— Обязательно расскажу. Но пока… пока прошу вас, Жан Мишель, удовлетвориться хорошей новостью, которую я сообщил вам в самом начале. Я нашел решение нашей задачи. Не хватает двух звеньев.
— О чем вы?
— Девушка. Анна Стина Кнапп, которую вы так долго ищете. Она нам нужна.
— Одно звено, если вам угодно так ее называть. А второе?
Винге долго молчал, глядя в окно.
— Второе… мне придется вступить в бой с категорическим императивом.
— Что?!
— Боюсь, мои действия будет трудно оправдать. И у меня есть сомнения…
— Что? Вы смеетесь надо мной, что ли? Эмиль?
Винге покачал головой, сжав губы в узкую полоску.
— Точно — смеетесь. Хотите сказать, что все наши усилия были напрасны, потому что может пострадать ваша чересчур чувствительная совесть? Не мы ли с вами поклялись, что нет цены, которую мы не были бы готовы отдать за победу в этой игре?
— Я уже сказал — есть сомнения. Решение я нашел, но не уверен, что его можно оправдать с моральной точки зрения.
Кардель прошел от стены к стене, вернулся и остановился, пытаясь успокоиться.
— Ну хорошо, Эмиль, — тихо произнес он, сам удивившись примирительной интонации. — Только дайте знать, когда преодолеете этот свой… императив.
Винге собрал со стола газеты и пошел к выходу, но на пороге остановился.
— Поздравляю, Жан Мишель. Никак не ожидал от вас такой готовности к компромиссу.
— Все, что вы надумали, может, и верх мудрости, но закавыка в самом начале. Первый пункт выполнить невозможно. Анна Стина. Я ищу ее уже год и, знаете… потерял надежду. Или почти потерял.
22
Капризный ветер разбросал сухие листья лип чуть ли не по всему Ладугордену. Вода в Кошачьем море заметно загустела — если его содержимое вообще имеет право называться водой. Отвратительный запах гниющих отходов не так заметен, как в августе, — тогда, в небывалую для месяца гниения жару, озеро едва ли не кипело.
Эмиль Винге, поеживаясь от холода, миновал церковь Хедвиг Элеоноры и общинный дом призрения.
Надо бы обзавестись одеждой потеплее. Квартал за кварталом полуразвалившихся хибар, дети с посиневшими губами и голыми красными коленками бегают взапуски — единственный способ согреться. Постепенно дома редеют, их место занимают крошечные наделы и луга, на которых, прижимаясь боками, пасутся задумчивые коровы. Им тоже холодно. На город совсем не похоже, улицы даже и улицами нельзя назвать, к тому же и наименования незнакомы. Единственное, что у него есть, — имя, и он называет его редким встречным. Старается спрашивать людей постарше, в надежде на их память, и идет в указанном направлении, вовсе не будучи уверенным, что оно верно.
Хутор, который он ищет, расположен в стороне, огорожен стеной. Рядом с аккуратным домиком большая яблоня, под ней стремянка, и где-то там, среди ветвей, маячит фигура человека в расстегнутой, несмотря на холод, куртке. Дотягивается до очередного яблока и ловко сбрасывает в подставленный передник смеющейся женщины. Женщина красива, хотя и не молода; время обошлось с ней милостиво. Парень на дереве крикнул ей что-то, она засмеялась еще звонче. Веселые морщинки в углах рта и вокруг глаз ее только украшают. А парень на дереве помоложе, с ухоженными усами — тоже красивый, гибкий и ловкий. Хорошо одет, особенно если вспомнить, в каком районе города они живут.
Эмиль постоял у калитки, наблюдая за трогательной сценой. Наконец женщина его заметила, от неожиданности отпустила передник, и пунцовые шары, подпрыгивая, покатились по траве.
Усатый красавец спустился с жалобно скрипнувшей стремянки и пошел к калитке. Внезапно остановился и смертельно побледнел.
— Сесил?
— Нет-нет… — Женщина успокаивающе подняла ладонь. — Не Сесил. Эмиль. Брат Сесила.
Парень остановился. Явно подозревает что-то неладное.
— Что тебе надо?
Подошедшая жена положила руку ему на плечо.
— Юхан… можешь сделать одолжение и оставить нас ненадолго? — И, предупреждая возражения, добавила: — Эмиль — мой деверь.
Тот, кого она назвала Юханом, открыл было рот, хотел что-то сказать, но раздумал. Снял руку жены с плеча и поцеловал. Открыл калитку, пропустил Эмиля и вышел. Глянул многозначительно и крикнул жене:
— Я тут рядом, Эмма. Только крикни, если что.
Застегнул куртку, с хрустом откусил яблоко и демонстративно медленно двинулся вдоль стены.
Эмиль и Эмма довольно долго стояли, глядя друг на друга и не решаясь начать разговор. Из дома донесся детский крик.
— Просыпается, — торопливо, с облегчением сказала она. — Иди за мной.
Выкрашенный красной фалунской краской сруб выглядит крепким и надежным, швы между бревнами тщательно проконопачены. Дом невелик, всего две комнаты, одна с печкой, в другой стоит колыбель. Малыш и в самом деле проснулся — уставился на мать огромными синими глазами. Эмма взяла его на руки, присела на стул и указала Эмилю на другой.
— Эрику в декабре будет два. Пытаемся отучить от груди, но… когда Юхана нет, иногда его балую.
Мальчик обнаружил чужого и с любопытством разглядывал необычную фигуру.
