Ночью после сражения Наполеон еще не был уверен в том, что все для него обошлось благополучно. Он сидел над письмами, в которых признавал своё тяжкое положение. Талейрану писал:
«Надо начать переговоры, чтобы окончить эту войну». В 4 часа ночи извещал Дюрока:»…Возможно, что я перейду на левый берег Вислы». А это означало признание необходимости отступления.
В ту страшную ночь после сражения, когда он обходил поле боя, заваленное убитыми и ранеными, которым уже невозможно было оказать помощь, ибо их было слишком много, его уже не приветствовали криками: «Да здравствует император!» Слабые голоса произносили вслед: «Франция и мир».
В «Истории русской армии и флота» отмечается: «Наполеон впервые увидел, как его армия не только не могла одолеть русских, но сама была близка к гибели».
А потери были непомерно велики. По расчету Леттов-Форбека, Русская армия потеряла до 26 тысяч. Урон французов был ещё выше и доходил до 30 тысяч. Русские взяли 5 орлов и не отдали ни одного знамени, ни одного орудия.
Профессор Колюбакин писал: «Сражение отличалось страшным натиском и настойчивостью со стороны французов и таковыми же упорством и стойкостью с нашей стороны и осталось нерешённым… в нём обычному искусству Наполеона мы противопоставили неслыханное после Суворова мужество…»
Утренние события следующего после сражения дня вновь, в который уже раз за эту кампанию, заставили удивиться многих и русских и французских генералов… Беннигсен неожиданно приказал отступить.
А между тем победа всё ещё была возможна даже после того, как он умышленно упустил её трижды. Тому подтверждением является признание генерал-адъютанта Наполеона Савари: «Огромная потеря наша под Эйлау не позволяла нам на другой день предпринять никакого наступательного действия. Совершенно были бы разбиты, если бы русские не отступили, но атаковали нас, да и Бернадот не мог соединиться с армией ранее двух дней».
Наполеон настолько был подавлен, настолько опасался, что русские ещё передумают, что, узнав об отходе Беннигсена, послал вперед Мюрата для разведки, строго-настрого наказав ни в коем случае не ввязываться с русскими даже в самые малые стычки.
А Багратион, по-прежнему возглавлявший арьергард, простоял на позициях до рассвета и, не обнаружив у французов никаких движений, начал отход в девятом часу. Пройдя 17 верст, арьергард остановился. За весь марш ни разу не показывались французы, и лишь под Мансфельдом, возле которого была сделана остановка, разъезды казаков обнаружили вдали конных французских егерей.
Когда же русские ушли, Наполеон приободрился. Представилась возможность вновь назваться победителем, вновь распространить вести о своей непобедимости. Для этого он простоял на холмах Прейсиш-Эйлау ровно девять дней.
Но обман не удался. Историограф Наполеона Биньон писал: «Известие о нерешительном Эйлавском сражении произвело в Париже невероятное смущение; враждебные Наполеону стороны под вымышленной печалью худо скрывали радость о бедствии общественном; значительно понизились государственные фонды».
Позднее Наполеон признал в беседе с Александром Ивановичем Чернышевым: «Если я назвал себя победителем под Эйлау, то это потому только, что вам угодно было отступить».
Что делать?! Пришлось признать, ведь это было видно и без признания, а потому вызывало невыгодные Наполеону пересуды. Какая уж там победа, если после неё последовало не просто отступление, а паническое бегство.
Вот как описывал это бегство Денис Давыдов, участник тех событий: «Обратное шествие неприятельской армии, несмотря на умеренность стужи, ни в чём не уступало в уроне, понесённом ею пять лет после при отступлении от Москвы к Неману, – в уроне, приписанном французами одной стуже, чему, впрочем, никто уже нынче не верит. Находясь в авангарде, я был очевидцем кровавых следов её от Эйлау до Гутштадта. Весь путь усеян был её обломками. Не было пустого места. Везде встречали мы сотни лошадей, умирающих или заваливших трупами своими путь, по коему мы следовали, и лазаретные фуры, полные умершими и умирающими и искаженными в Эйлавском сражении солдатами и чиновниками.
Торопливость в отступлении до того достигла, что, кроме страдальцев, оставленных в повозках, мы находили многих из них выброшенных в снег, без покрова и одежды, истекавших кровию. Таких было на каждой версте не один, не два, но десятки и сотни. Сверх того, все деревни, находившиеся на нашем пути, завалены были больными и ранеными, без врачей и малейшего призора. В сём преследовании казаки наши захватили множество отсталых, много мародеров и восемь орудия, завязших в снегу и без упряжи…»
В «Истории русской армии и флота» итогам сражения посвящены следующие строки: «…не одно мужество и стойкость проявили… наши войска. Сквозь грузность и неподвижность форм и духа линейной тактики в Прейсиш-Эйлавском бою пробились и увидели свет струи духа частной инициативы и активности элемента, коим славились войска Великой Екатерины. Мы видим их, кроме неутомимых атак нашей конницы, в искусном маневрировании уступов Багговута, гр. Каменского, Лестока, в перебрасывании с одного фланга на другой конных орудий… Сражение у Прейсиш-Эйлау отмечено установлением для офицеров за участие в нём особого золотого креста, подобного георгиевскому».
