17 декабря
Огромными хлопьями падал снег. У нас в гостиной на даче большое окно. Мы с мамой встали около него, смотрели. Казалось, что всего минут десять простояли, а нет – около часа. Деревья торжественно тянули ветки к снежинкам и надевали их на себя, как теплые варежки.
Потом в дверь постучали. Юра пришел. Я схватила дубленку и сразу потащила его за дверь.
– Ты чего? – удивился он.
– Ангелов снежных давай делать!
Я думала, он откажется. А он постоял в нерешительности какое-то мгновение, перепрыгнул с ноги на ногу, потом пожал плечами, будто вел сам с собой диалог, и осторожно опустился в сугроб рядом со мной. Я плавно повозила руками и ногами по снегу. Остановилась. Потом еще повозила. Чувствовала, как рядом шевелится Юра.
Выдала:
– Мы с тобой, как дураки какие-то.
Рядом послышался вздох.
– У меня спина замерзла, – сказала я. – Какое небо мрачное, хоть и снег. Вот бы солнце…
Я села в сугробе, а Юра вдруг с особой силой стал шевелить руками и ногами.
Удивилась:
– Ты чего?
– Да круто все на самом деле. Ты почувствуй только… У меня ЕГЭ на носу, я ни фига не готовлюсь, и то гармонию только что обрел. Так что давай, осознай счастье.
– Чего это ты гармонию обрел?
– Потому что круто все, Маша! Смотри, над нами небо, и оно не падает. Каким-то чудом весь мир продолжает работать на честном слове. И ни разу слово свое это честное мир не нарушил, прошу заметить. На порядочности, получается, строится жизнь. И я как-то… очень рад это понять. Приятно стало. Рисуй давай ангела, украшай землю.
Я улыбнулась – до того мне понравились Юрины слова.
Вечером, когда Юра уже ушел на электричку, выглянула во двор. Снег к этому времени почти засыпал наши глубокие – а мы старались от души – отпечатки в сугробе, но как-то все равно очень хорошо на душе стало. И Юра славный. Мой славный Юра…
19 декабря
Я стала очень придирчива к еде. Мама сегодня немного возмутилась:
– Что ты там высматриваешь в тарелке? Пюре морем не станет. Ешь.
Я, конечно, послушалась и зачерпнула ложку, но тщательно пережевала то, что ела. Не смогу вспомнить день, когда у меня это появилось: вдруг – вот прямо совсем вдруг! – стала бояться увидеть под слоем вкусной еды волос или еще что более неприятное.
И я пытаюсь говорить себе, что это ерунда, что еду готовит мама и что прошлым летом я даже ела в придорожном кафе с папой, когда мы ехали к бабушке и дедушке, и ничего – выжила!.. А страх все равно не уходит. В выходные папа привез целую коробку пирожных, типа «Анны Павловой», так я с каждой соскребала крем и рассматривала, чтобы под ним ничего не было.
Психиатру я об этом не говорила, потому что глупость, а вот Юре не соврала, когда он спросил, почему я так серьезно настроена прошерстить торт, украшенный сверху взбитыми сливками.
– Ну съешь ты что-нибудь противное, пусть даже таракана. И что? Прикол не в том, чтобы разглядеть гадость, хотя это, конечно, было бы хорошо, а в том, чтобы ее переварить и не травануться. Да даже травануться… Тоже ничего страшного, организм в любом случае оклемается.
Я решила признаться:
– Юр?
– А?
– Я ведь знаю, откуда у меня этот страх.
– Я понял. Это не отменяет всего того, что я сказал. И, Маша…
– А?
– Расскажи родителям. Я не знаю всего, но расскажи то, что готова им рассказать. Нельзя, чтобы все просто так для него…
Я кивнула, а сама еще не знаю. Может, забыть? Просто как страшный сон.
22 декабря
19:00. Провожала Юру на электричку. Когда поезд подъехал к перрону и двери открылись, Юра обернулся ко мне, чтобы попрощаться, а я привстала на цыпочки и поцеловала его в холодную щеку. Оправа его очков чуть-чуть вдавилась в мою скулу. Я раньше так никогда не делала, обычно мы кивали друг другу – и он прыгал в электричку, поэтому сейчас оба самым натуральным образом зависли.
– Если что, электричка только две минуты стоит, – сказала я просто, чтобы не молчать.
Юра выглядел очень уж серьезным, будто четырехзначные числа складывал в уме.
– Ты знаешь, – сказал он со вздохом, – а я ведь больше не с Мариной.
– Да, девочки обсуждали в беседе.
– Ты что-то об этом думаешь?
– Нет, почему я должна?..
– Не знаю, просто… Может, я того – сдвинулся просто. Мне просто казалось иногда… Ладно, забудь, знаешь, как сложно к экзаменам по пяти предметам готовиться? Тяжела и неказиста жизнь современного лицеиста… Я уехал.
Прыгнул в электричку и оставил меня наедине с трепетными вопросами.
23 декабря
Юрочка приезжал. Весь вечер мы держались друг от друга подальше: если я сижу на диване, так он обязательно около подоконника стоит, а если мне нужно пройти мимо подоконника, чтобы зайти на кухню, то он торопливо перебирается на диван. Разговор тоже не клеился, и очень хотелось смеяться с высокими нотами.
Все-таки, видимо, не договорили мы что-то важное друг другу вчера. А как договорить, если оба смущены?
