– «Салют», – передразнила я. – Если ты так извиняешься, то я готова уже наступить тебе на ногу и уйти.
– У тебя так л-лицо изменилось, что м-мне сразу стало стыдно. Я т-такой никчемной тряпкой себя еще н-никогда не ощущал. П-подумал тогда: «Нет, если я в-всю жизнь буду ради других м-менять себя, то д-далеко не уеду». Почти сразу во всем п-признался одноклассникам.
– А они?
– П-постебались, но ничего с-страшного. А вот т-ты не отвечала ни на звонки, ни на с-сообщения с того дня.
И тут он достал из-за спины букет белых хризантем.
– Ромашек для ромашковых извинений уже не найти, но хризантема же очень похожа на ромашку, поэтому вот…
– Ромашково-хризантемовые извинения?
Я потянулась за цветами. Он поднял букет в воздух. Я бы ни за что не дотянулась.
– Друзья? – он протянул мне ладонь.
Я сомневалась.
– Обещаю, к-когда мы в следующий раз встретимся и я буду с-со своими одноклассниками, я тебя п-поцелую в обе щеки.
Я засмеялась, кажется, впервые за осень и пожала ему руку.
Сентябрь, 12
Сижу в столовой, ем булочку с чаем и грущу. Следующий урок геометрия. Ненавижу геометрию. Ту тему, за которую двойку получила, так и не поняла. И дальше задачи уже решать трудно. А разобраться совсем нет сил. Прихожу домой и ложусь спать.
Вот скажите мне кто-нибудь, на кой мне сдались эти подобные треугольники, плоскости и синусоиды! Мама говорит: «Когда твои дети будут учиться в школе и спросят тебя, как доказать, что треугольники подобны, вот тогда и блеснешь знаниями». Очень мотивирует… Будто моя мама хоть раз находила время, чтобы вот так блеснуть знаниями передо мной.
Уже прозвенел звонок на урок, а я почему-то продолжаю писать в дневник. Родителей и Лили сегодня не будет дома до ночи… К черту эту школу. Что-то я совсем распоясалась.
12:00. Идем гулять с Юркой.
Сентябрь, 15
Настроение паршивое. Я снова поцапалась с преподавательницей рисунка из-за выпускной работы. Художку бросить мне, само собой, никто не позволил. Родители сначала пытались быть демократичными и разговаривали со мной, уговаривали, потом папе надоело, и он снова заперся в своем кабинете, а мама продолжила уже совсем в другом тоне. Поражает, как у человека, не имеющего времени даже на то, чтобы попить со мной чаю, находится время, чтобы до мелочей продумать мое несчастливое будущее (несчастливым оно, разумеется, будет, если я не окончу художку), потому что «нечего делать в искусстве, если хотя бы примерно не понимаешь, как пишутся картины и создается скульптура». Я пыталась ей говорить, что за семь лет рисования все-таки что-то усвоила, а она мне: «Без диплома все эти слова – пустой звук!»
Это уже смешно и неинтересно. Я не хочу ходить в художку и не буду. На привязи, как козу, они же меня не потащат! Хотя мама может…
Сентябрь, 17
Дочитала «ГНВ». Вот как раньше было славно и удобно! Проблемы появились, прыгнул на лошадь и уже оп – и на Кавказе! А там горы, солнце, офицеры. Если повезет, то можно и на балу станцевать. Или, если совсем грустно станет, сплясать на черкесской свадьбе. Какая все-таки у Печорина была насыщенная жизнь! В школе мы проходили, что тот факт, что глаза Печорина не улыбались, когда улыбался он, говорит о том, что он глубоко несчастный человек. И ведь правда, как трагически сложилась его судьба! Никто не понимает, все отвергают. А ведь натура незаурядная, загадочная…
И как я понимаю княжну Мери (и Бэлу, и Веру, и всех-всех), я бы в такого влюбилась – не раздумывая!
Сентябрь, 18
Мама недавно сказала, что либо я окончу художку и получу диплом, либо сама себя уважать перестану за то, что бросила за полгода до выпуска и не доучилась. Ну не знаю… Аргументы у нее так себе. Лично я для себя уже все взяла из художки. И если искусство таким, каким вижу его я и хочу воплотить в дипломной работе, не принимается, то и я принимать их условия не буду. Заявить это маме в лицо у меня смелости не хватило, но для себя я решила, что в художку больше ни ногой. Теперь каждый день после школы просиживаю в кафе или пекарнях – пью сладкий чай (с тремя ложками сахара!) и ем по две или три булочки. Потом пешком по самой длинной дороге возвращаюсь домой. Мама могла бы что-то заподозрить, если бы оторвалась от своих студентов и обратила на меня внимание, но я не жалуюсь – булочки очень вкусные.
Сегодня снова отправилась в любимую пекарню с большим окном и деревянной мебелью и увидела там Юрку. Подошла со спины и громко сказала: «Привет».
Он вздрогнул, а потом схватился за голову.
– М-маша, тш-ш-ш-ш…
Я обошла его, села напротив и внимательно осмотрела. Выглядел он, как обычно, взъерошенно.
– А ты чего такой?
– Да м-мы вчера с классом на п-пикник ходили.
– И? Говоришь так, будто в крестовый поход, а не на пикник.
– Ну п-потом п-пошли к другу на квартиру, у него родители уехали. И там уже б-была вечеринка. Я п-перебрал. Голова трещит.
