С. Г. Волконский (1788–1865). Действительная военная служба Сергея Григорьевича началась с семнадцати лет поручиком кавалергардского полка и продолжалась двадцать лет. За это время он участвовал в 58 сражениях.
В самом начале Отечественной войны Волконский отличился, выполнив задание самого царя, о чём Сергей Григорьевич писал на склоне лет: «По прочтении оного[57] царь расспрашивал меня, как я мог учинить так успешно поездку и не попался в плен, что он полагал неизбежным, по полученным им после моего отъезда сведениям о движении неприятеля.
— Я очень доволен вами, прежде я не был расположен к вам, шалости ваши петербургские поставили меня против вас, но теперь я убедился, что вы дельный малый, и я рад, что вы дали мне случай изменить первое о вас моё впечатление. Я вас буду употреблять; служите и вперёд так дельно и усердно, как вы теперь исполнили поручение»(73, 81).
Под «шалостями» молодого офицера Александр I подразумевал не легкомысленное препровождение свободного времени, а «диверсию», предпринятую против французского посла Коленкура.
— Мы знали, — рассказывал Сергей Григорьевич, — что в угловой гостиной занимаемого им дома был поставлен портрет Наполеона, а под ним как бы тронное кресло, а другой мебели не было, что мы почли обидой народности. Что же мы сделали? Зимней порой, в тёмную ночь, несколько из нас, сев в пошевни (широкие сани), поехали по Дворцовой набережной, взяв с собой удобно-метательные каменья, и, поравнявшись с этой комнатой, пустили в окна эти метательные вещества. Зеркальные стёкла были повреждены, а нас и след простыл. На другой день — жалоба, розыски…
После Аустерлица и Тильзита молодёжь пылала желанием отомстить французам за постыдное поражение и унизительный мир. Вторжение Великой армии в пределы России многими было воспринято, как возможность поквитаться с удачливыми завоевателями.
«…С конца июля Волконский сражался в составе „летучего корпуса“ генерал-майора Ф. Ф. Винцингероде. Отличился при защите переправы через реку Москву у села Орехова и был произведён в полковники. В конце сентября с поручением командира отряда он ездил в Петербург и был принят царём. Александр I спросил:
— Каков дух армии?
— Государь! — ответил Волконский. — От главнокомандующего до всякого солдата — все готовы положить свою жизнь к защите Отечества и Вашего Императорского Величества.
— А дух народный?
— Государь! Вы должны гордиться им: каждый крестьянин — герой, преданный Отечеству и Вам.
— А дворянство?
— Государь! Cтыжусь, что принадлежу к нему, — было много слов, а на деле ничего».
После возвращения из Петербурга Волконскому был выделен небольшой отряд, с которым он действовал на пути отступления противника. Партизаны пленили одного генерала, 17 штаб- и обер-офицеров, до 800 рядовых. Но Сергей Григорьевич был скромен в оценке действий и отряда, и своих:
— Скажу во всеобщее сведение, что большей частью действие партизан не подвергает их опасностям ими выводимым в их реляциях. Партизан рыщет там, где ему по силам, и всегда имеет в виду не попасть самому впросак… За мои успешные действия впоследствии я получил орден Святого Владимира III степени в награждение, признаюсь чистосердечно, легко схваченное.
Удачными для Волконского были и кампании 1813 и 1814 годов. В двадцать пять лет он получил чин генерал-майора и пользовался благосклонностью начальства; царь называл его monsieur Serge. Внук писал о круге знакомств деда: «На Венском конгрессе он знал всю Европу. Он был в Париже в тот день, когда Наполеон вернулся в свою столицу после побега с острова Эльбы» (26, 86).
С. Г. Волконский
По характеру Волконский был мягок и незлобив, страшно рассеян. Почти всегда его видели с книгой в руках. Его любимыми занятиями всю жизнь оставались чтение и переписка. В особую тетрадь записывались раздумья и впечатления о прочитанном. В этом Сергей Григорьевич был постоянен и аккуратен.
После возвращения из заграницы Волконский был назначен командиром 1-й бригады 2-й уланской дивизии; с 1818 по 1821 год находился в отпуске по болезни, на исходе которого познакомился с Пушкиным. Это произошло в доме И. Я. Бухарина, бывшего тогда губернатором Киева. Поэт приезжал туда с Раевскими на контрактные ярмарки. Внук Сергея Григорьевича писал позднее: «Деду моему было поручено завербовать Пушкина в члены тайного общества, но он, угадав великий талант, предвидя славное его будущее и не желая подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения».
С 1812 года и до возвращения в Россию Сергей Григорьевич побывал членом четырёх масонских лож, на родине стал одним из основателей пятой — «Трёх добродетелей»; в 1819 году вступил в «Союз благоденствия», первую тайную организацию будущих декабристов. Через год он возглавил (вместе В. Л. Давыдовым) Коренную управу Южного общества. Тогда же был назначен командиром 1-й бригады 19-й пехотной дивизии. На одном из смотров дивизии присутствовал Александр I, который остался доволен состоянием части, вверенной Волконскому и «ободрил» его:
— Продолжайте, monsieur Serge, это лучше, нежели заниматься переустройством моей империи.
Но, как известно, декабристы не вняли царскому предупреждению. Более того, Сергей Григорьевич проявил крайнюю опрометчивость и в личной жизни. Осенью Пушкин получил следующее письмо: «Имев опыты вашей ко мне дружбы и уверен будучи, что всякое доброе о мне известие будет вам приятным, уведомляю вас о помолвке моей с Мариею Николаевною Раевскою. Не буду вам говорить о моём счастии, будущая жена моя была вам известна».
Выражая сожаление о новых гонениях «баловника муз», Волконский делал весьма прозрачный намёк на то, что поэт находится в краю былых вольностей: «Соседство и воспоминания о Великом Новгороде, о вечевом колоколе и об осаде Пскова будут для вас предметом пиитических занятий».
Через три недели после восстания на Сенатской площади Сергей Григорьевич был арестован, доставлен в Петербург и заключён в Петропавловскую крепость. Верховный уголовный суд приговорил Волконского к смертной казни, которая была заменена двадцатилетней каторгой. Год Сергей Григорьевич содержался на Благодатном руднике (Иркутская губерния), четыре — в Читинском остроге, пять — на Петровском заводе. В 1835 году по ходатайству матери Волконский был обращён на поселение.
Нелёгкую участь ссыльного разделяла его жена Мария Николаевна, дочь генерала Н. Н. Раевского. Ни уговоры родных, ни предупреждения царской администрации не смогли сломить воли двадцатилетней женщины. Перед её решимостью разделить судьбу мужа не устоял даже царь. «Я получил, княгиня, Ваше письмо от 15-го числа сего месяца, — писал ей Николай I. — Я прочёл в нём с удовольствием выражение чувств благодарности ко мне за то участие, которое я в Вас принимаю. Но во имя этого участия к вам я и считаю себя обязанным ещё раз повторить здесь предостережение, мною уже Вам высказанное, относительно того, что вас ожидает, лишь только Вы проедете далее Иркутска. Впрочем, предоставляю вполне Вашему усмотрению избрать тот образ действия, который покажется Вам наиболее соответствующим Вашему настоящему положению» (26, 253).
В ночь с 26 на 27 декабря 1826 года начался её крестный путь, но перед отъездом в Сибирь она бодро писала родным: «Дорогая обожаемая матушка, я отправляюсь сию минуту; ночь превосходная, дорога чудесная. Сёстры мои нежные, хорошие, чудесные и совершенные сёстры, я счастлива, потому что довольна собой».
Через два месяца Мария Николаевна была на Благодатном руднике, и с того дня — вся жизнь вместе с изгнанником.
Вместе переживали смерть сына Николеньки, оставленного Волконской на попечение родителей:
В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.
Эту эпитафию написал Пушкин. Александр Сергеевич не забывал своих друзей. В 1829 году вышла его поэма «Полтава»; он посвятил её Марии Николаевне, которую многие пушкинисты считают его утаённой любовью:
Тебе — но голос музы томной
Коснётся ль уха твоего?
Поймёшь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдёт, непризнанное вновь?
Узнай по крайней мере звуки,
Бывало, милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня[58],
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
…Из Читы Сергея Григорьевича перевели на Петровский завод. Там Мария Николаевна разделяла с мужем его камеру в каземате, позднее поселилась в собственном домике. Там же она родила дочь Софью, которая умерла в тот же день. Это была ещё одна травма для супругов. Мария Николаевна писала родным: «Из всей окружающей природы одно мне только родное — трава на могиле моего ребёнка».
Годы ссылки тянулись мучительно долго. Мария Николаевна писала: «Первое время нашего изгнания я думала, что оно кончится через пять лет, затем я себе говорила, что будет через десять, потом через пятнадцать, но после пятнадцати лет я перестала ждать. Просила у Бога только одного, чтобы он вывел из Сибири моих детей»[59].
До появления детей первой заботой Марии был супруг. «Чем несчастнее мой муж, — писала она свекрови, — тем более он может рассчитывать на мою привязанность и стойкость. Я совершенно счастлива, находясь подле Сергея. Я довольна своей судьбой, у меня нет других печалей, кроме тех, которые касаются Сергея».
Но через роковые пятнадцать лет (Волконские жили уже на поселении под Иркутском) — откровение сестре Елене: «Я совершенно потеряла живость характера, вы бы меня в этом отношении не узнали. У меня нет более рт