Известный историк Евгений Викторович Тарле в книге «Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год» указывал: «С очень смешанным чувством дворянство России следило за приближением страшной грозы. Тут была и радость, что порвано с «тильзитским рабством», что конец разорительной континентальной блокаде, конец подозрительным антидворянским новшествам Сперанского, тут был и страх перед грозным непобедимым завоевателем и в то же время – какая-то инстинктивная уверенность в победе».
Да, даже в русском дворянском обществе многие были уверены в силе Наполеона, в его гении – эта уверенность была внушена умелой пропагандой. Е.В. Тарле отметил: «С поразительной проницательностью старый граф Воронцов, русский посол в Лондоне, за три недели до перехода Наполеона через Неман предсказал исход войны. Если бы не пожелтевшая бумага, рыжие чернила и другие несомненные признаки, то положительно можно было бы усомниться в подлинности этого документа».
Историк хочет сказать, что написанное Воронцовым, кажется настолько удивительным, что возникает мысль о времени, когда появились на свет эти строки. Но… Воронцов их написал действительно за несколько недель до начала вторжения. Вот они: «Вся Европа ждёт с раскрытыми глазами событий, которые должны разыграться между Двиной, Днепром и Вислой. Я боюсь только дипломатических и политических событий, потому что военных событий я нисколько не боюсь. Даже если начало операции было бы для нас неблагоприятным, то мы всё можем выиграть, упорствуя в оборонительной войне и продолжая войну, отступая.
Если враг будет нас преследовать, он погиб, ибо чем больше он будет удаляться от своих продовольственных магазинов и складов оружия и чем больше он будет внедряться в страну без проходимых дорог, без припасов, которые можно будет у него отнять, окружая его армией казаков, тем больше он будет доведён до самого жалкого положения, и он кончит тем, что будет истреблён нашей зимой, которая всегда была верной нашей союзницей».
Тут можно лишь уточнить, что на сей раз зима не успела оказать действенную помощь, ибо после Березины, когда, наконец, наступила настоящая зимняя стужа, французской армии уже не существовало. Зима воздействовала лишь на жалкие бесформенные толпы брошенных Наполеоном грабителей, которые уже не думали о том, как унести из России награбленное, а мечтали лишь сохранить свои жизни.
Тарле указывал и на то, что старый граф Воронцов был одним из тех, кто морально поддерживал русских военачальников в первые, самые тяжелые для них месяцы войны: «И когда уже началось отступление русских армий, старый граф написал новое письмо своему сыну Михаилу Семеновичу Воронцову, генерал-майору в Багратионовских войсках, убеждая русских военачальников не падать духом: «пусть имеют терпение», «пусть не падают духом из-за нескольких поражений»…
Уже именно то, что старый граф собственноручно писал эти письма, а не диктовал их, не желая, по-видимому, чтобы в Лондоне узнали, о чём он пишет сыну, показывает всё значение, которое он придавал своим советам. Он явно страшился, как бы Царь не пал духом и, разумеется, хотел, чтобы его сын довел до сведения Александра эти советы».
Тарле снова и снова ставил в своей книге вопрос, чего же все-таки хотел добиться Наполеон своим вторжением в Россию? Историк исследовал многие документы, останавливается на том, о чём говорил император Франции с разными лицами. К примеру, в Дрездене он встретился с графом Нарбонном. В беседе Наполеон излагает своим планы:
«Теперь пойдём на Москву, а из Москвы почему бы не повернуть в Индию? Пусть не рассказывают Наполеону, что от Москвы до Индии далеко! Александру Македонскому от Греции до Индии тоже было не близко, но ведь это его не остановило? Александр Македонский достиг Ганга, отправившись от такого же далёкого пункта, как Москва… А Ганга… Достаточно коснуться французской шпагой, чтобы это здание меркантильного величия Англии обрушилось».
До начала вторжения оставались считанные дни…
Глава одиннадцатая. Нашествие
10 июня 1812 года французский посол в Петербурге граф Лористон вручил управляющему Министерства иностранных дел России ноту об объявлении войны.
11 июня началось выдвижение французских войск к Неману, а в ночь на 12 июня – переправа их передовых частей на восточный берег реки.
Император Александр пребывал в неведении о том, что творится на границе. Пока скакали курьеры из Петербурга с сообщением об объявлении войны, он занимался баталиями «паркетными».
Именно 12 июня 1812 года барон Беннигсен дал для литовского шляхетства бал в своем имении, расположенном в местечке Закреты близ Вильно (ныне Вильнюс).
Странное совпадение! И не менее странная тяга Императора Александра к убийце своего отца Императора Павла Петровича. Александр демонстрировал Беннигсену полное своё расположение, делил с ним, как видим, радости, а не только позор военных неудач.
