– такое неприятное открытие изложил Александр Барклаю в письме из Москвы 26 июля.
Историк далее указал: «Ружей настолько не хватало, что по высочайшему повелению, состоявшемуся в том же июле 1812 года, велено было не приводить в действие предложенного вологодским дворянством ополчения (по 6 душ от каждой сотни), а вместо этого прислать от всей Вологодской губернии всего 500 человек звероловов-охотников с их охотничьими ружьями.
Вообще же ополченцев вооружали, чем попало. Новороссийский генерал-губернатор «дюк де Ришелье» (герцог Ришелье) сообщил министру полиции 26 июля 1812 года: «Ополченцев приходится вооружать, кто как может».
Вооружать пиками людей, посылаемых драться с наполеоновской армией, значило вовсе никак их не вооружать. В первую очередь было велено собрать ополчение в шести губерниях: Тверской и Ярославской (по 12 тыс.), Владимирской, Рязанской, Калужской и Тульской (по 15 тысяч от каждой). В общем это составило 84 тысячи человек, а Московская губерния выставила 32 тысячи. Итак, собралось ополчение в 116 тысяч человек. Но ружей все-таки не достали.
«Я назначил сборные пункты, – вспоминал Ростопчин, – и в 24 дня ополчение это было собрано, разделено по дружинам и одето; но так как недостаточно было ружей, то их (ополченцев) вооружили пиками, бесполезными и безвредными».
Боевые действия велись на нескольких направлениях. Нетрудно понять, почему петербуржцы были столь же взволнованы, как и москвичи. Хоть Наполеон и говорил постоянно, что идёт на Москву, кто мог поручиться, что от Смоленска он не повернёт на Петербург?
Петербург для него был доступнее. Однако Москва имела значительно большее значение для России и Русских, а, следовательно, и захватчикам важнее было занять именно её.
Император ехал в Петербург с невеселыми мыслями. Быть может, именно тогда он впервые задумался, что за одиннадцать с половиной лет своего правления не только не укрепил обороноспособность страны, но, напротив, ослабил мощь Великой Русской Державы. Причём до такого уровня, до которого она опускалась разве что в период смуты, когда не было у «руля» государства ответственного верховного правителя, когда цари менялись как перчатки.
Во всяком случае, существуют документальные подтверждения того, что Александр стал меняться именно в период жестоких испытаний, свалившихся на Россию.
Отступление русских армий пока ещё не пугало, ведь, как известно, такой план войны обсуждался заранее, и Александр принял его, поскольку иного и невозможно было принять – теперь это ещё раз подтвердилось: в стране даже вооружения не хватало.
Приходили первые сообщения с полей брани. Вот Витгенштейн одержал верх над маршалом Удино. Радость, ликование. Но уже на следующий день Удино взял реванш, и русская армия понесла невосполнимую потерю – пал храбрый генерал Кульнев.
Вот Тормасов побил генерала Ренье, но не смог развить успеха. И на юге наступило затишье, продиктованное тем, что австрийцы, вынужденные союзники Наполеона, не слишком стремились воевать против русских, понимая, что это опаснее, нежели сражаться с французами.
Было известно об успехе Платова при местечке Мир, о подвиге корпуса Раевского, и особенно самого Раевского, вышедшего под огонь с сыновьями. Но надежды на то, что отход вглубь территории не будет продолжительным, что французов удастся остановить под стенами Смоленска, не оправдывались. Для генерального сражения войск не хватало. Даже распылив свою армию, оставив немало сил в населённых пунктах для создания там гарнизонов, Наполеон на центральном направлении всё ещё значительно превосходил числом вместе взятые – и Первую, и Вторую Западные Русские армии, которыми командовали Барклай и Багратион. Причём если Барклай действовал осторожно, согласно плану, Багратион и слышать не хотел об отступлении и рвался в бой, постоянно создавая угрозу срыва тайного плана Барклая-де-Толли. Багратиона можно было понять. Пора и честь знать. Куда же еще отступать?
Известие об оставлении Смоленска потрясло всё ближайшее императорское окружение. Люди, целое десятилетие купавшиеся в роскоши, не думавшие ни о чём, кроме удовольствий и занимавшиеся государственными делами постольку поскольку, вдруг увидели, что такой жизни может прийти конец. О том, что надвигается армия грабителей, а не выдуманная лжеисториками цивилизованная европейская армия, им становилось всё понятнее. Судьба разграбленной Италии, судьбы других стран стали уже известны. Приходило понимание, что армия, которую Наполеон именовал великой, будет грабить не по сословному принципу, а по принципу простому и ясному для каждого грабителя. И богатеи понимали, что именно их богатства перекочуют к европейцам, если французы выйдут победителями из этой схватки.
Е.В. Тарле писал об обезумевших от страха царедворцах: «Страх дошёл до того, что Царю стали в глаза говорить всю правду, забывая об этике. И хотя больше всех об этом говорила его родная сестра, но Царю от этого смягчающего обстоятельства было не легче».