Я ушам своим не поверила. Заика Юрка пьет на вечеринках! Хотя нет, даже не так – скромный заика Юрка приглашается на вечеринки? Вот это, конечно, открытие… Я даже как-то с интересом на него посмотрела. Будто Америку-Юрку открыла.
Перед ним стоял стакан:
– Там что?
– К-кофе…
– Класс! Как раз хотела глоточек. Можно? У тебя там виски не подмешан.
– З-зачем? – трогательно испугался Юрка.
– А кто ж тебя знает! Может, ты великий кутила всея… В какой школе ты учишься?
Со вздохом:
– В од-диннадцатой.
– Великий кутила всея одиннадцатой школы.
– Господи, если бы к-кто знал, как ты меня с-сейчас бесишь.
Я подумала: «Оу, ну тогда держись!» – набрала воздуха в легкие и громко начала:
– Ла-а-а-ла-ла-ла-ла-ла-а-а-а, ве-е-ертится быстре-е-ей…
Он сморщился и потянулся через стол, стараясь закрыть мне рот ладошкой.
– Я п-понял, грубость не украшает м-мужчину. Только п-прекрати, ты меня без ножа р-режешь.
– Пойдем в кино? – говорю.
– Не с-сегодня, сегодня я с-способен только дойти до к-кровати.
– На неделе?
Он кивнул:
– Напишу т-тебе.
Я обрадовалась и заказала себе четыре сосиски в тесте. Одной угостила Юрку. Благодаря ему мне не так одиноко после отъезда Тани.
Сентябрь, 25
16:00. Пришла домой немного разбитая. Школа выматывает. Не представляю, как устает Юра, бегая по этим нескончаемым репетиторам. Мне еще везет, у меня год перед экзаменами свободный, а он, бедный, выпускник.
20:00. Лилька порвала мой браслет. Браслет, который Алекс… Играла и дернула случайно. Рассыпался он воспоминаниями по моей комнате. Так глупо вышло. Родители в ужасе прибежали и видят, что мы обе плачем на полу, да я еще и горше Лильки. Она-то от страха… Наврала я им что-то неубедительное: споткнулась и больно ударилась – и они поверили, потому что плохо меня знают. Таня все сразу поняла бы.
Сентябрь, 26
Сегодня после школы подружки забегали. Мы вместе делали доклад по Лермонтову, а потом на кухне заболтались – рассказывали, кто с каким литературным героем хотел бы любовь закрутить. Все трещали: «Печорин! Печорин», а меня даже будто ревность охватила. Разве переживали они все те же чувства, когда читали «ГНВ», которые пережила я?
Потом хлопнула входная дверь. Я удивилась и даже испугалась, а это мама пришла пораньше с лекций. Сказала, у них свет в институте отключили, а как преподавать историю искусств без визуальной демонстрации этого самого искусства, она не представляла.
Подружки мамой давно очарованы. Они мне не раз говорили, какая она у меня интересная, творческая вся такая, небанальные лекции в популярных арт-пространствах читает (кто-то из девочек, кажется, Катя и Света, даже ходили). Как только они ее увидели, сразу попросили чай с нами попить. Спрашивали про картины (с чего такой интерес?!), про независимость и саморазвитие женщины. Мама блестела от восторга. Как будто ей ее студентов мало. Уверена, в период сессии они тоже ей много-много хорошего говорят.
Уходя, девочки, толпясь в прихожей, говорили мне:
– Вот это у тебя мама!
Потом Мариша зашептала:
– А вот с моей мамой ни о чем, кроме пеленок, поговорить нельзя. И без детей она вообще ни дня не проводит.
Эх, Маришка, подумала я, да с тобой мама хотя бы говорит. Мы с моей иногда и пятью словами за неделю не перебрасываемся. Она ничего обо мне не знает, ничего…
Сентябрь, 29
Папа злой и расстроенный ходит. Как раненый волк, которому и больно, и хочется помощи, но людям он ни за что не доверится, а в стаю не пойдет – загрызут как самого слабого. Я пыталась его спросить, хочет ли он чаю, а он мне так обидно крикнул: «Боже мой, ну неужели непонятно, что я занят!»
Мама тоже сидела со своими книгами по искусству, а Лилька к подружке убежала. Дома хоть вешайся. Позвонила Юрке. Он шел от репетитора (бедный, в субботу!), голос у него так устало звучал. Кое-как уговорила в кино сходить. Потом, когда уже возвращались, меня осенил вопрос:
– Юр, а тебя Мариша не ревнует?
– К к-кому? – он так удивился, что мне, честно, стало чуть обидно.
– Ко мне.
– Мы же д-друзья.
– Ну все равно: я девочка, ты мальчик… Какие-то конфликты это должно провоцировать.
Он безмятежно пожал плечами:
– Не знаю, к-какие конфликты. Она мне н-нравится, я ее обманывать не собираюсь. Если вдруг разонравится (так б-бывает, ты ведь знаешь), я честно ей с-скажу. Так что ревн-новать как-то г-глупо, по-моему.
– Так уж прямо и честно скажешь, если понравится другая?
– Т-так прямо честно и с-скажу.
– Честно-честно?
И здесь вдруг Юра весь нахохлился, как кот, которого вымочили в садовой бочке, а потом еще и погладили против шерсти.
– Если у тебя п-перед глазами был другой п-пример, это не значит, что все такие п-подлые.
Я так и замерла. Круглыми глазами посмотрела на Юрку, мечась между тем, чтобы разорвать с ним дружбу навсегда и попросить, чтобы он извинился. Но вместо этого решила быть умнее: