называл его преступным человеком. Другие определения писателя, относящиеся к его родственнику («необыкновенный», «привлекательный»), совершенно не вяжутся с первым.
И вот с этим воплощением безнравственности Пушкин познакомился осенью 1819 года. В мае следующего поэт был удалён из Петербурга, то есть мог встречаться с Толстым полгода, и за этот короткий срок 37-летний муж, многое повидавший и немало натворивший, распустил в Москве слух о том, что молодого поэта высекли в тайной канцелярии за вольнолюбивые стихи. Александр Сергеевич узнал об этом, находясь уже в Кишинёве, и решил, что за клевету обидчик должен заплатить кровью, а пока уколол его эпиграммой:
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружён,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он, слава богу,
Только что картёжный вор.
Фёдор Толстой был профессиональным шулером, жил карточной игрой, и хорошо жил. Однажды обыграл молоденького дворянина С. Д. Полторацкого на 700 тысяч рублей, сумму для того времени заоблачную. Известны случаи, когда его ловили на передёргивании карт. Из позорной ситуации он выходил, угрожая пистолетом. Связываться с известным убийцей охотников обычно не находилось. Ни грани порядочности в этой ошибке природы не было. Не моргнув глазом, Толстой ответил поэту, и тоже эпиграммой:
Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл,
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки.
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щёки.
Скучая на юге по оставленным друзьям, Пушкин 6 апреля 1821 года написал стихотворение Чаадаеву:
В стране, где я забыл тревоги прежних лет,
Где прах Овидиев пустынный мой сосед,
Где слава для меня предмет заботы малой,
Тебя не достаёт душе моей усталой…
Стихотворение большое, но нас интересуют в нём строчки, связанные с Толстым, которого Александр Сергеевич называл философом. Но, чтобы был ясен их смысл, цитируем «издалека»:
В минуту гибели над бездной потаённой
Ты[70] поддержал меня недремлющей рукой;
Ты другу заменил надежду и покой;
Во глубину души вникая строгим взором,
Ты оживлял её советом иль укором;
Твой жар воспламенял к высокому любовь;
Терпенье смелое во мне рождалось вновь;
Уж голос клеветы не мог меня обидеть:
Умел я презирать, умея ненавидеть.
Что нужды было мне в торжественном суде
Холопа знатного, невежды при звезде,
Или философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картёжный вор?
Итак, по признанию поэта, Чаадаев помог ему презирать голос клеветы, но не прощать. К последнему его призывал Вяземский, которому Пушкин отвечал 1 сентября 1822 года: «Ты говоришь, что стихи мои никуда не годятся. Знаю, но моё намерение было не заводить остроумную литературную войну, но резкой обидой отплатить за тайные обиды человека, с которым расстался я приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся к тому случай. Ему показалось забавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счёт письмами чердак князя Шаховского, я узнал обо всём, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей, в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью… Ты упрекаешь меня в том, что из Кишинёва, под эгидою ссылки, печатаю ругательства на человека, живущего в Москве. Но тогда я не сомневался в своём возвращении. Намерение моё было ехать в Москву, где только и могу совершенно очиститься. Столь явное нападение на графа Толстого не есть малодушие».
«Очиститься», по воззрениям того времени, означало вызвать противника на дуэль и смыть оскорбление его кровью. Поэт был крайне самолюбив и обид не прощал.
— Пушкин, — вспоминал Вяземский, — в жизни обыкновенной, ежедневной, в сношениях житейских был непомерно добросердечен и простосердечен. Но умом, при некоторых обстоятельствах, бывал он злопамятен, не только в отношении к недоброжелателям, но и к посторонним, и даже к приятелям своим. Он, так сказать, строго держал в памяти своей бухгалтерскую книгу, в которую вносил имена должников своих и долги, которые считал за ними (27, 117).
В отношении Толстого случай подвести дебет с кредитом представился Александру Сергеевичу только в сентябре 1825 года, после возвращения из ссылки. Приехав в Москву из Михайловского, Пушкин сразу поручил С. А. Соболевскому, однокашнику брата, передать вызов своему давнему обидчику. Фёдора Ивановича на тот момент в городе не оказалось. Друзья поэта, понимая, что у него много шансов стать двенадцатым в «расстрельном» списке Американца, приложили максимум усилий, чтобы примирить противников. Более того, произошло их сближение. Это, по-видимому, объясняется тем, что оба были людьми крайностей.