А вот что писала Великая Княгиня Екатерина Павловна: «Ради Бога, не берите командования на себя, потому что необходимо без потери времени иметь вождя, к которому войско питало бы доверие, а в этом отношении Вы не можете внушить никакого доверия. Кроме того, если бы неудача постигла лично Вас, это оказалось бы непоправимым бедствием вследствие чувств, которые были бы возбуждены».
Поскольку армия Наполеона стремительно продвигалась вперёд, и было вначале неясно, куда она повернет от Вильны – на Петербург или Москву – правительство решило срочно укрепить подступы к Петербургу. Потому то 12 июля 1812 года М.И. Кутузова и пригласили на секретное заседание Комитета министров, на котором попросили возглавить оборону столицы. А уже 17 июля Александр Первый, прибывший из Москвы, назначил прославленного полководца командующим «корпуса для защиты Петербурга»(всего 8 тыс. человек).
Но уже и сам Император понимал, что это лишь – полумера.
До него доходили сведения о том, что и в армии, и в русском обществе, причем в самых различных сословиях, даже в солдатской среде и среде простого народа говорили о том, что во имя спасения России армию должен возглавить именно Михаил Илларионович Кутузов. Как главнокомандующий над всеми вооруженными силами – над армиями Барклая и Багратиона, Тормасова и Чичагова, над корпусом Витгенштейна, одним словом, вверить все силы, которые ведут борьбу с Наполеоном.
Император знал, что когда столичные дворяне избирали Кутузова начальником Петербургского ополчения, все это сопровождалось овациями и ликованиями, словно делалось в пику ему – Государю, о нелюбви которого к Кутузову было известно всем.
В.И. Бакунина в 47-м томе «Русской старины» за 1885 год писала, что петербургское дворянство, избрав Кутузова, пошло дальше: «Между тем все в один голос кричали, что место Кутузова не здесь, что начальствовать он должен не мужиками Петербургской губернии, но армией, которую оберегая, Барклай отдает Россию…»
Незаслуженные упреки, сыпавшиеся в адрес Барклая, становились все более жестокими и злыми.
Александр был против Кутузова, Александр не любил Кутузова…
Вспомним, что говорил об этом сибирский старец Феодор Козьмич. Он говорил, что, несмотря на эту нелюбовь, Император не мог поступить иначе. И дело не только во всенародном требовании назначения Кутузова главнокомандующим, а в том, что как утверждал Феодор Козьмич, Александру был Божий Глас назначить его.
Да и авторитет, которым пользовался Кутузов, требовал того же Несмотря на то, что полководцу шёл 67 год, а это возраст, в котором успешно воевали с врагом немногие военачальники. Если бы Кутузов оставался у себя в имении, Император мог ещё сослаться на его возраст, но было всем известно, что Кутузов сразу выехал в Петербург. А получив сообщение о взятии французами Смоленска, отметил: «Ключ к Москве взят». Это понимал и Император, который решился, наконец, произвести назначение. Ему оставалось лишь облечь всё в удобные формы. Александр Первый имел право всё сделать сам, издав соответствующий указ, но избрал другой путь. Своим указом он составил специальный комитет, которому получил избрать главнокомандующего. И этот комитет принял единственно верное решение, избрав Кутузова, хотя члены комитета знали о том, что идут против желания Императора и не были извещены о том, что Александр на сей раз очень хочет, чтобы им хватило духу пойти против этого его желания.
Но ещё прежде этого избрания, как бы подготавливая почву, Император удостоил Кутузова своего высочайшего рескрипта, а 29 июля возвёл его в достоинство Светлейшего Князя. По этому случаю был дан высочайший указ: «В изъявление особенного нашего благоволения к усердной службе и ревностным трудам нашего генерала от инфантерии графа Голенищева-Кутузова, способствовавшего к окончанию с Оттоманской Портою войны, и к заключению полезного мира, пределы нашей Империи распространившего, возводим мы его с потомством его в княжеское Всероссийской Империи достоинство, присвояя к оному титул Светлости. Повелеваем Сенату заготовить на княжеское достоинство диплом и поднесть к нашему подписанию».
Это был не последний рескрипт. Комитет, составленный Императором для решения вопроса о главнокомандующем, уже вынес своё решение. Он назвал единственное имя – Кутузов.
Е.В. Тарле писал по этому поводу: «Громадные стратегические способности, личная несокрушимая, спокойная храбрость, очень большой военный опыт на командных постах, широчайшая популярность Кутузова в населении и армии – всё это ставило старого генерала на совершенно исключительное место в данный момент. Кутузова незачем причесывать под Суворова: он велик именно тем, что у него была своя самостоятельная историческая роль – и он блистательно сыграл её. И как стратег, и как тактик он был вполне своеобразен…»
И всё же Е.В. Тарле отваживается произвести некоторые параллели и показать различия между Суворовым и Кутузовым, которые заслуживают того, чтобы с ними ознакомиться: