В главном фойе театра предлагаются прохладительные напитки»[896].
Домерг, со слов своей жены и других московских французов, остававшихся в городе во время оккупации, дал такую, достаточно «демократическую» картину происходившего: «Не было ни входных билетов, ни кассы, устраиваемой, как обыкновенно делается, вне театра. Продажа билетов производилась в галерее, рядом с залою, где шли представления. Герцог Тревизский (маршал Мортье. — В.З.) постоянно, входя в театр, клал на стол кассы горсть пятифранковых монет и рублей. Простые офицеры платили также щедро и никогда не требовали сдачи; даже солдаты не пользовались обычным правом платить половинную цену и бросали в кассу больше, чем следовало бы за целое место»[897].
Оркестр был набран, в основном, из полковых музыкантов. Кроме них в оркестровой яме оказалось двое русских: первый скрипач-солист московского театра Поляков и виолончелист Татаринов[898].
Комб, офицер 8-го конно-егерского, посетивший один из спектаклей (в тот день повторяли «Игру любви и случая», после чего была дана коротенькая пьеса «Вероломная ложь (Les fausses infidelites)», так описал увиденное: «Зала была вся освещена, и актёры были хороши. Среди зрителей было несколько хорошеньких женщин, все они, как думается, были жёнами офицеров. Стойки фойе были заняты гренадерами императорской гвардии, которые были в рубашках с закатанными рукавами и в белых фартуках, предлагая освежительные напитки, за которые они брали очень дорого»[899]. Был в восхищении от того, что увидел в доме Познякова, и польский граф майор П. Дунин-Стжижевский, исполнявший должность начальника штаба лёгкой кавалерийской дивизии 5-го армейского корпуса. 12 октября (н. ст.) он отписал жене в Варшаву так: «Я здесь был на спектакле; это французская комедия. Сыграна актёрами очень сносно в частном доме, где устроен общественный театр, так как большой театр сгорел. Ты не можешь себе представить нескольких огромных салонов, которые мы прошли, чтобы попасть в театр. Я был в восхищении от того, что видел. Один салон, я думаю, больший, чем у тебя, был наполовину заполнен самыми прекрасными цветами»[900].
Изгнание из Москвы французских актрис. Худ. А.Г. Венецианов. 1812 г. (?) Верхом на барабане изображена м-ль Жорж Веймер, делающим па — Л.А. Дюпор
Всего, как утверждает Боссе, было дано 11 спектаклей. Помимо спектаклей 25 сентября, 10, 11 и 13 октября, известно, что 27 сентября (всё по н. ст.) давали «Рассеянного (Le Distrait)» с участием Адне, 30 сентября — «Трёх султанш (Trois sultanes)» и русский танец в исполнении мадемуазель Ламираль[901]. Кроме того, Фюзиль уверяет, что 19 октября она играла в «Любовницах Протея (Les amants Protees)» и на 20-е было объявлено о «Глухом (Le sourd)»[902]. Но это маловероятно. Во-первых, потому, что выступление армии было объявлено еще 18-го, а 19-го утром армия уже выступила. Во-вторых, по понедельникам (19-го октября был как раз понедельник) спектаклей не давали. Поэтому считаем, что Фюзиль играла в «Любовницах Протея» в воскресенье 18-го октября.
Известно, что помимо упомянутых выше спектаклей были также сыграны «Фигаро (Figaro)», «Притворная неверность», «Стряпчий-посредник (Le procureur-arbitre)», «Проказы в тюрьме», «Сид и Заира (Side et Zaira)». Не исключено, что сыграли также пьесу г-жи Бюрсе «Остров старух (L’ile des vieilles)»[903]. Домерг, который в Москве в те дни не был и описывал события с чужих слов, упоминает также пьесы «Любовные безрассудства (Les Folies amoureuses)», «Мартон и Фронтен (Marton et Frontin)» и «Игрока (Le Joueur)»[904].
Несколько раз сёстры Ламираль исполняли дивертисмент, состоявший из русских танцев. «Это были настоящие русские танцы, — пишет Боссе, — но не такие, которые исполняют в Парижской опере, а те, которые танцуют в России. Вся прелесть этой пантомимы заключается главным образом в игре плеч, головы и всего тела»[905]. Однако, вопреки мнению Боссе, русские танцы на сцене выгоревшей Москвы восхитили не всех. 14 октября (н. ст.) один из зрителей, почтовый чиновник Итасс (Ytasse), так отписал во Францию своей кузине: «Два дня мы были на спектаклях, достаточно дурных; даже трудно подобрать точное слово, в высшей степени дурных, из-за их несоответствия моменту. Всё выглядело шиворот-навыворот, но, тем не менее, было принято, так как развлекло. Вчера были сыграны две пьесы французским театром, сыграны, вопреки здравому смыслу, с чувством, а затем для нас был исполнен русский танец. Этот танец никому не понравился, это было всё равно, что английский танец, по смыслу и дикости. Тем не менее, мы много смеялись, поскольку эти танцы состоят из множества небольших движений, в основе довольно глупых, над которыми было невозможно не смеяться»[906].
