ней новую черту – педантизм. Мы помогали бабушке приготовить ужин. Она резала овощи для салата. Клянусь, никогда в жизни я не видела, чтобы огурец нарезали на такие ровные аккуратные маленькие кусочки! А неудавшиеся экземпляры Элизабет с жесточайшим отвращением на лице даже не съедала, а беспощадно выкидывала. Было видно, что эти неровные кусочки она ненавидит всей душой, и, когда они скрывались в мусорном ведре, мир для нее окрашивался в цвета радуги, а лицо светлело.
Интереснее оказался Алекс. В первую встречу я думала, что они с Элизабет идеальная пара: оба особенно не проявляют чувств, сдержанны, только Алекс чуть поприветливее, но на ужине душой компании оказался не Дмитрий Сергеевич, а Алекс. Именно он рассказывал забавные истории из студенчества, остроумно поддерживал беседу с дедушкой и улыбался не только уголками губ, а от уха до уха. Я весь ужин только на него и смотрела. Какой он, наверное, глубокий человек, если две такие разные личности уживаются в нем!
А завтра у меня случится радость! Сестра Таня наконец закрыла сессию и прилетает к нам!
Июнь, 14
07:30. Я стала часто замечать, что дневник для меня как наркотик: я не делюсь мыслями с людьми (что, наверное, не очень хорошо), а пишу в свою старенькую потрепанную тетрадь.
Мы встали в шесть утра, чтобы поехать в аэропорт и встретить моего дорогого друга – сестру Таню.
Дедушке за пятнадцать минут до выезда стало плохо: на лбу выступила испарина, он сел и начал тереть ногу. Я испугалась. Нога уже месяц чернеет, а стопа трескается. Родители со мной особо не делятся, но я слышала пару разговоров – дедушке ничего не помогает.
Бабушка уже готова была разбудить Дмитрия Сергеевича, потому что дедушке ехать никак нельзя, а Таню встречать надо, когда в комнату вошел весь мокрый от пота Алекс, похоже, с пробежки (ну и ранняя же пташка!). Я тогда заметила, что глаза у него по утрам еще темнее, чем обычно, а кожа еще бледнее. И сильно выступают скулы. А сам он весь худощавый, но сильный. Очень красивый – будто вампир!
Алекс достал наушники из ушей и спокойно спросил:
– Доброе утро. У вас что-то случилось?
Ему все рассказали, и он вызвался отвезти меня в аэропорт. Бабушка решила остаться с дедушкой на всякий случай.
Сейчас мы едем по скоростному шоссе. Я теперь могу думать только о дедушкином здоровье. Смотрю на окно, за ним – нежное после рассвета небо, а я даже красок его не вижу. Мысли мечутся, как испуганные курицы.
Сейчас вот, прямо только что, встретилась взглядом с Алексом в зеркале заднего вида. Он неожиданно мне подмигнул, чтобы поднять настроение. Я заулыбалась, и даже небо вдруг снова приобрело цвет.
Июнь, 15
Вчера я больше не могла добраться до своего дневника. Таня мне не позволила. В аэропорту сестра подбежала ко мне с радостными криками. Люди оборачивались. Какой стыд! Но с Таней по-другому не бывает. Ей двадцать один, но это почти не ощущается: всем кажется, что мы ровесницы или погодки.
Мы шли в обнимку до машины, как пьяные, позади Алекса.
– Это таксисты такие симпатичные нынче тут? – спросила Таня.
– Да нет, просто у нас гостят Ма́ковские. Это Алекс, то есть Саша.
– А я вот и смотрю, что глазища знакомые! Дежавю какое-то. Теперь понятно. Мы в детстве иногда с ним пересекались. Он тогда был противным мальчиком, постоянно врал.
– Ну это тогда, а сейчас, по-моему, – я стала говорить тише, – он очень даже красивый. И, знаешь, даже немного непонятный. Иногда может быть сдержанным и спокойным, а иногда – задорно смеяться и веселить всех шутками… Между прочим, если бы не он, то топала бы ты пешком до нашего домика.
– Как думаешь, если я поцелую его в щечку в знак благодарности, он растает?
– Он-то – может быть, а вот его невеста навряд ли оценит твой порыв благодарности.
– А кто ей скажет?
– В моей неподкупной честности сомневаться не приходится.
– Разболтаешь?
– Неподкупная честность выше семейных уз.
– Ах ты!.. – Таня ткнула меня в бок, я засмеялась и побежала к машине.
Потом я подумала, что Алекс мог слышать наш глупый разговор. Отчего-то стало неловко, будто впустила его в комнату с очень личными вещами.
Таня утащила меня на пляж на весь день. Мы устроили пикник. Рассказывали друг другу о своей жизни за последние полгода, ели персики и апельсины. По рукам, до самых локтей, и подбородку стекал сок и капал на песок. Чтобы смыть его, мы бежали по раскаленному песку к брызжущему свежестью морю. А потом уставшие, накупавшиеся укрывались огромным полотенцем и, дрожа, сидели, прижавшись друг к другу, и смотрели на плывущие вдалеке яхты.
Уже ночью мы с Таней выбрались на крышу дома через чердак, взяв по чашке какао. Сидели, прижимаясь друг к другу, мечтали.
– Я, – говорила Таня шепотом, – хотела бы побывать в двух самых крайних точках Земли: на самом верху и в самом низу. И там и там будет одинаково трудно из-за давления, но вот в целом высоко в небе и глубоко в океане человек чувствует одно и то же или нет? Почему-то очень хочется, чтобы было по-разному.
– А я любить хочу.
– Любить? А ты разве не любишь? Меня или вот бабушку с дедушкой…
– Я мальчика хочу любить.
– Мальчики-мальчики… – непонятно почему вздохнула Таня.
Я положила голову ей на плечо, и до рассвета мы сидели молча. Каждая думала о своей мечте.
В три часа небо будто одновременно покрылось дымкой, посерело, поголубело и порозовело. А потом показалось солнце. Налюбовались мы рассветом вдоволь.
Сейчас уже 13:05, а Таня еще спит как сурок. Она даже рукой во сне подрыгивала, будто лапкой. Как я скучала по сестре…
18:00. Проснулась-то я сегодня в двенадцать. Немного повалялась, выбралась из постели, прошла через столовую и взяла несколько ягод первой сочной клубники, съела их, смакуя вкус лета во рту, и вышла на крыльцо, намереваясь пойти искупаться, но наткнулась на Алекса с Элизабет.