рность трактир: росла с каждым днем. Когда она впервые рассказала о своих планах человеку, заменившему ей отца, Карлу Тулипану, которого все называли не иначе, как Тюльпан, тот рас плакался от гордости и вновь обретенной надежды. Этот маленький кабачок — все, чего он достиг десятилетиями тяжелого труда и страданий. Кабачок «Мартышка» был частью его самого, а он сам был частью кабачка «Мартышка». Ренессанс «Мартышки» был его собственным ренессансом. Оказывается, чтобы улыбнулась удача, достаточно обратить хаос в порядок. Что и сделала Анна Стина. Как часто мы об этом забываем…
И ведь он сопротивлялся поначалу! Привык экономить на всем. Кассы никогда не хватало. С большим трудом уговорила его Анна Стина купить новый жилет и рубаху — старые он носил годами, и они уже не соответствовали растущему реноме заведения. Новый жилет, новые башмаки. Тюльпан ворчал — дескать, еще сколько лег могли бы и старые послужить — по и без слов было видно, как он рад, как помолодел, как ему наверняка стыдно подгибаться в таких прекрасно сшитых синих панталонах. И ей даже удалось уговорить его выкинуть свой прокисший парик из овечьей шерсти, под которым он годами прятал лысину. Аккуратно подстригла упрямо сопротивляющиеся времени седые космы на висках. Поначалу Тулипану стеснялся. Ему казалось, что все его осуждают, дескать, что за франтовство на старости лет. Но постепенно понял — вовсе нет. Посетители смотрят на него не с осуждением, а с одобрением и завистью — вот, дескать, какой молодец, нашел в себе силы встряхнулся.
И она взялась за хозяйство. Сделала то, на что ее предшественники давно махнули рукой. Доски пола, которые никто не мыл и не скоблил, покрылись многослойной коркой въевшейся грязи. Отхожее место во дворе — бочка уже несколько месяцев переполнена, к тому же дырявая. Вначале нечем было заплатить золотарям, а потом они сами отказывались: предлагаемая плата никак не соответствовала объему и, главное, характеру груда. Тюльпан предложил дождаться зимы; тогда смерзшуюся массу можно вырубить и погрузить на тачку — зимой вонь почти незаметна. Но Анну Стину ничего не смущало — видывала и похуже. Полы отскоблили, отциклевали, прохудившуюся бочку опорожнили, выкинули и заказали бочарам новую, побольше.
Карл Тулипан, как правило, напивался вместе с гостями и по закрытии шел спать. Бухгалтерия, конечно, была в полном запустении. К тому же вечерняя выручка складывалась в незапертую шкатулку, неотразимую приманку для ловких пальчиков посетителей, считающих, что они заслужили скидку. Расходы тоже не учитывались, никто их не суммировал и не записывал. Анна Стина, робея, взялась и за это дело, и очень скоро обнаружила; робеть нечего. Принцип тот же самый. Ходишь ты с фруктовой корзиной в предместье Мария или держишь кабачок в Городе между мостами — неважно. Надо вычитать расходы из доходов. Если получается цифра со знаком минус, пора принимать меры. И самыми успешными мерами оказалось две: во-первых, надо запирать ларец с выручкой на ключ. А во-вторых, «Мартышка» должна закрываться точно в предписанное городскими властями время. Иначе жди полицейских: они начинают ежевечерний обход питейных заведений, и нарушивший запрет вынужден поить их даром — плата за молчание. Немалая, между прочим, статья расхода. Когда ненужные траты были сведены до минимума, начала размышлять — как увеличить выручку?
И это оказалось куда легче, чем она думала. По ее мнению — большая ошибка, что поголовно все хозяева кабаков мужики. Надо бы все питейные заведения передать в управление женщинам. Дураку ясно — чистый и уютный кабачок привлекает куда больше посетителей. Даже грязнули соображают, где лучше. Анна Стина, отчаянно торгуясь, покупала самые лучшие продукты, а самое главное — не прошло и несколько дней, как все в городе знали: самое лучшее пиво в «Мартышке». Там не так, как в других забегаловках. Когда в бочке показывается дно, не доливают воду, а выбивают пробку из новой. Посетителей становилось все больше и больше, и когда у дверей каждый день начала выстраиваться очередь, она решила: можно немного поднять цены. Во дворе появились куры, вдоль стен сделали навесы. Под одним из них устроили поросят, а остальные предоставляли беспризорникам в непогоду: и они исправно платили за гостеприимство. Не деньгами, конечно, но в городе уже знали: кошельки и карманные часы в «Мартышке» в безопасности, даже если выпил лишнего. Анна Стина и предположить не могла, что таких простых мер хватит для заметных перемен.
Вместе с Тюльпаном хорошо подготовились к зиме, даром что она так юна, а ему уже далеко за сорок. Позвали трубочиста, купили на Зерновой площади дров, рассчитали, чтобы хватило до весны. И когда начались холода, в «Мартышке» было тепло и уютно. А главное, в помещении не плыл сизый угарный дым, никто не кашлял, ни у кого не слезились глаза — трубочист поработал на совесть. Коптящие сальные свечи заменили восковыми.
И в скором времени куда-то исчезли завсегдатаи «Мартышки», бывшие собутыльники Тюльпана, кого он охотно поил в кредит. Появились настоящие, состоятельные и солидные постоянные гости.