Другой чиновник, посетивший, по крайней мере, два спектакля, Пейрюсс, также увидел явное несоответствие исполнявшихся на сцене танцев (на этот раз речь шла о катильоне) тогдашним обстоятельствам: «Мы смогли собрать несколько французских актёров, находящихся в изгнании. Его величество ассигновал 12000 франков на первое время. Мы уже были на двух спектаклях, которые мы нашли хорошими, за исключением катильона, который выглядел похоронным»[907].
Значительная доля скепсиса по поводу затеи Наполеона развлечь армию спектаклями в Москве проскальзывает и в письме Бернара, генерального расчётчика (payeur) Великой армии, в письме 15 октября, отправленном Ф.М.П. Руйе Да Буйери (Roullet La Bouillerie), генеральному коронному казначею: «Ну вот, дорогой месье де Буйери, спустя месяц я стал жителем Московии, и вы видите из моего предшествующего письма и бюллетеней, что в этом городе я почитай уже целых 35 дней. Несмотря на французский спектакль, который я, правда, ещё не видел, но о котором любители говорят как о чуде, я вас уверяю, что пребывание здесь не слишком весёлое»[908].
Был ли хотя бы раз на этих спектаклях император? Актриса Фюзиль, чьи воспоминания впервые были изданы уже в 1814 г., описала один такой случай. При этом главным объектом внимания Наполеона стал ранее неизвестный рыцарский романс немецкого композитора Фишера, который Фюзиль исполняла «во время сцены у окна» в пьесе «Открытая война (Guerre ouverture)»[909].
По-видимому, Фюзиль всё же лукавила. Все иные свидетельства (Пейрюсса, Боссе, Домерга) говорят, что император на этих спектаклях в доме Познякова ни разу не присутствовал. Боссе нашёл для Наполеона «развлечение, более подходящее его вкусам» (Боссе). «Среди иностранцев, проживающих уже несколько лет в Москве, которые избегли несчастья, принесённого нашествием и пожаром, — писал префект двора, — я открыл превосходного певца, синьора Тарквинио (signer Tarquinio), который уже несколько лет как имел громадное имя в Италии, где он выступал в операх известного Крешентини; он жил в Москве уже два года и давал уроки пения прелестным москвичкам. Г-жа Бюрсе указала мне великолепного аккомпаниатора г-на Мартиньи, сына Винченцо Мартиньи, знаменитого композитора, автора ’’Cosarara”, TArbore di Diana” и др. Эти два таланта вместе дали мне возможность доставить некоторое развлечение Наполеону среди его тяжёлых трудов»[910].
Как мы уже отметили, Наполеон, организовав театр в Москве, стремился тем самым создать впечатление (у своей армии, у русских и у Европы), что намерен обосноваться в Москве надолго. 1 октября пасынок Наполеона вице-король Италии, командир 4-го армейского корпуса Богарнэ отписал жене: «Император собирается доставить актёров из Парижа; от меня он потребовал певцов из Милана…»[911] «Обсуждается вопрос о приезде актёров из Парижа; так что похоже, что обоснуемся в Москве», — написал 3 октября Пейрюсс[912]. Богарнэ был более осведомлён и проницателен, чем Пейрюсс. «Есть серьёзная надежда, — сообщал 9 октября Богарнэ жене, — что дела устроятся этой зимой. Мы многое делаем для того, чтобы остаться… Таким образом, не пугайся, когда узнаешь, что приедут актёры, чтобы дать спектакли, и т. д., всё это убеждает больше русских (выделено мной. — В.З.) в том, что мы их не покинем так быстро, как они думают, и тогда пусть они это сделают со своей стороны»[913].
Спектакли в позняковском театре шли вплоть до самого выступления Наполеона из Москвы. Хотя в городе ещё оставался гарнизон Мортье, а император продолжал заявлять о готовности возвратиться в Москву в любой момент, французским актёрам стало ясно, что надо уезжать. Все боялись, и не без оснований, мести со стороны русских. Но и отъезд вместе с отступавшей французской армией обернулся для многих из них гибелью. Известна судьба некоторых из них. Так, актриса мадам Вертель (Verteuil) покинула Москву с двумя детьми и беременная третьим. Один ребёнок потерялся в суматохе возле Вязьмы, другой умер в дороге от истощения. Сама она была убита штыком часового при попытке пройти в Смоленск (был отдан приказ не пускать в город отставших солдат и гражданских лиц). Перед смертью она выкинула плод[914].
Фюзиль, преодолев тяжелейшие препятствия, приняв в декабре 1812 г. в Вильно смерть сына маршала Ф.Ж. Лефевра, спася от верной гибели маленького чужого ребёнка, всё же смогла добраться до Франции