24 декабря
Я днем прилегла поспать, очень захотелось, а когда проснулась и неспешно, тихо спустилась вниз, услышала разговор Юры и мамы на кухне. Мама подливала Юре чай, а он уплетал торт.
– Ешь-ешь, – приговаривала мама, – каждый день мотаешься туда-сюда на электричке, силы нужны.
– Да ладно, несложно…
– И все-таки, Юра, я… да и не только я, мой муж тоже… мы оба хотели поблагодарить тебя за то, что ты остаешься Машиным другом. Это были очень сложные полгода, ты вообще единственный за пределами нашей семьи, кто знает о случившемся…
– Мне нравится ваша семья, и я хочу, чтобы у Маши все было хорошо.
– Ты меня извини, если я задам очень личный вопрос, но мне все-таки нужно знать, потому что один раз уже из-за несчастной любви Маша…
– Спрашивайте, ничего страшного.
– Вы с Машей ведь дружите, да? Или вы симпатизируете друг другу? Я ни в коем случае не хочу как-то жестоко рушить тайну нежных чувств, но ведь сам понимаешь… – мама совсем сбилась, – просто понимать, чтобы не так беспокоиться…
– Мы дружим и… Можно честно? Я боюсь Машиной симпатии. Вы ведь знаете, она очень романтичная девочка. А я в романтичности жить не хочу, это очень обязывает. Вы ведь знаете о ее большом чувстве к этому Саше?
– Знаю, да. Саша, очень благородный мальчик, рассказывал мужу, что Маша в него влюблена, но мы не придали значения… В конце концов, в шестнадцать лет с кем не бывает, а потом это все случилось. Мы же не знали, что так ей тяжело… Ходит себе, молчит, обычный ребенок.
Юра поморщился, услышав мамины слова, за что я была ему благодарна.
– П-по-моему, при всем уважением к вам, – начал он осторожно, видимо, разволновался, раз заикание снова появилось, – так с-снисходительно к этому относиться нельзя. Саша делал многое н-нарочно, чтобы очаровать Машу. Я всего не знаю, но все-таки кое-что видел…
– Ты, Юра, говоришь страшную вещь! Взрослый мужчина, который влюбляет в себя девчонку. Зачем это Саше? Он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Он друг семьи. Извини, не понимаю и не верю.
– Дело ваше. Зачем – понятия не имею. Надо встать на его место, а я не могу. Я его ненавижу. А вот Маша влюбилась. И самое ужасное, что при всей надуманности романтизма образа этого Саши, при всей его неестественности, Машино чувство было большим и искренним. Меня этот парадокс в ней восхищает. Влюбиться в иллюзию по-настоящему… Я сначала к Маше и этой ее влюбленности снисходительно тоже относился, как вы, а потом… потом понял… Не знаю… Как она поступила, так делать нельзя, конечно, но чего вы ожидали от романтических рельсов, по которым она ехала? Поступок тоже, знаете, в духе всех этих героинь вот таких картин, романов…
– Очень страшные вещи говоришь, Юра! Она чуть не умерла, а ты про рельсы, про картины… Господи, как вспомню тот день!.. – мама закрыла лицо руками.
– Вы меня извините, пожалуйста. Я просто много думал обо всем. И мне показалось, что надо сказать. Извините. И вот после того, что я сказал, вы сами понимаете, что страшно видеть ее симпатию. А если я у нее в голове тоже как образ какой-то… Я не хочу играть роль. Я Машу четко вижу и хочу, чтобы меня четко видели.
– Очень здраво, – мама кивнула. Она выглядела уставшей и уязвимой. Кажется, вот так ткнешь в нее пальцем, и место тыка уйдет внутрь, будто мама очень мягкая и полая изнутри.
– И вы… – он замялся. – Вы еще у Маши все-таки спросите про этого вашего, который благоприятное впечатление произвел…
Я нарочито громко потопала ногами на лестнице, даже кашлянула и вошла в кухню. Мама налила мне чай, отрезала кусок торта и оставила нас с Юрой, окинув меня внимательным взглядом.
– Выспалась, соня-засоня? – улыбнулся он.
Мы недолго почаевничали, потом Юра засобирался домой. Он настойчиво отнекивался от того, чтобы я его провожала, но меня было не остановить.
Шли под хлопьями снега, которые были такими большими, что походили на березовые листы и так же медленно, как упавшие листья, опускались на землю. Мы молчали. Даже глупо, я выбралась с ним, чтобы сказать правду обо всем, и вот так бездарно не нахожу никаких слов…
Вдруг послышался шум электрички. Стало страшно, будто сейчас он уедет и я его больше никогда не увижу. В голове заметались мысли.
– Юр!
– А?
– Я ваш с мамой разговор слышала.
Он молчал и настороженно смотрел на меня.
– Я, знаешь, что хотела сказать? Когда мы познакомились, ты мне сначала не понравился, а потом я считала тебя скучным, как лужа. Представляешь, так и говорила! – Юра недовольно кашлянул. Грохот электрички усиливался и приближался, поэтому я, забыв обо всем, отбарабанила следующее: – Зато потом я разглядела очень важное: ты добрый и порядочный, Юр. Ты – как Земля, которая вертится и не предает нас, землян. Я это в тебе ценю, Юр. И если это твой образ, то тогда я не знаю, тогда грустно жить. А если не образ, значит, я вижу тебя четко, вот!