А живот становился все больше. Она удивлялась, как меняется ее тело. Кожа на животе натянулась, как на барабане, она уже не видела собственных ног. Анна Стина точно не знала, когда ребенку захочется покинуть материнское лоно, но было совершенно ясно: скоро. Как-то она встала на колени, чтобы отдраить пятно, обнаружила, что уже елозит животом по полу, и замерла, прислушиваясь к таинственной жизни внутри. Ребенок толкается и брыкается, точно хочет поскорее поглядеть на мир, но в то же время не решается оставить теплое и надежное убежище. Она начала покачиваться при ходьбе под собственной тяжестью.
Но, кажется, Карл Тулипан ждет внука еще нетерпеливей, чем она. Он встает раньше Анны Стины и, когда она просыпается, уже сидит у ее постели с огарком свечи на коленях и тревожно вглядывается в ее лицо.
— Как ты сегодня? Не бежать ли за повитухой?
А иногда просит позволения прижать ухо к животу и расплывается в счастливой улыбке, слушая, как часто и весело бьется сердечко нерожденного младенца.
Анна Стина понимает, что Карл Тулипан не так прост, как хочет показаться. Наверняка понимает: она вовсе не его дочь. Что ж… и она понимает, что он не ее отец. Иногда так заговорщически на нее смотрит, будто намекает на их общую тайну, а иной раз даже делает осторожные замечания.
— Раньше, кажется, ты ложку в левой руке держала. Она улыбается в ответ и принимает удивленный вид.
— Подумать только! Сама не знаю, что на меня нашло.
И они весело смеются — ни ему, ни ей вовсе не хочется обсуждать их общую тайну. Она — его дочь, он выбрал ее сам, а он — ее отец, которого у нее никогда не было.
2
Анна Стина много раз повторяла Карлу Тулипану: береги силы. Не надрывайся. Тем более теперь, когда она уже не может крутиться целый день — время от времени должна отдыхать. Но тот упрямился. Возможно, пытался бороться таким способом с берущей за горло старостью, а может, хотел доказать, что и он еще на что-то годится. Сколько раз, счет уже потеряла, говорила она ему: не двигай тяжелые бочки в одиночку, попроси помочь! А он только ухмылялся, оправдывался, но и заметно собой гордился. Ничего-ничего, сила-то еще есть.
В тот день она, как всегда, задремала после обеда и проспала дольше обычного. Проснулась от внезапного беспокойства. Будто толкнул кто-то. Держась за стену, тяжело спустилась вниз.
— Отец?
Никто не ответил. В «Мартышке» пусто, еще несколько часов до открытия. Окно настежь — сохнут только что вымытые полы. Во дворе заливается черный дрозд — его почти соловьиные трели мечутся от стены к стене, играют в догонялки с собственным эхом. Соседская девочка вышла из курятника с полным подолом яиц.
— Ты отца не видела?
Девчушка покачала головой. Ждать. Только ждать — больше ничего не остается. Присела за стол — тревога не унималась. Это не похоже на Тюльпана. Он никогда не покидал «Мартышку» надолго; напротив, будто привязан к «Мартышке» каучуковой лентой: чем дальше уходит, тем сильнее его тянет назад.
— А где Нильс?
— Болеет, — горестно покачала головой девочка. — Лежит, не встает. Скоро получшает, думаю.
Анна Стина села на колоду и начала строгать лучину — авось время пойдет поживее. Из задумчивости се вывел стук в дверь.
Его принесли двое на наскоро сооруженных носилках — две оглобли и ремни.
— Куда тащить-то? — Вопрос прозвучал не то чтобы грубо, но довольно сурово.
Она молча показала на лестницу. Их многозначительные взгляды сомнений не оставляли: надо заплатить. Она поспешила к ларцу, но ее задержал оставшийся у дверей пожилой господин в шляпе.
— У колодца… воды набрал и обмяк. Узнали его, ясное дело… кто «Мартышку» не знает…
Ну, понятно теперь. Нильс, единственный работник, болен. Тюльпан решил не ждать, взял коромысло и пошел к колодцу на площади набрать воды. И, конечно, ноша оказалась для него слишком тяжела. Чему удивляться: старику уже почти пятьдесят.
Намочила тряпку и вытерла Карлу Тулипану лоб. В сознании, но ее не узнал. Или вообще ничего не видит: глаза плавают, ни на чем не останавливаясь. И лицо изменилось: угол рта справа съехал на подбородок, правая бровь почти закрыла глаз. Уж потом она обнаружила: парализована вся правая половина. Зато левая рука и нога подавали признаки жизни, и даже в избытке: дергались, как у перевернутого на бок жука. Он пытался что-то сказать, но ничего не получалось. Только мычал.
Послала соседскую девочку за доктором: тот довольно часто посещал их квартал. Медикус пообещал прийти, как только закончит с другим пациентом, и Анна Стина попросила девочку постоять у двери, высмотреть доктора и помочь протолкаться сквозь толпу уже осаждающих «Мартышку» посетителей — трактир должен был открыться еще полчаса назад.
Со временем доктор явился, в развевающейся черной накидке и с пузатой кожаной сумкой. Ему не понадобилось даже дотрагиваться до больного.