И особую, конечно, роль сыграла в сражении артиллерия, незадолго до того значительно преобразованная и обновленная…
Высоко были отмечены заслуги генерала Дмитрия Петровича Резвого, немало сделавшего для преобразования артиллерии в минувшие годы и успешно руководившего ею в продолжении кампании 1807 года, сумевшего организовать мощное огневое поражение французских войск в Прейсиш-Эйлавском сражении. Русская артиллерия прошла под Прейсиш-Эйлаугенеральную репетицию перед Бородинским сражением, во время которого ею был назначен командовать славный русский артиллерии генерал-майор Александр Иванович Кутайсов, столь умело и инициативно действовавший на холмах Эйлау. По существу русская артиллерия развеяла миф о непобедимости французской армии и французского императора, именно миф, ибо и полководец этот, и его армия побеждали до тех пор лишь европейские армии, среди коих и достойных-то не было в те годы. Да, действительно, ни один генерал не сумел разбить его – ни один, кроме русских. Остзейский же наемник Беннигсен не был русским ни по духу, ни по крови.
Таким образом, Наполеон оказался непобедимым лишь для австрийцев, итальянцев, сардинцев, пруссаков, поляков, но не для русских. Именно им суждено было низвергнуть его с той высоты, на которую вознесла его необузданная жажда славы, власти, богатства и стремление к мировому господству.
Спустя два месяца после сражения Император Александр I побывал в Прейсиш-Эйлау, осмотрел поле, выслушал подробный доклад о ходе битвы, и на следующий день сказал Александру Кутайсову: «Я осматривал то поле, где вы с такою предусмотрительностью и с таким искусством помогли нам выпутаться из беды и сохранить за нами славу боя. Мое дело будет никогда не забыть вашей услуги».
Александр Кутайсов был награжден за свой подвиг орденом Святого Георгия 3-й степени, генерал Резвой удостоен ордена Святой Анны 1-й степени. Дмитрий Петрович получил награду уже в лазарете, где находился по поводу ранения в левую руку. Было время осмыслить последние события, было время вспомнить пройденный путь…
Он не случайно возглавил артиллерию русской армии в той трудной для нее кампании 1807 года. Дмитрий Петрович был в то время лучшим артиллерийским генералом России, прошедшим школу великого Суворова, закалённым в сражениях русско-турецкой войны 1787-1791 годов, в боях польской кампании 1794 года, где отличился при штурме Праги, участвовал и в Швейцарском походе Суворова, а боевое же крещение ему довелось принять под Очаковом, на Кинбурской косе, где в июне 1788 года Суворов силами артиллерии нанес непоправимый урон турецкому флоту.
После сражения под Прейсишь-Эйлау странные «случайности» связанные с Беннигсеном, продолжались. Он увёл армию к Кенигсбергу, несмотря на то, что Наполеон даже преследовать русских не отважился…
А впереди было Фридландское сражение, к которому Беннигсен привёл русскую армию путём нелепейших маневров, постоянно умышленно упуская возможности добиться при встречах с неприятелем даже маломальских успехов.
Однако это вовсе не означало, что таких успехов не добивались частные начальники. К примеру, за то же время донские казачьи части совершили много поистине блестящих операций, которыми можно гордиться русской армии. Просто там, где в дела вмешивался Беннигсен, удача русским не сопутствовала.
Состоявший при главной квартире английский генерал лорд Гутчинсон писал о действиях русских во Фридландском сражении: «Они победили бы, если бы только мужество могло доставить победу… В полной мере заслуживали они похвалы и удивления каждого, кто видел Фридландское сражение».
Это сражение произошло 2 июня 1807 года.
С самого раннего утра Багратион, предвидя беду, пытался склонить главнокомандующего Беннигсена к решительным действиям против французов.
В три часа ночи 2 июня он докладывал, что против 60 тысяч русских стоит всего 12 тысяч французов. Багратион требовал приказа на немедленную атаку, он настаивал на необходимости бить противника по частям, не дожидаясь его полного сосредоточения. Беннигсен отказался отдать приказ на наступление.
К семи часам утра французы сумели сосредоточить уже 33 тысячи человек, причём, подкрепления продолжали прибывать. Багратион сам наблюдал с колокольни Фридландского собора клубы пыли, поднимаемые пехотой врага.
Беннигсен продолжал ждать.
Ждал он до пяти часов вечера, когда французы собрали уже свыше 85 тысяч человек. Русская армия оказалась в крайне невыгодном положении, даже местность не способствовала ведению боя, причём ни наступательного, ни оборонительного.
Впрочем, как показали дальнейшие события, Беннигсен всегда выбирал местность столь «удачно», что вести на ней бой было просто невозможно. Так случилось и под Фридландом.