В то же самое время через Неман наводились три моста, и Наполеон ездил по берегу, наблюдая за их строительством. Предполагалось использовать и стационарный мост у Ковно. Кроме того, переправа была организована и на лодках. Передовые подразделения, переполненные вражескими солдатами, отчалили в ночь на 12 (24) июня от западного берега Немана.
Первым обнаружил врага казачий разъезд офицера Жмурина. Услышав всплески весел, Жмурин приблизился к берегу и громко крикнул:
– Кто вы?
– Французы! – был ответ.
– Что вам нужно?
– Воевать с вами, взять Вильно!
Жмурин тут же послал казака к своему непосредственному начальнику, тот составил донесение и направил его в главную квартиру русской армии. Донесение летело от ступеньки к ступеньке и лишь к вечеру достигло главной квартиры. Распечатав пакет, дежурный генерал лично отправился в Закреты, где гремела оркестровая «канонада» беззаботного и весёлого бала.
Александра он нашёл в компании дорогих ему людей, с которыми в пору идти завоевывать Россию, а не защищать её. Здесь были Вольцоген, Винценгероде, учитель и советник Императора Фон-Фуль, – общепризнанная везде, кроме России, патологическая бездарность. Фуль был знаменит тем, что, живя в России с 1806 года, с тех пор, как его выгнал из Пруссии Наполеон, он не удосужился выучить ни единого русского слова. И, конечно же, на балу рядом с Императором находился палач его отца барон Беннигсен.
Веселье было в разгаре. Дежурный генерал осторожно, стараясь не привлекать всеобщее внимание, приблизился к Императору и прошептал: «Ваше Величество! Наполеон в России!»
Да, весть была тревожна и печальна. Однако Император попросил, до окончания бала держать её в тайне. Видимо, ему очень хотелось танцевать. Лишь спустя час Император оторвался, наконец, от очередной партнерши и нехотя отправился в главную квартиру. Что-то предстояло делать, вот только что, он, видимо, себе не представлял.
Интересно, что накануне бала Император получил анонимную записку с сообщением, что галерея, в которой был назначен бал, ненадежна и обрушится во время танцев. Император тотчас же приказал директору военной полиции де-Санглену проверить сообщение. Во время проверки действительно обрушился потолок. Стали искать архитектора, но тот уже скрылся.
Если учесть, что галерея принадлежала Беннигсену, а бал назначен на первый день войны с Наполеоном, можно было бы протянуть ниточку, которая привела бы к интересным и важным открытиям. Но разве мог де-Санглен действовать против Беннигсена? Он же и убедил Императора, что всё случившееся, чистая случайность.
Бал не был отменен. Просто танцевали под открытым небом. Ночь выдалась ясной, звездной… Освещала её и огромная хвостатая комета 1812 года, вызывавшая в то время столько тревог, споров и размышлений. Грозные события заставили очень быстро забыть о странной «случайности» с обрушением потолка.
Покинув танцующих, Александр призвал к себе адмирала Шишкова, которому повелел составить приказ, используя сильные, вдохновенные слова, которые не так уж часто произносимы были при дворе в царствование этого таинственного Императора.
Сам Александр, обладая красноречием и будучи любителем красивых, витиеватых выражений, умел адресовать их поклонницам, но не находил таковых в отношении России и русского народа.
Адмирал Алексей Семенович Шишков, горячо любивший Отечество, тут же взялся за дело и из-под его пера вышли такие вдохновенные строки: «С давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений при всём нашем желании сохранить тишину, принуждены были ополчиться, собрать войска наши, но и тогда, ласкаясь ещё примирением, оставались в пределах нашей Империи, не нарушая мира, а быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия.
Французский император нападением на войска наши при Ковно, открыл первым войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остаётся нам ничего оного, как призвав на помощь Свидетеля и Защитника Правды Всемогущего Творца Небес, поставить силы наши против сил неприятельских.
Не нужно напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течёт громкая победная кровь славян. Воины! Вы защищаете Веру, Отечество и Свободу! Я с вами. На зачинающего Бог!»
13 июня прибыл, наконец, курьер из Петербурга. Сомнений более не оставалось – война объявлена.
Об этой войне в разных уголках России узнали по-разному. Историк Тарле поместил в свою книгу запись из «Дневника в уездной ковенской школы» от 12(24) июня 1812 года: «В первом часу пополуночи за рекой Неманом можно было слышать постоянный и необычный шум и движение. Весь город слышал это, и, несомненно, все догадывались, что такое движение производил марш большого войска; был слышен бой барабанов и несколько ружейных выстрелов выше Ковно… Совершенн