В апреле 1829 года Пушкин, страстно влюбившийся в Н. Н. Гончарову, избрал Фёдора Ивановича своим сватом. Мать Натальи Николаевны, зная скандальную репутацию Толстого, не решилась на отрицательный ответ. Обнадёженный поэт писал ей 1 мая: «На коленях, проливая слёзы благодарности, должен был бы я писать вам теперь, после того как граф Толстой передал мне ваш ответ: этот ответ — не отказ, вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я всё ещё ропщу, если к чувству счастья примешиваются ещё печаль и горечь; мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! Но извините нетерпение сердца больного, которому недоступно счастье».
Письмо это было написано накануне отъезда Александра Сергеевича на Кавказ. Оттуда он извещал свата: «Сейчас узнаю, что было здесь на моё имя письмо, полагаю, любезный граф, что от тебя. Путешествие моё было довольно скучно. Начать, что поехав на Орёл, а не прямо на Воронеж, сделал я около 200 вёрст лишних, зато видел Ермолова. Хоть ты его не очень жалуешь, принуждён я тебе сказать, что я нашёл в нём разительное сходство с тобою не только в обороте мыслей и во мнениях, но даже и в чертах лица и в их выражении».
То есть перед отъездом на Кавказ у Пушкина был разговор с Фёдором Ивановичем о недавнем наместнике этого края. Чем тот не угодил Толстому — загадка (не тем же что в своё время ходатайствовал о повышении Толстого в чине). И ещё: тридцатилетний поэт обращается к 47-летнему отставному полковнику на ты. Это вроде бы говорит о их близости. Но, скорее всего, она была внешней, формальной. Истинной привязанности не получилось. 7 июня 1830 года Фёдор Иванович писал Вяземскому: «Пушкин с его страстью к картам и нежностью к Гончаровой — для меня погиб».
После женитьбы Александр Сергеевич виделся с кумом редко. Их кратковременная «дружба» была случайной, а со стороны Пушкина и вынужденной. В жизни они были антиподами (особенно в нравственном отношении). Толстой на девять лет пережил поэта; эпитафией ему может служить характеристика, данная Сергеем Львовичем, сыном великого однофамильца Фёдора Ивановича: «В Толстом-Американце были и хорошие качества. Он проявил независимость характера, преданность друзьям и семье, готовность рисковать жизнею на войне ради приятелей или хотя бы для восстановления своей чести, и в конце жизни он раскаялся в своих преступлениях. Тем не менее он был не только „в мире нравственном загадка“, но человеком безнравственным и преступным. Он жил лишь в своё удовольствие, пьянствовал, обжирался, развратничал, обыгрывал, убивал, мучил своих крепостных слуг. Всё, что он делал, делалось также и другими. Он только делал это откровеннее и с большей страстью, чем другие, и он был убеждён, что имеет на это полное право» (77, 386).
Словом, замечательный человек, но… палач, развратник и шулер.
Видок Фиглярин. Ф. В. Булгарин (1789–1859) родился в имении Перышево Минской губернии. Учился в Сухопутном кадетском корпусе. Принимал участие в войне 1805–1807 годов. В 1811-м получил отставку и перешёл на сторону противников России. Во французских войсках сражался в Испании, Италии и России. Попал в плен и поселился в Варшаве, затем перебрался в Петербург, где занялся литературной деятельностью.
Как на воинском поприще (заслужил орден Почётного легиона), так и на литературном, Фаддей Венедиктович достиг заметных успехов. В 1820-х годах редактировал журналы «Северный архив» и «Литературные листки», тогда же начал издавать «Северную пчелу» и «Сына Отечества».
В 1829 году Булгарин выпустил роман «Иван Выжигин», затем последовали другие: «Пётр Иванович Выжигин», «Дмитрий Самозванец», «Памятные записки титулярного советника Чухина», «Мазепа». Они имели успех у провинциальных русских помещиков.
Журнально-литературная деятельность сблизила Фаддея Венедиктовича с Рылеевым, Грибоедовым, Кюхельбекером, братьями Бестужевыми и Тургеневыми. Вполне доброжелательно (на первых порах) относился к баловню случая Пушкин, хотя и называл его «славопевцем». Булгарин дал высокую оценку «Кавказскому пленнику», «Бахчисарайскому фонтану» и первым главам «Евгения Онегина». 1 февраля 1824 года Александр Сергеевич писал своему критику: «С искренней благодарностью получил я первый номер „Северного архива“, полагая, что тем обязан самому почтенному издателю, с тем же чувством видел я снисходительный ваш отзыв о татарской моей поэме. Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут быть и должны быть уважаемы. Вы очень меня обяжете, если поместите в своих листках здесь прилагаемые две пьесы. Они были с ошибками напечатаны в „Полярной звезде“, оттого в них нет никакого смысла. Это в людях беда не большая, но стихи не люди. Свидетельствую вам искреннее почтение».