внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
Кстати. Хорошо известен ответ Пушкина на вопрос Николая I о том, что бы он сделал, если бы 14 декабря был в Петербурге. Александр Сергеевич, не задумываясь, ответил:
— Стал бы в ряды восставших — все мои друзья были там.
Пушкинисты почти единогласно считают, что поэту повезло и Михайловское было его спасением. Соглашаясь с этим бесспорным фактом, укажем на то, что Александру Сергеевичу подфартило и с высылкой из Одессы. Вот что писал по этому поводу И. П. Липранди: «Я смотрю, со своей точки зрения, на этот отъезд Пушкина как на событие, самое счастливое в его жизни, ибо вслед за его выездом поселился в Одессе князь С. Г. Волконский, женившийся на Раевской; приехали оба графа Булгари, Поджио и другие; из Петербурга из Гвардейского генерального штаба штабс-капитан Корнилович — делегатом Северного общества; из армии явились генерал-интендант Юшневский, полковники Пестель, Абрамов, Бурцов и пр. и пр.
Всё это посещало князя Волконского (как это видно из донесения Следственной комиссии), и Пушкин, с мрачноожесточённым духом, легко мог быть свидетелем бредней, обуревающих строителей государства, и невинно сделаться жертвой» (51, 63).
Мог бы! Но главное всё-таки в том, что руководители тайных обществ видели непредсказуемость поведения поэта и не доверяли ему. Пушкин начала 1820-х годов был совершенно другим человеком, чем с их середины, и в 1832 году, находясь в Оренбурге, сам говорил будущему автору «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Далю: «Вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить бы должно: бурный небосклон позади меня».
Словом, судьба уберегла Александра Сергеевича от того, что случилось десятилетием позже.
«Рисунки на рукописях». На рассвете 13 июля 1826 года в Петербурге были казнены: полковник П. И. Пестель, подпоручик К. Ф. Рылеев, подполковник С. И. Муравьёв-Апостол, подпоручик М. П. Бестужев-Рюмин и поручик П. Г. Каховский. 24 июля в своём Михайловском далеке об этом узнал Пушкин. На автографе стихотворения «Под небом голубым страны своей родной» он оставил следующую запись: «Услышал о с. Р. П. М. К. Б. 24», то есть «услышал о смерти»… а дальше начальными буквами обозначены фамилии героев 14 декабря.
Пушкин всех их знал. С Пестелем встречался в Кишинёве, с юношей Бестужевым-Рюминым — у Олениных; с Муравьёвым-Апостолом и Каховским общался в среде петербургских «молодых якобинцев»; с Рылеевым был в творческой дружбе и постоянной переписке, он и значится первым в «шифровке» поэта.
К. Ф. Рылеев. Кондратий Федорович был сыном захудалого помещика. Окончил кадетский корпус, участвовал в заграничном походе, побывал в Швейцарии, Париже. Позднее говорил членам Следственного комитета:
— Свободомыслием заразился я во время походов во Францию в 1814 и 1815 годах.
В декабре 1818 года в чине подпоручика артиллерии Рылеев вышел в отставку. В последующие годы служил заседателем Петербургской палаты уголовного суда и был правителем канцелярии Русско-американской компании.
Кондратий Фёдорович получил широкую известность сатирой на Аракчеева «К временщику»; она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Рылеев пробовал своё перо в самых разных поэтических жанрах. Он писал поэмы, оды, элегии, послания и эпиграммы. В начальный период своего творчества будущий руководитель Северного общества познакомился с юным Пушкиным: изредка встречались у общих знакомых. После удаления Александра Сергеевича из Петербурга связь между поэтами поддерживалась перепиской.
В 1823–1825 годах Рылеев издавал (вместе с А. А. Бестужевым) альманах «Полярная звезда», в котором публиковал свои произведения. Пушкин следил за ними и часто критиковал, хотя видел в Кондратии Фёдоровиче серьёзного соперника; в марте 1825 года писал Бестужеву: «Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? Мнение моё о его „Думах“ я сказал вслух и ясно, о поэмах его — также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идёт своей дорогой. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай, — да чёрт его знал!»[53].
«Думы» — сборник поэм об исторических героях. Основная их идея — любовь к Родине. Всех героев «Дум» объединяет пламенный патриотизм, за который они страдают. Н. А. Бестужев писал об авторе сборника: «Единственная мысль, постоянная его идея была пробудить в душах своих соотечественников чувствования любви к отечеству, зажечь желание свободы».