Эмма прикрылась шалью и дала мальчику грудь. Эмиль, в свою очередь, смотрел на ребенка, пытаясь найти знакомые черты.
— А он…
— Сын Сесила? Я вижу, как ты на него смотришь. Я тоже… не знаю. Не могу ответить на этот вопрос, — сказала она тихо, и Эмилю послышались слезы в голосе. — Мы, Юхан и я, решили об этом не говорить. Наложили табу.
Она пристроила ребенка поудобнее. Услышав энергичное причмокиванье, Эмиль смущенно отвернулся и даже не увидел, а почувствовал на себе внимательный взгляд.
— Ты так похож на него…
— Многие говорят — да. Похож.
— Думаю, сам понимаешь, какие раны бередишь своим появлением. Зачем ты пришел?
Эмиль заранее заготовил объяснение, но сейчас все слова показались ему глупыми и неуместными.
— Сесил… он когда-нибудь говорил обо мне?
— Да. Он говорил о тебе очень часто.
— В таком случае тебе известно, сколько неприятностей я ему доставил. И вот видишь, даже теперь… даже после ухода Сесила не могу удержаться. Причина моего визита…
— Вот именно. Зачем ты пришел?
— У нас с Сесилом взгляды несколько расходились. С примирением я опоздал. Но я хочу… я должен понять некоторые решения Сесила на закате его жизни и знать, к чему они привели.
Эмиль замолк. Обнаружилось, что он напрочь забыл заготовленные слова.
— Ты говоришь обо мне и Юхане? — Эмма пришла на помощь.
Эмиль покраснел и молча кивнул, не решаясь посмотреть ей в глаза.
— Ты знаешь, что произошло. Этим немногие могут похвастаться.
— Сесил доверился близкому другу, а тот, в свою очередь, рассказал мне. Уже после смерти Сесила. На этом круг замкнулся. Я никому не говорил ни слова.
— Тогда ты наверняка знаешь, что Сесил сам выбрал мне любовника. Думаю, долго выбирал, пока не нашел Юхана. — В ее голосе прозвучала горечь. А может, и показалось. — И даже до того, как нас познакомил, проводил довольно много времени в его обществе. Должно быть, хотел быть уверенным, что выбрал правильно. Говоря по правде, я и сейчас не могу понять, что он при этом чувствовал. Что ж… у него всегда был план, и тут он тоже все предусмотрел. Все, да не все… у телеги с грузом, который он громоздил много недель, сломалась ось. Налетела на кочку в виде незапертой двери в спальню — и грохнулась в яму. Сам ее и выкопал… Не сказал ни слова, повернулся и ушел, оставив нас наедине с нашим стыдом. Обвинять, кроме самих себя, некого.
Эмма приложила ребенка к другой груди.
— Как и все, за что брался Сесил, он делал хорошо и основательно. Нас разъедал стыд. И меня, и Юхана. Юхан рвался записаться в какую-нибудь иностранную армию и как можно скорее подставить грудь под пулю. Мне было не легче. Поверь, Эмиль, я далеко не сразу поняла, что все это Сесил затеял намеренно. И что лучший способ чтить его память — начать счастливую жизнь. Простить себе измену.
— Так вы счастливы?
Она кивнула, но ответила не сразу.
— Да, Эмиль. Мы счастливы. Если бы это было не так, жертва Сесила была бы напрасной. Я рыдала, когда Сесил умер. И Юхан тоже — он перед ним преклонялся. В прошлом году мы поженились. Ребенок к тому времени уже родился, но пастор, умница, понял, как обстоят дела, и согласился записать отцом мальчика Юхана. А дальше… война кончилась, а с ней и все возможности продвижения по службе. Мы живем на капральское жалованье, но я не горюю. Муж не ранен, не искалечен, не убит. Живем небогато, но и не нищенствуем. Домик маленький, но для троих неплохо, а появится четвертый, тоже найдется место. Как говорят в народе: в тесноте, да не в обиде. На хлеб и молоко хватает, на мясо к праздникам тоже, теперь вот яблоки, хоть в этом году и припозднились — странно даже, при такой-то жаре. Летом светит солнце, на зиму припасены дрова, а если дрова кончатся, согреем друг друга. Все это дал нам Сесил, и обида на него с годами проходит. Уступает место благодарности.
Эмиль сидел молча, с закрытыми глазами. Вид у него был такой, будто запоминает каждое слово.
Ребенок оторвался от груди, довольно отрыгнул и засмеялся. Эмма положила его в кроватку, и он тут же заснул.
Она застегнула блузку.
— Что ты еще хотел узнать, Эмиль?
— Нет… ничего. Спасибо, Эмма.
Она проводила его до дверей. Он хотел было попрощаться, но она неожиданно положила ему руку на щеку.
Закрыла глаза и поцеловала в губы — тихий поцелуй, адресованный другому человеку. И горький шепот:
— Спасибо, что пришел.
Эмиль вышел за калитку, оперся на забор, постоял немного и неуверенным шагом двинулся домой, даже не заметив идущего навстречу капрала. Ее слова сливались в голове в неопределенный, но мучительный шум, события и фразы путались и менялись местами. Уличные мальчишки приняли его за пьяного, хохотали и передразнивали шаткую походку, но он не обращал на них ни малейшего внимания, и они скоро отстали. Он даже не знал, куда идет в этой малознакомой части города, и совершенно не чувствовал усиливающегося мороза. Время от времени начинал смеяться, потом на глазах появлялись слезы… горе и радость сменяли друг друга, как меняются капризные ветра в далеком архипелаге.