Кондратий Федорович высоко ценил творчество Пушкина и писал ему, например, по поводу поэмы «Цыганы»: «Рылеев обнимает Пушкина и поздравляет с „Цыганами“. Они совершенно оправдали наше мнение о твоём таланте. Ты идёшь шагами великана и радуешь истинно русские сердца. Я пишу к тебе ты, потому что холодное вы не ложится под перо; надеюсь, что имею на это право и по душе, и по мыслям» (77, 299).
Александр Сергеевич не замедлил ответить на душевный порыв старого знакомого: «Благодарю тебя за ты и за письмо. Пущин привезёт тебе отрывок из моих „Цыганов“. Желаю, чтоб они тебе понравились. Жду „Полярной звезды“ с нетерпением. Знаешь для чего? Для „Войнаровского“. Эта поэма нужна была для нашей словесности…».
К. Ф. Рылеев
Сохранилось три письма Пушкина Рылееву. Последнее относится к августу 1825 года и посвящено вопросу особенности творчества русских писателей. «Мне досадно, — сетовал Александр Сергеевич, — что Рылеев меня не понимает. В чём дело? Что у нас не покровительствуют литературе и это — слава богу? Зачем же об этом говорить? Чтобы разбудить спящего кота? Равнодушию правительства и притеснению цензуры обязаны мы духом нынешней нашей словесности. Чего же тебе более? Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством. Как же ты не видишь, что дух нашей словесности отчасти зависит от сословия писателей? Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равными им. Отселе гордость. Не должно русских писателей судить, как инстранных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них. Милый мой, ты поэт и я поэт, но я сужу более прозаически и чуть ли от этого не прав. Прощай, мой милый, что ты пишешь?».
Рылеев писал в это время агитационные песни, которые распространялись среди солдат петербургского гарнизона:
Как идёт кузнец из кузницы, слава!
Что несёт кузнец? Да три ножика:
Вот уж первый-то нож — на злодеев вельмож,
А другой-то нож — на судей на плутов.
А, молитву сотворя, третий нож — на царя.
Кому вынется, тому сбудется,
Кому сбудется, не минуется. Слава!
Смыслом жизни Рылеева было открытое выступление против царизма, чтобы зажечь в сердцах потомков желание свободы. Это была жертвенная натура:
Известно мне: погибель ждёт
Того, кто первый восстаёт
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Будто предчувствуя приближение трагической развязки, Кондратий Фёдорович завещал Пушкину:
— Будь поэт и гражданин. На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают.
«Они не были друзьями», — утверждали их современники, забывая сказать, что сближению двух поэтов помешала ссылка Пушкина. Иначе как объяснишь, что в рукописях Александра Сергеевича сохранилось десять (!) зарисовок Рылеева. А он бумагу зря не марал. Да и не та была фигура, чтобы развлекаться её изображением.
Прекрасные строки о судьбе поэта-революционера и его соратников оставил потомкам В. К. Кюхельбекер:
Горька судьба поэтов всех времён,
Тяжеле всех судьба казнит Россию;
Для славы и Рылеев был рождён,
Но юноша в свободу был влюблён…
Стянула петля дерзостную выю…
Но и здесь не обошлось без компрометации трагедии происходящего: трое из повешенных сорвались с виселиц. Перед тем как тюремщики «исправили» свои промашки, Рылеев успел бросить в лицо распорядителю казни: «Подлый опричник тирана! Дай же палачу свои аксельбанты, чтобы нам не умирать третий раз».
Вторым в своей закодированной записи Пушкин поставил Павла Ивановича Пестеля (1793–1826), руководителя Южного общества декабристов. Отзывы самых разных людей сходятся на том, что он был выдающейся личностью «Умный человек во всём смысле этого слова», — писал о нём Пушкин. Граф П. Х. Витгенштейн говорил, что Пестель везде будет на своём месте: и на посту министра, и в командовании армией.
Пестель получил блестящее образование, участвовал в Отечественной войне. Боевое крещение принял на Бородинском поле, на котором действовал решительно и отважно. «Под самый уже вечер 26 августа, — вспоминал он, — ранен был жестоко ружейной пулей в ногу с раздроблением костей и повреждением жил». За участие в сражении и проявленное мужество Пестель был награждён золотой шпагой «За храбрость».
С весны 1813 года Павел Иванович участвовал в заграничном походе русской армии. За год военных действий (до взятия Парижа) награждался пять (!) раз: орденом Владимира IV степени, австрийским орденом Леопольда III степени, баденским — Карла Фридриха, российским — Анны II степени, прусским — «За заслуги».
В апреле — мае 1821 года Пестель находился в Кишинёве. В это время он был подполковником Мариупольского гусарского полка и в качестве такового общался с Пушкиным. 9 апреля Александр Сергеевич отметил в дневнике: «Утро провёл с Пестелем…
Сердцем я материалист, но мой разум этому противится. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю».